Вспоминаю сегодня то ощущение счастья, разлитое в пустоте, и в памяти вдруг воскресает то же самое чувство, какое я испытывал во время поездки в Нью-Йорк с Клариссой. Мы ходили по холодным улицам, ходили быстро, как два тупых пустоголовых туриста, счастливые оттого, что мы вместе в этом городе и не нужно разговаривать, каждому довольно присутствия другого. Как же повторяются подобные ситуации и ощущения в двух совершенно разных местах — Страсбурге и Нью-Йорке, но, главное, с такими разными людьми, как Кларисса и Валерия. Одно отличие: в Нью-Йорке мы с Клариссой видели радугу.
Чувства тоже повторяются, говорил я себе, как времена года, и мы принимаем эти чередования в природе, не протестуя. Сколько весен, сколько лет, сколько осеней, сколько зим, и всегда потом все сначала. Сколько рассветов и сколько закатов.
Кларисса
Джано оставил на столе толстую тетрадь с выведенными на обложке черным фломастером буквами: Д и У — мрачными и строгими, как два могильщика. Ясно, что обозначают они два слова — «Деконструкция» и «Урбанистика», и мне, конечно, захотелось прочитать этот текст, чтобы побольше узнать о проектах Джано. Но едва раскрыв тетрадь, я тотчас же ее закрыла — не хотелось поступать невежливо и совать нос в его личные дела. Кроме прочего, почерк у Джано такой мелкий и непонятный, что мне пришлось бы основательно потрудиться. Ради чего, ради любопытства? Хотя, признаюсь, мне интересно познакомиться наконец с теориями и проектами мужа.
Первые годы нашего супружества я очень переживала оттого, что понятия не имела о теории урбанистики Джано, которая вызывала большой интерес и за стенами университета. То и дело кто-нибудь пытался втереться ко мне в доверие, надеясь раскрыть бог весть какие тайны, проливающие свет на столь радикальную теорию урбанистики. Понемногу я научилась увиливать от вопросов, а теперь уже слишком поздно менять свою позицию, хотя вот на столе тетрадь, и есть возможность получить полную информацию о Деконструктивной Урбанистике. Дело дошло до того, что я сама пытаюсь что-нибудь узнать об этом у студентов, которые время от времени заглядывают к нам почитать книги из библиотеки Джано.
С тех пор как Джано исписывает страницу за страницей своим не поддающимся прочтению почерком, его отрыв от реальной действительности и его отстраненность усугубляются с каждым днем. Я пыталась как бы между прочим задать ему пару вопросов об этой его работе, которой он уделяет два-три часа в день. Думала, что мой интерес придется ему по душе, но по его уклончивым ответам мне стало ясно, что не следует нарушать сосредоточенность, которой требует эта писанина.
Зандель утверждает, что Джано поглощен сложными и противоречивыми идеями и все надеется найти какую-то точку соприкосновения своих урбанистических принципов с философией Хайдеггера, которая с некоторых пор вошла в моду и стала основным предметом всех его размышлений. «Человек думает, а Бог смеется», — добавил Зандель, цитируя Библию.[4] Поздравляю. Но не надо думать, что я иронизирую над мужем. Я просто процитировала слова Занделя, который процитировал Библию.
Если мне в голову и приходила мысль о его отношениях с Валерией — из-за того анекдота о двуглавом орле, — я убеждала себя, что человек, так увлеченный диалектикой и парадоксами, как Джано, вряд ли может иметь связь с легкомысленной и приземленной женщиной вроде Валерии — холостячкой по призванию или, может, из расчета — с этой опытной шлюхой. Джано просто непостижим.
Даже эротика требует каких-то общих интересов и идей. А разве у этой толстозадой Валерии могут быть какие-нибудь интересы, какие-нибудь идеи? Да, Джано непостижим.
Джано
Я встретил в «Валле Джулия» архитектора Морпурго, читавшего в актовом зале лекцию об использовании городской территории в современном Токио. Это было почти повторение его доклада на страсбургском конгрессе о Городе будущего. Я поздоровался и горячо похвалил его доклад. Затем затеял с ним разговор, поскольку некоторые слова Валерии о возвращении в Рим у меня вызвали подозрения.
На вопрос, как он ехал из Страсбурга, он ответил:
— Фантастически!
Потом он удовлетворил мое любопытство, описав во всех подробностях свою поездку в спальном вагоне с одной молодой женщиной, которую я тотчас узнал: то была Валерия.
Морпурго — приятный мужчина, и легко понять, как он понравился своей соседке по купе. Правду о его приключении я понял и по некоторым деталям, описанным Морпурго: например, по чувственной привычке попутчицы совать язык в ухо партнера (личная подпись Валерии).
— И ты не предложил ей встретиться в Риме?
— Что ты, моя жена ужасно ревнивая женщина, да и попутчица моя замужем или что-то вроде того — так я понял. В общем, там какая-то постоянная связь.
Я ждал, что меня охватит приступ ревности, но нет, мне стало ясно, что Валерию надо принимать такой, какая она есть, как женщину, способную иметь две параллельные любовные связи или, как в данном случае, готовую охотно позволить себе роскошь «мимоходом» провести ночь любви с архитектором Морпурго, хорошо понимая, что все начнется и окончится на узкой полке спального вагона.
Никакой ревности, только неприятное щемящее чувство. Я спрашивал себя, нормальна ли моя реакция, или же я опять бегу по краю пропасти, как мне сказал однажды мой друг, пытавшийся заманить меня на кушетку психоаналитика. Нет, и еще раз нет. «Психоанализ и есть тот самый недуг, от которого он берется нас излечить», — сказал я ему, приведя знаменитый афоризм Карла Крауса. Во всяком случае, я решил ни слова не говорить Валерии об этой ее авантюре. Похоже, что там-там, там-там-там идущего поезда играет роль сильного афродизиака, но это, конечно, не оправдывает поведения Валерии. Или оправдывает? Счастье, что я не ревнивец, в противном случае мне пришлось бы надавать ей пощечин или, еще хуже, устроить ей, как делают ревнивые любовники, вульгарную сцену, о каких можно прочесть в газетной хронике. Сейчас в моде кухонные ножи.
Земля вертится, и люди доходят до крайностей. Надо взять на заметку эти размышления, так как я решил, что когда-нибудь составлю из них книгу. У меня уже написано немало страниц в форме отрывков из романа. Никаких ножей.
Кларисса
Я не могла понять, что за настроение было у Джано по возвращении из Страсбурга. Он вернулся уже неделю назад. А я до сих пор жду, когда он расскажет мне о своей поездке. Обычно всякие конгрессы дают нам пищу для разговоров по меньшей мере на несколько дней, за исключением теории деконструкции, над которой он работает в университете и которая исключена из нашей домашней жизни. Но теперь вообще никакого отчета и дурное настроение, словно его выступление оказалось неудачным. А вот Тиберио Морпурго, его университетский коллега, тоже ездивший в Страсбург, говорит, что Джано там блистал и удостоился бури аплодисментов. Так чем же объясняется его плохое настроение?
Ничего. Надо будет запретить ему читать газеты, потому что из-за каждого неприятного сообщения, а уж наша макаронная Италия выдает их ежедневно, у Джано начинается приступ меланхолии, повышается кислотность, наступает бессонница и аллергическая астма. По ночам он просыпается, садится на кровати и стонет из-за своего бессилия и невозможности справиться с несчастьями мира, но главное — Италии. «Ну что я могу сделать?» — спрашивает он меня. Да ничего, бедный Джано. Разве что разбудить меня в четыре часа ночи, то есть утра. И тогда он запускает пальцы в волосы, словно беды, обрушивающиеся не только на Италию, но и на Ирак, Пакистан, Иран, Индию, Китай, на все Средиземноморье и на Соединенные Штаты, имеют к нему прямое отношение. Фрустрация, почти достигшая точки кипения.
Бедный Джано, я всегда старалась его утешить:
— Ничего не поделаешь, все мы плывем на одном «Титанике».
Уж лучше бы мне не поминать этот злосчастный «Титаник». Мы тонем, — заявил Джано, не умеющий плавать и безумно боящийся воды. Самый настоящий приступ истерии у человека, идущего ко дну. Я испугалась, потому что он стал задыхаться, словно и впрямь оказался под водой, спрыгнул с кровати, уцепился за столик, как за обломок судна, чтобы не утонуть. Лицо все в поту, глаза вытаращены от страха, дрожащие руки. Дать бы ему что-нибудь успокоительное, но в прошлый раз он так взбеленился, что выбросил из окна целую пачку «Лароксила».
