«Чем они занимаются? Что это за бумаги?»
«Это, — ответил Талобелов, — собранная нами картотека. Ну, и еще кое-что… всевозможные досье: на наших иностранных «друзей» и на кое-каких из наших собственных «патриотов». К несчастью, взять и просто переместить все эти бумаги из дома в Министерство невозможно. Здесь они находятся в полной безопасности, а в Министерстве сразу же станут… гм… публичным достоянием… вы понимаете?»
Я, думая, что понимаю, кивнул:
«Опасаетесь утечек?»
«Их тоже, — кивнул в ответ Талобелов, — но не только. Как это ни прискорбно, но вынужден констатировать: мы — я говорю в общем — странные люди. Стоит каким-нибудь проходимцам посулить нам что-нибудь вроде вечной дружбы, как мы — по феерической какой-то доброте душевной — тут же распахиваем перед изолгавшимися вконец негодяями наши архивы, отдаем им наши самые дорогие секреты. И ведь что удивительно: сколько уже раз мы попадались на этом, а всё никак не усвоим урок — нет у России и никогда не будет искренних друзей или хотя бы доброжелателей. И нет нам никакой нужды делиться подлинными богатствами в обмен на обещания морковки».
Прозвучало это грубовато, но совершенно верно по сути.
«Да, вы правы», — согласился я. — «Значит, вы…»
«Мы поставили непременным условием уничтожение подлинников в ситуации, когда почему-либо нам придется покинуть Россию или в том случае, если наше разоблачение станет неизбежным. И то, и другое случилось. То, что вы наблюдаете, — процесс подготовки к уничтожению. Эта сладкая парочка — чиновники — копируют для внутреннего использования наиболее важную информацию. Но так как она уже не будет исходить из первоисточников, то, хотя пользоваться ею будет по-прежнему возможно, являться подлинной ценностью для иностранных правительств, шпионов и провокаторов она не сможет. Интерес к ней, возможно, и сохранится, но скорее опосредованный — как к учебному пособию или материалам для чьих-нибудь пустозвонных, но маскирующихся под информативные мемуаров».
«Вы так в этом уверены?»
«Разумеется».
«Я, конечно, далек от разведывательной деятельности, но…»
«И ваше счастье, что далеки! — Талобелов похлопал меня по колену. — Просто поверьте: любая информация ценна лишь в том случае, если ее источник надежен. В любых других она не стоит и ломаного гроша!»
Я не стал спорить — зачем? К тому же, мое внимание отвлеклось на странные действия Зволянского.
Сергей Эрастович отошел в угол кабинета и, встав на четвереньки, костяшками пальцев начал выстукивать паркет. В какое-то мгновение глухие звуки сменились звонким: Зволянский нажал, и одна из паркетин откинулась в сторону.
«Ага!» — удовлетворенно воскликнул директор Департамента полиции.
«Нашли?» — усмехаясь, поинтересовался Молжанинов.
«А вы что же: думали, не найду?»
Молжанинов швырнул на стол очередную кипу бумаг и подошел к по-прежнему стоявшему на четвереньках Сергею Эрастовичу. Глядя на него сверху вниз, он задал совсем уж странный вопрос:
«А вы уверены?»
На лице Зволянского появилось явное выражение растерянности:
«Да вот же!» — ответил он похлопывая ладонью по паркету.
«М-да…» — протянул Молжанинов и тоже опустился на четвереньки. — «Ну, посмотрим…»
Оба — Молжанинов и Зволянский — запустили руки в тайник, но если Молжанинов при этом весело расхохотался, то Зволянский буквально позеленел:
«Что за черт!» — отдернув руку, требовательно вопросил он.
«Старая добрая обманка, ваше превосходительство!»
«Да тьфу на вас, Семен Яковлевич!» — Зволянский вскочил на ноги. — «Что за цирк Чинизелли!»
«Вы были так уверены в собственной находчивости…»
«Хватит! Давайте, показывайте!»
Зволянский сердился.
«А что теперь происходит?» — спросил я у Талобелова.
