Было довольно забавно, потому что никто не вел себя так, будто они были сиреневого цвета, и как только я начала привыкать к этому, Саманта встретила других людей, которые собирались в клуб под названием "Святой", так что мы все забрались в такси и поехали туда.

Потолок был окрашен под подобие неба, освещенный маленькими лампочками, располагался прямо над вращающимся как кинопленка танцполом, и люди постоянно падали.

Затем я танцевала с двумя парнями в париках и потеряла Саманту, но затем нашла ее в туалете, где можно было услышать, как люди занимались сексом. Танцуя на платформе, я потеряла одну из своих туфлей, и не смогла найти, и Саманта заставила меня уйти, потому что была голодна, и снова мы оказались в такси с большим количеством людей, Саманта заставила водителя остановиться около круглосуточной аптеки в Чайнатауне чтобы проверить, есть ли у них обувь.

Странно, но у них были бамбуковые шлепанцы.

Я примерила их вместе с остроконечной шляпой, что выглядело настолько смешно, что всем пришлось купить бамбуковые шлепанцы и остроконечные шляпы.

Наконец, мы вернулись в такси, которое отвезло нас в столовую, отделанную металлом, где мы поели яичницу.

Я думаю, что мы вернулись домой около пяти утра. Я боялась посмотреть на свои часы, но птицы уже пели.

Кто бы мог подумать, что в Нью-Йорке столько много этих проклятых птиц? Я бы никогда не подумала, что буду спать в таком шуме, затем я встала и начала писать.

Где-то через 50 минут, Саманта вышла из своей комнаты, подняв свою бархатную маску для сна на лоб.

— Кэрри, — она спросила. — Что ты делаешь? — Пишешь? Не могла бы ты не шуметь? — простонала она. — К тому же, у меня жуткие судороги.

— Конечно, — взволновано сказала я. Последнее, что мне было нужно — это досаждать ей или ее судорогам.

Теперь, следя как Лил осторожно поднимается по лестнице, меня разрывало чувство вины. Мне нужно начать писать. Мне нужно стать серьезнее.

У меня осталось всего пятьдесят шесть дней.

Я бегу за Лил и трогаю ее за плечи.

— Бернард звонил?

Она качает головой и делает жалостливый вид.

Сегодня мы получали удовольствие от работы Капоте Дункана. Учитывая мое состояние, это последнее что мне было нужно. Подперев голову рукой, я раздумывала над тем, как мне пережить этот урок.

— Она держала бритву между пальцев. Кусочек стекла. Кусочек льда. Спаситель. Солнце было луной. Когда она поскользнулась, лед стал снегом, а паломник затерялся в метели, — Капоте поправляет очки и улыбается, довольный собой.

— Спасибо, Капоте, — говорит Виктор Грин. Он упал в кресло в конце комнаты.

      — Пожалуйста, — отвечает Капоте так, будто он принес огромную пользу.

Я внимательно изучаю его в попытке выяснить что Лил и, судя по всему, сотни других женщин Нью-Йорка, включая моделей, видят в нем. У него поразительно мускулистые руки, такие руки которые выглядят так, словно знают, как управлять лодкой или забивать гвоздь, или удержать вас на крутом краю скалы. Жаль, что у него нет личности для сравнения.

— Есть ли какие-нибудь комментарии к работе Капоте? — спрашивает Виктор. Я поворачиваюсь и неодобрительно смотрю на него.

       — Я бы хотела высказаться, — отвечаю я.

У меня есть ответ. Это ужасно. Мне действительно кажется, что меня сейчас стошнит. Нет ничего, что я ненавижу больше, чем какую-то пошлую романтическую историю об идеальной девушке, в которую влюблены все парни, кончающую жизнь самоубийством. Потому, что она очень печальна. В то время как в реальности она просто сумасшедшая. Но, конечно, парень не может это видеть. Все что он видит — это ее красоту. И ее печаль.

Парни могут быть такими глупыми.

— Повтори, кто эта девушка? — спрашивает Райан, с ноткой скептицизма, что подсказывает мне, что я не одна с такими мыслями.

Капоте застыл.

       — Моя сестра. Я думал это вполне очевидно с самого начала.

