Девушка рвала папоротник и молодые побеги, украшая ими свои волосы. Вероятно, она была его ровесницей. В ее женской прелести еще сохранилось что-то детское. Явно не дочь сеньора, но и не крестьяночка. На ней было белое платье, очень простое, прямое, но изящное и хорошо скроенное.

Тонкое личико обрамляли темно-русые волосы, причесанные на прямой пробор. Она старательно украшала их зеленью. Хрупкая, с большими карими глазами и загорелой кожей, девушка улыбалась, блестя мелкими круглыми зубами, похожими на жемчужинки.

Анн не смог удержаться. Не покидая своего укрытия, он спросил:

– Что вы делаете?

Девушка вскрикнула и быстро обернулась. Левая половина ее прически, искусно увитая листьями папоротника, придавала ей сходство с зеленой звездой; правая оставалась пока гладкой. Девушка вздохнула и ответила покорно:

– Делаю себе майский убор, но теперь уже слишком поздно!

– Майский убор?

– Ну да. Кто вы такой, что не знаете наш обычай? И почему прячетесь?

Анн и в самом деле не торопился выйти из пещеры. Он любовался девушкой в белом платье. Она была намного приятнее, чем давешние всадницы. А то, что она выглядела немного обиженной, только добавляло ей прелести.

– Я Перрина, Мельникова дочка. А теперь вы скажите. Вы кто? Мне нужно знать, кого я поцелую!

– Поцелуете?

– Если парень застанет девушку врасплох, когда она делает себе майский убор, она обязана его поцеловать, а парень должен вернуть ей поцелуй. Да покажитесь же вы, не то я уйду!

Анн вдруг решился. Он раздвинул ветви и явился перед ней в своем великолепном зеленом одеянии с широченными рукавами, ниспадающими почти до земли. Перрина вскрикнула:

– Вы, сеньор!

Анн ничего не сказал и не пошевелился.

– Почему вы не с теми красивыми всадницами?

Анн не ответил.

– Вы ждете ваш поцелуй?

Поскольку Анн по-прежнему безмолвствовал, Перрина вздохнула, подбежала к нему, зажмурилась, поднялась на цыпочки и быстро прикоснулась губами к его губам. Потом отскочила и спряталась в гроте.

Этот беглый, целомудренный поцелуй, длившийся едва мгновение, потряс Анна. Внезапно он понял все! Понял, чего ему так жестоко не хватало и чего он так сильно желал, не осмеливаясь в этом признаться… Он вдруг осознал, что в последний раз его целовали при Орлеанском дворе. Крестная, Бонна д'Арманьяк. С тех пор вокруг него находились одни только мужчины: Франсуа де Вивре, Изидор Ланфан, учителя. Он знал лишь суровые уроки тела и ума. И не получал ни малейшего знака нежности. Поцелуй незнакомой девушки был первым за многие годы, и он пылал на его губах!

Анн вернулся в грот. Перрина сидела перед расселиной в скале, немного похожей на бойницу, через которую видны были река и мельница. Он присел рядом. Посмотрел на нее. Она не обернулась – продолжала пристально глядеть на реку через отверстие в скале. Анн видел ее нежный профиль.

– Поговорите со мной! – попросил он.

– О чем, сеньор?

– Не знаю. О том, что вы любите больше всего…

Мельникова дочка, казалось, поколебалась мгновение, потом решилась.

– Тогда о воде. Я – дитя реки. Послушайте сами, взгляните, как она красива!

Анн приблизился, чтобы посмотреть через отверстие. Мимоходом его щека коснулась щеки Перрины. Сквозь трещину видно было только колесо, крутившееся плавно и размеренно…

Девушка продолжала:

– Моя комната как раз над мельничным колесом. Я слышала говор воды с тех самых пор, как родилась. И научилась понимать его гораздо раньше, чем речь моих родителей.

– И что она вам говорит?

– Отвечает на мои вопросы. Дает советы. Я делаю все, что она мне скажет. Вот сюда я и прихожу ее слушать. Беру лодку, переплываю через речку и сажусь здесь. На этом самом месте, где мы сейчас…

Перрина поговорила еще немного о милой ее сердцу реке, а потом и сама отважилась задать своему сеньору некоторые вопросы. Анн отвечал ей, испытывая несказанную радость. Он заметил, что, быть может, впервые в жизни говорит о чем-то помимо учебы и повседневных забот. Он говорил ради удовольствия быть услышанным, ради того, чтобы видеть, как вспыхивает искорка интереса в больших карих, немного мечтательных глазах, как приоткрываются губы его собеседницы, обнажая белые зубки.