Тот, по примеру Молжанинова, рассмеялся:
«Вадим Арнольдович, право слово! Ну какой приличный дом тайных агентов — без тайников? Вот только не все тайники — действительно таковые. Сергей Эрастович был уверен, что знает о тайниках всё. И он только что — на ваших глазах — поплатился за эту самоуверенность. Впрочем, его можно понять и даже извинить: точно так же стал бы рассуждать любой. Ведь и вправду среди агентов и шпионов намного больше олухов царя небесного, нежели действительно, скажем так, творческих людей. Вот и устраивает вся эта братия тайнички в самых очевидных местах: под паркетинами, в выдолбленных ножках столов и спинках стульев, за коврами, в шкатулках с двойным дном… тьфу, мерзость!»
«А вы?»
«Мы поступили иначе!»
В голосе Талобелова послышалась ирония.
«Над чем вы смеетесь?» — не понимая эту иронию, поинтересовался я.
«Ну, как же!» — ответил он, смеясь еще пуще. — «Видели бы вы свое собственное лицо!»
«Вы что же, — осенило меня, — надо мной издеваетесь?»
«Ну, слава Богу!» — Талобелов перестал смеяться. — «Дошло!»
Я вперился взглядом в стекло: в кабинете происходило нечто, почти аналогичное произошедшему в нашей с Талобеловым комнатушке.
«Вы издеваетесь надо мной!» — вскричал Зволянский.
«И самым бесцеремонным образом!» — подтвердил, хохоча, Молжанинов.
Зволянский побледнел:
«Милостивый государь…»
«Да бросьте, Сергей Эрастович!» — Молжанинов перестал хохотать, но не перестал ухмыляться. — «Сами подумайте: какие еще тайники? Зачем они мне? Какой в них прок, если любой из них можно обнаружить?»
«Но позвольте…»
«Сергей Эрастович! Да что же вы словно ребенок? Вот скажите: ценность какой бумаги более очевидна — той, что лежит на виду, или той, что припрятана?»
«Той, что припрятана», — не задумываясь ответил Зволянский.
«Значит, — продолжил допрос Молжанинов, — если я положу в тайник обертку от шоколадки, а на стол — вот сюда — брошу список замеченных в революционной агитации, вы мимо списка пройдете, а за работу над оберткой усадите взвод дешифровщиков? А то ведь мало ли, как оно может обернуться! Вдруг это — послание вселенской важности?»
Мартышка под дождем
Идет — не унывает
И шоколад зонтом
От брызгов прикрывает! [47]
Новый взрыв смеха.
Зволянский вновь начал сердиться:
«Вы совсем-то уж за дурака меня не принимайте!»
«Да ведь вы сами только что сказали…»
«Я, — перебил Молжанинова Зволянский, — сказал лишь то, что спрятанная бумага привлекает к себе повышенное внимание. Но и ваш список со стола без внимания тоже не остался бы!»
«Вот видите!»
«Да что же?»
«А то, что в тайнике никакого проку нет!»
Зволянский уже открыл было рот — очевидно, он что-то хотел возразить, — но вдруг захлопнул его и нахмурился. Эта перемена не ускользнула от внимания Молжанинова — пьян он был или нет, неважно:
«Что еще?» — спросил он, перестав ухмыляться и вдруг насторожившись.
Зволянский подошел к окну. Молжанинов встал рядом.
Оба они, прикрытые легкой ситцевой занавеской, составлявшей разительный, но, впрочем, чрезвычайно эффектный контраст с общей роскошью интерьера, смотрели на улицу, но что именно привлекло их внимание, понять было невозможно. Лично я полагаю, что Зволянский — как известно, Сергей Эрастович обладает тонким слухом — первым услышал какой-то звук, донесшийся с линии, а нам — мне и Талобелову — расслышать этот звук из нашей комнатушки было никак нельзя.
Молжанинов притронулся к локтю Зволянского и, привлекая внимание, на что-то указал. Зволянский кивнул:
«Вижу!»
«Как быть?» — спросил тогда Молжанинов.
«Как-как… — проворчал тогда Зволянский и отошел от окна. — Проще пареной репы!»
«Что вы делаете?»
Зволянский схватил телефонную трубку и попросил соединить его с Министерством. Разговор длился недолго — буквально несколько фраз, из которых я понял, что Сергей Эрастович вызвал подмогу.
«Что происходит?» — спросил я у Талобелова.
Талобелов пожал плечами:
«Скорее всего, — ответил он, — кто-то что-то уже разнюхал. Дом взяли под наблюдение. Сейчас прибудут наши люди и… гм… наблюдение уберут».