— Наверное, я пропустил это, — говорит Райан. — Я хотел сказать, что ты ее так описываешь — она не выглядит, как твоя сестра. Звучит так, будто ты влюблен в нее.— У Райана и Капоте трудные отношения, особенно с тех пор как они должны были быть друзьями. Но так происходит на уроках. Как только ты входишь в комнату, ты прежде всего писатель.

      — Звучит будто это... инцест, — добавляю я.

Капоте смотрит на меня. Это первый раз, когда он заметил мое присутствие, но лишь потому, что ему пришлось.

       — В этом суть истории. И если вы не поняли смысл, ничем не могу вам помочь.

— Но неужели это и вправду ты? - я надавила.

— Это выдумка, — говорит он резко. — Конечно, это не я настоящий.

— Так если это не настоящий ты или твоя сестра, я полагаю, мы можем

критиковать ее, — говорит Райан, пока хихикает остальная часть класса. — Я не хотел бы отзываться негативно о члене твоей семьи.

— Писатель должен быть способным взирать на всё с критической точки зрения, — отвечает Лил. — Включая свою собственную семью. Они, правда, говорят, что художник должен убить своего отца, чтобы преуспеть.

— Но Капоте не убил никого. Пока, — говорю я. Класс захихикал.

— Этот разговор совершенно глупый, — встревает Рэйнбоу. Это был второй раз, когда она соизволила высказаться на уроке, и ее тон звучал усталым, дерзким и высокомерным, созданный специально, чтобы поставить нас на свое место. Что кажется, осталось далеко позади нее. — Тем не менее, сестра мертва. Так что, какая разница, как мы о ней отзываемся? Я думаю, что история отличная. Я отождествляю себя с болью сестры. Мне это показалось очень реальным.

— Спасибо, — сказал Капоте так, будто он и Рэйнбоу двое аристократов, мелькающие в толпе крестьян.

Теперь я уверена, что Рэйнбоу с ним спит. Я задумалась, знает ли она про модель.

Капоте садится на свое место, и я снова ловлю себя на том, что пялюсь на него с открытым любопытством.

Изучая профиль, его нос был очень характерным — отличительная горбинка передается из поколения в поколение — "Нос Дунканов" — вероятно это яд для каждой женщины в семье.

Сочетаясь с узко посаженными глазами, нос придал бы манер грызуна, но глаза Капоте были широко посажены. И теперь, когда я смотрю на него, были темно-чернильно-синие.

— Может быть Лил прочтет свою поэму? — пробормотал Виктор.

Поэма Лил была о цветке, который оказывал влияние на три поколения женщин. Когда она закончила, в классе повисла тишина.

— Это было великолепно. — Виктор пошаркал в начало комнаты.

— Каждый так может, — с подбадривающей скромностью произнесла Лил. Она была единственным искренним человеком в этом классе, вероятно потому, что у нее действительно был талант.

Виктор наклоняется и берет свой рюкзак. Я не могу представить, что там может быть кроме документов, но вес рюкзака склоняет его влево, словно лодку, качающуюся на волнах.

— Мы соберемся в среду. А тем временем, напоминаю что те, кто еще не приготовил свою первую историю, нужно сделать это к понедельнику. — Он оглядывает комнату.

— И мне нужно увидеть Кэрри Брэдшоу у себя в кабинете.

Я смотрю на Лил, интересно знает ли она причину этой неожиданной встречи, но она только пожимает плечами.

Возможно, Виктор собирается сказать, что мне не место в этом классе.

Или возможно он собирается сказать, что я самая талантливая и гениальная студентка, которая когда — то у него была.

Или может быть... Я сдаюсь. Кто знает, что он хочет. Я курю сигарету и иду к нему в кабинет.

Дверь заперта. Я стучу.

Она со скрипом открывается, и первое, с чем я сталкиваюсь — это огромные усы       Виктора наряду с его мягким наклоненным лицом, выглядевшим так, словно кожа и мышцы наотрез отказывались прильнуть к черепу.

Он, молча, открывает дверь, и я вхожу в небольшую комнату, заполненную беспорядком бумаги, книг и журналов. Он берет кипу бумаг со стула, около его стола и беспомощно оглядывается.