Для Перрины же это был сон наяву. Ее удивление и страх испарились. Она просто слушала красивого юношу, своего ровесника с таким теплым, ласкающим слух голосом. Юношу, который при этом был ее сеньором. Разве выпадал еще какой-нибудь деревенской девушке такой прекрасный май? Никогда в жизни не забудет она этот день. Много, даже очень много лет спустя, даже после того как она выйдет замуж и нарожает кучу детей, даже состарившись, она все еще будет беседовать об этой встрече со своей подругой – текучей водой…

Но самые прекрасные мгновения коротки. Перрина вдруг осознала, что день тускнеет. Поскольку Анн замолчал, она улыбнулась ему.

– Нам пора расстаться, сеньор. Верните мне мой поцелуй.

Анну показалось, что после долгого полета он упал на землю.

– Уже?

– Кажется, я слышала сову.

Перрина приблизила к нему лицо и застыла. Он понял, что она ждет поцелуя. Вопрос сам собой сорвался с его губ:

– А что будет, если я не поцелую вас?

Перрина вздрогнула.

– Молчите! Это было бы ужасно!

– Почему?

– Если парень не вернет поцелуй, он отнимает у девушки свободу. Это значит, что он хочет на ней жениться и вернет полученное только в день свадьбы.

Анн проворно вскочил.

– Тогда я забираю вашу свободу! Я хочу снова видеть вас здесь и говорить с вами, как сегодня.

Перрина бросила на него отчаянный взгляд.

– Умоляю, сеньор!

Но Анн уже взялся за узду Безотрадного, который все это время смирно стоял в гроте, и вышел.

Вернувшись в замок, Анн немало позабавился досадой, которая проступила на лицах знатных девиц. На вопрос прадеда он ответил, что заблудился, чем изрядно удивил его. В другое время Анн ужаснулся бы подобной дерзости, близкой к нахальству, но на сей раз счел свой ответ, напротив, очень забавным и во время пира, завершавшего майский праздник, ел и пил от души.

Собственно, он желал только одного: поскорее оказаться в алхимической лаборатории, чтобы осмыслить все, что с ним произошло сегодня…

После того как девушки, цвет бретонской знати, довольно хмуро попрощались с ним, когда, наконец, откланялся последний гость, Анн пожелал спокойной ночи Франсуа. Прадед по-прежнему был несказанно удивлен поведением юноши. А тот поскорее побежал в Югову лабораторию. Быстрее, чем когда-либо, он очистил полки от фальшивых книг, под конец сбрасывая их прямо на пол, и устроился перед маленьким письменным прибором, который поставил на соломенный тюфяк, освобожденный от алхимических инструментов.

Анн схватил перо. Теперь ему надо найти верные слова. Ибо в этот первый майский день 1426 года произошло нечто совершенно необычайное! Но что именно? Он надолго застыл с пером в руке, не в состоянии привести в порядок обуревавшие его мысли и чувства. И тут вдруг раздался волчий вой.

Как и обычно, Анн подошел к бойнице, чтобы послушать его. Но, к своему удивлению, уже не ощутил ни дурноты, ни тревоги, прежде накатывавших на него всякий раз при этом звуке; у него не пересохло в горле, дыхание не прерывалось, в висках не стучало. Наоборот, юноше даже приятна сделалась тягучая жалоба, долетавшая к нему из ночи. Волчий вой не только не ужасал его, но был ему любезен!

Юноша вернулся к письменному прибору и задумался. Как такое могло случиться? И вдруг его осенило: этот вой нравился ему именно потому, что был зовом любви. Волки влюблены, и он – тоже!

Он влюблен! Эта очевидность поразила его как вспышка молнии. Он влюблен в карие глаза, что задумчиво смотрели на него, в гладкую щеку, которой он коснулся, в нежные губы, приникшие к его губам… И словно для того, чтобы увериться в этом, Анн произнес в крошечной каморке: