— То-то, — наставительно сказал Скворецкий. — Ты мне смотри… И обедать надо, и спать…

— Постараюсь, — улыбнулся Андрей. — Можно идти?

— Идти, конечно, можешь, только вот что: обеды обедами, а ты докладную в Москву о результатах поездки Луганова в Воронеж, к тетке Корнильевой — как ее? Навроцкая? — послал? Нет? Напрасно. Ну что ж, что меня не было: мог и сам послать, без меня. Тут Василий Николаевич мне рассказывал — есть кое-что любопытное. Надо доложить Москве, обязательно надо. Одним словом, берись и пиши.

— Слушаю, Кирилл Петрович, сделаю. Вот пойду пообедаю, — Миронов рассмеялся, — и тут же напишу.

Скворецкий расхохотался в ответ и погрозил Миронову пальцем. Андрей направился к выходу, но, когда он уже брался за ручку двери, полковник внезапно его окликнул:

— Знаешь, Андрей, говоря по совести, меня эта история с убийством здорово заинтересовала. Вдруг действительно окажется, что это Корнильева, а? Ну, иди, иди…

Андрея этот вопрос волновал не меньше, чем Кирилла Петровича, но ответа пока не было. Хочешь не хочешь, а надо было набраться терпения и ждать заключения специалистов. Ждать — это тоже надо уметь…

Выйдя от Скворецкого, Андрей направился к Луганову. Почти одновременно с ним в кабинет вошел оперативный работник, которому было поручено проверить в городских бюро объявлений, не давал ли кто заявки на объявление, текст которого совпадал бы с текстом записки, найденной у Савельева. По выражению его лица было видно, что время он потратил не зря. Так оно и оказалось. Объявление, где речь шла о кульманах и чертежных досках, было обнаружено в городском бюро объявлений. Текст был идентичен тексту записки.

Лейтенант выяснил, что заявка была подана на прошлой неделе Черняевым.

— Когда вывешено объявление, где? — быстро спросил Миронов.

— Оно еще не вывешено, товарищ майор. Там же очередь. Собираются вывесить завтра. А вывешивают они возле бюро, на специальном щите. Улица Петровского, двадцать три.

— Черняев, когда делал заявку, не просил вывесить объявление поскорее, не торопил их? Вам удалось это выяснить? — поинтересовался Миронов.

— Выяснил. Он их не торопил. Наоборот. Сам насчет завтрашнего числа договорился. Знал, очевидно, что есть очередь.

— Скажите, — продолжал расспрашивать Миронов, — а раньше в этом бюро Черняев не бывал, не сдавал объявлений?

— Трудно сказать. Я пытался выяснить — осторожненько, конечно, — но там столько народу бывает, что сотрудники бюро если кого и запомнят, так разве того, кто уж очень оригинальное объявление подает. А тут что? Столы. Строительная организация. Ничего особенного. Таких объявлений сотня на неделе бывает. Не запомнил там никто Черняева. Одни говорят — бывал, другие — наоборот: впервой, мол, приходил. Вот и разбери тут, как оно на самом деле было.

— Чудно, — заметил Луганов, когда лейтенант вышел. — Объявление-то самое обычное, любой курьер, любой посыльный может такое подать, а подает один из руководителей крупного строительства. Нет, право слово, чудно!

— Знаешь что, — решил вдруг Миронов, — пойду-ка я к начальнику управления, к Кириллу Петровичу, и договорюсь, чтобы с завтрашнего утра — ведь объявление завтра вывесят? — кто-нибудь присмотрел за доской. Глядишь, и увидим того, кто поинтересуется этим объявлением. Может, не так все это просто. Как считаешь?

Миронов тут же направился к начальнику Управления КГБ и доложил ему историю с объявлением. Кирилл Петрович, выслушав Андрея, одобрил его предложение и выделил оперативного работника, поручив ему присматривать за доской объявлений.

Вернувшись к себе, Миронов начал писать докладную записку в Москву. Посидеть над запиской ему пришлось основательно, и докладная была закончена только к вечеру. Андрей собрался было нести ее на машинку, как дверь внезапно распахнулась и на пороге появился Луганов.

— Ну, Андрей Иванович, не знаю, что тебе и сказать, — возбужденно заговорил Василий Николаевич, падая в кресло и тяжело отдуваясь. — Черняев-то!..

— Что такое? — спросил Миронов, невольно заражаясь волнением Луганова. — Что там еще стряслось? Чего ты пыхтишь как паровоз?

— Запыхтишь тут… Рысью к тебе бежал, да оно того и стоило. Сейчас все выложу, дай дух переведу. Так вот: были мы с Левкович на вокзале, в камере хранения. Я прямо сейчас оттуда. Ну, этот самый черняевский чемодан она опознала. И вещи тоже. Всё опознала…

— Что значит — опознала? Как опознала?

— Да очень просто. Едва я ей показал чемодан, как она за голову схватилась: «Откуда, говорит, здесь этот чемодан, вещи? Как сюда попали?» А сама вся трясется.

Я, естественно, спрашиваю: «Чего, мол, здесь такого, что этот чемодан на вокзале, почему вы так волнуетесь?» — «Да как же мне не волноваться, — отвечает Левкович, — чемодан-то это Ольги Николаевны, хозяйки моей! Она с ним еще весной на курорт уехала. И вещи ее. Никак, с ней что приключилось?» И в слезы.

— Василий Николаевич! — вскочил с места Миронов. — Василий Николаевич, да ты понимаешь, что говоришь? Понимаешь?

— Превосходно понимаю, Андрей Иванович, еще как понимаю. Ты дальше слушай. А дальше так: принялся я расспрашивать Левкович: как, мол, и что, не ошиблись ли вы, часом? Может, просто похож чемодан и вещи похожи? Ну, она даже обиделась. «Помилуйте, говорит, да как я могу ошибиться, когда сама помогала Ольге Николаевне вещи в чемодан укладывать? В этот самый. Коли сомневаетесь, могу хоть сейчас сказать, что лежит в чемодане».

— Ну?

— Что — ну? Сказала. Не разбирая чемодана, не глядя, чуть не все вещички перечислила. До последней.

— Ведь это… — глухо проговорил Миронов. — Это же… А мы-то еще о безопасности этого мерзавца думали, оберегать его собирались. — Он взялся за телефон и набрал номер начальника угрозыска: — Товарищ полковник? Миронов говорит. Из КГБ… Так… Понятно… Спасибо большое.

— Завтра к вечеру портрет будет готов, — сказал он, кладя трубку. — Но я теперь, пожалуй, могу и сам предсказать результат…

Луганов кивнул головой:

— Пожалуй, я тоже.

С минуту они помолчали, затем Миронов поднялся:

— Ну что ж, Василий Николаевич, дело нешуточное. Пошли к Кириллу Петровичу»

— Минутку, Андрей Иванович. Еще не все. Левкович сообщила кое-что дополнительно…

— А именно?

— Капитон Илларионович собирается на днях в командировку, и, по-видимому, в длительную. Во всяком случае, по словам Левкович, разбирает все свои вещи и откладывает самые лучшие, отбирает самое ценное.

— Так, так… — задумчиво проговорил Миронов. — Тем более пошли к начальству.

Вопрос о чемодане был решен быстро: чемодан необходимо было изъять как улику. Теперь оснований к этому было больше, чем достаточно. Зато, когда перешли к главному, разговор затянулся.

…У начальника управления засиделись допоздна. Миронову изменили его обычное самообладание и выдержка. Излишне горячась и срываясь, он доказывал, что выпускать Черняева из Крайска никак нельзя. Забываясь, Андрей ежеминутно выхватывал папиросы, намереваясь курить, но под строгим взглядом полковника так и не закуривал, клал их в карман, потом снова выхватывал и снова прятал: Кирилл Петрович около года назад бросил курить, бросил сразу, решительно и никому с тех пор не разрешал дымить в его кабинете.

Луганов, всего несколько дней назад и мысли не допускавший о причастности Черняева к какому-либо преступлению, под влиянием последних событий круто изменил свою точку зрения и теперь всецело поддерживал Миронова: он тоже считал, что выпускать Черняева из Крайска нельзя.

Однако начальник управления был непреклонен.

— Не выпускать Черняева из Крайска, — говорил он, — но как? Как его не выпустишь? Ну, допустим отменят командировку, — это, пожалуй, можно сделать, а он возьмет да и поедет без всякой командировки. Что тогда?

— Брать, брать его надо! — взорвался Миронов. — Получить у Москвы санкцию, и брать…

— «Брать»?! Ишь ты какой! — недобро усмехнулся Скворецкий. — Тебе что, лавры Елистратова покоя не дают? (Вернувшись из Энска, Миронов не замедлил проинформировать Скворецкого обо всем, что там произошло, не скрыв и похождений Елистратова.)