Только Миронов решил что-то сказать, как раздался телефонный звонок:

— Да… Да, я… Так… Да, конечно, как условились. Буду… — полковник посмотрел на часы, — ровно через тридцать минут. Занимай столик и жди…

Он не спеша положил трубку на рычаг.

— Ну вот, — сказал он с удовлетворением. — Савин звонил. У него все в порядке: билет в Ригу купил, у Войцеховской был. Получил аванс для рыбака и соответствующее напутствие. Сейчас поеду — узнаю подробности. Где Савельев? Тащите его сюда. Если ко мне вопросов нет, задерживать не буду. Да, с тобой, Андрей, вряд ли увидимся, так что давай руку и смотри там, в Москве, не задерживайся.

В Москву Андрей уезжал со спокойной душой: в делах наступило нечто вроде затишья. Правда, Андрей был глубоко убежден, что затишье это было кратковременным, предгрозовым. Да, гроза вот-вот должна была разразиться, но где? В Крайске? В Москве? Завтра Семенов выезжает в Москву, где, если Миронов был прав, состоится встреча, которая на многое может пролить свет. Хорошо, что в день приезда Семенова в Москву Миронов будет там, на месте.

Но Семеновым дело не кончалось. А Войцеховская? Со дня на день и она должна была тронуться, покинуть Крайск. А уж как только она отправится в свое путешествие, зевать не придется. Да, окончательно решил Андрей, если сейчас и затишье, так перед бурей. Вот только Черняев… Насчет Черняева перемен пока не предвиделось. Капитон Илларионович сидел по-прежнему в психиатрической больнице и лаял по-собачьи. Надежды на скорое возвращение человеческой речи, судя по всему, было мало. Не спешила с выводами и судебно-психиатрическая экспертиза. Как узнал стороной Миронов, настроение у экспертов было не из обнадеживающих: судя по предварительным данным, болезнь Черняева была тяжелой, затяжной…

Не было ничего нового и о брате Корнильевой, Георгии Николаевиче. Он все еще бродил где-то в горах и в Алма-Ате не появлялся.

Таков был итог, который подвели Миронов и Луганов перед отъездом Андрея в Москву.

Миронов на этот раз летел самолетом: время было дорого.

Сразу по прибытии в Москву, прямо с аэродрома, он поехал в Комитет. Как он и ожидал, материал для него был уже подготовлен. Миронову вручили справку, в которой значилось, что полковник Николай Григорьевич Шумилов, пятидесяти трех лет от роду, вышедший год назад по состоянию здоровья в отставку, на пенсию (сказались последствия тяжелых фронтовых ранений), проживает постоянно под Москвой, на даче. Адрес дачи в справке указывался. Указывалось также, что в прошлом, еще до войны, полковник окончил военно-инженерную академию, по специальности — строитель. Как гласила справка. Шумилов в годы учебы в академии был однокурсником Черняева.

Ознакомившись со справкой, Миронов решил немедленно отправиться на поиски Шумилова.

До дачного поселка, где жил Шумилов, Андрей добрался электричкой. Дача, которую он легко нашел, была небольшой, одноэтажной, с просторной застекленной верандой. Небольшим был и участок, примыкавший к даче, огороженный низким штакетником.

На участке росло несколько плодовых деревьев, виднелись кусты крыжовника, малины, смородины. Сад, как с первого взгляда определил Миронов, был хорошо ухожен: деревья и кусты умело подрезаны, ягодные кусты старательно окучены.

Калитка оказалась незапертой, звонка не было, и Андрею ничего другого не оставалось, как идти прямо к даче. Поднявшись на невысокое крыльцо, он постучал в дверь, обшитую дерматином. Дверь распахнулась. Перед Мироновым стоял невысокий, коренастый человек, с сухим, нездоровой желтизны лицом. Взгляд его был пытлив и в то же время доброжелателен.

— Простите, — сказал Миронов, — мне нужен Шумилов. Николай Григорьевич Шумилов. Полковник в отставке. Не вы ли, случайно, будете?

— Угадали, — пронзительным тенорком отозвался тот. — Я самый и буду Шумилов. Милости прошу.

Полковник провел Миронова в небольшую, скромно обставленную комнату, служившую, судя по всему, столовой. Предложив гостю сесть и усевшись в плетеное кресло, полковник вопросительно посмотрел на Андрея.

— Прежде всего позвольте представиться, — начал Андрей. — Фамилия моя Миронов. Я — сотрудник Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР. Вот мое удостоверение.

Полковник взял удостоверение, внимательно просмотрел его и вернул.

— Слушаю вас, чем могу быть полезен?

— Видите ли, — начал Миронов, — насколько нам известно, вы были в свое время знакомы с Капитоном Илларионовичем Черняевым. Не могли бы вы сообщить о нем некоторые сведения?

— С Капитоном Черняевым? — повторил Шумилов. — Да, я был с ним знаком. Капитон был моим другом.

Полковник горестно вздохнул.

— Простите, вы сказали «был»? — спросил Миронов. — А что же с ним сталось?

Шумилов задумался.

— Представьте себе, — сказал он наконец, — на этот вопрос мне трудно ответить. Это вас удивляет? Понимаете, тут какая-то путаница. Капитон, я имею в виду Черняева, вроде бы погиб в начале войны. Такие дошли до меня вести. Года два-три я о нем ничего не слышал и считал, что его нет в живых. Потом, уже война кончилась, узнаю, что есть среди военных строителей Черняев, работает где-то у черта на куличках. Навел справки: говорят, Капитон Илларионович. Что, думаю, за ерундовина такая? Жив, выходит, Капитон. Но почему молчит? Узнал я адрес, написал: ни ответа, ни привета. Вот я и думаю: может, это вовсе и не он, может, совпадение? Хотя имя-то и отчество редкое. Так ничего толком и не знаю.

— Ну, а о том, вашем Черняеве, что бы вы могли сказать?

— О! О нем многое можно сказать. Хороший был парень, порядочный, настоящий коммунист. И инженер толковый.

Шумилов с охотой принялся перечислять достоинства своего прежнего друга, рассказывать различные эпизоды из прошлого.

— Скажите, — спросил Андрей, когда полковник закончил свой рассказ, — из родственников Черняева, его близких вы никого не знали?

— Нет, — сказал полковник, — никого. Да у Черняева, по-моему, и родственников-то не было. Была, правда, одна девушка, Машей звали. Капитон был с ней близок, жениться хотел. Война помешала. А она… она считала его погибшим. Ну, а что в таких случаях бывает — сами знаете. Вот я Машу с той поры и не встречал.

— Маша? — переспросил Миронов. — Этого маловато. Фамилию ее не скажете?

— Почему не сказать? И фамилию скажу, и адресок. Помню, где-то записывал. Сейчас поищу.

Шумилов вышел из комнаты и несколько минут спустя вернулся со старой, истертой записной книжкой.

— Вот, пожалуйста: Мария Михайловна Воронцова. Жила она раньше на Большой Ордынке, в Замоскворечье, невдалеке от Третьяковской галереи. Видите? Вон он, адрес. Только живет ли там сейчас — не скажу, не знаю.

— Еще один вопрос, если разрешите. Среди лиц, изображенных на этих фотографиях, нет никого, кто был бы вам знаком? — Андрей протянул Шумилову несколько фотографий, между которыми находилась и фотография Черняева.

Взяв фотографии, полковник принялся внимательно их рассматривать, откладывая одну за другой в сторону.

— Нет, — говорил он, — этого я не знаю. Ни этого. И ни этого…

Очередь дошла до фотографии, на которой был изображен Черняев. Шумилов задержал ее в руках дольше, нежели предыдущие. Андрей внимательно наблюдал за выражением его лица. Еще раньше, вскоре после ареста Черняева, во время первых допросов, у Андрея мелькнула мысль: а тот ли это человек, за которого он себя выдает? Но, как он сам понимал, основания для такого предположения были весьма шаткими, поэтому Миронов ни с кем своими предположениями не поделился. Теперь же, в ходе беседы с Шумиловым, мысль эта шевельнулась вновь: а что, если Черняев — не Черняев?

Но вот Шумилов, глубоко вздохнув, отложил фотографию в сторону, к уже просмотренным. Что же? Не опознал Черняева? Значит… Значит, это не Черняев? А Шумилов, словно испытывая терпение Андрея, с минуту молча пожевал губами, затем снова потянулся к злополучному снимку.

— Знаете, — сказал он, и в голосе его послышалось колебание, — это, пожалуй, Капитон Черняев. Я не ошибся?