— Лежишь, — говорит. — Лежишь и не встаёшь?

— Лежу, — говорю, — но иногда встаю.

— Встаёшь, значит, иногда, — говорит он и начинает ходить по комнате. Ходит он как-то странно, как умеет ходить только он. Идёт, идёт и вдруг остановится, возьмёт какой-нибудь предмет и пойдёт с ним дальше, потом опять остановится и поставит предмет в совсем неподходящее для него место. Вот он взял с окна кактус и поставил его на шкаф, а потом повертел, повертел мой бинокль и положил себе в карман. Тут я крякнул.

— А, — сказал он, — это я тебе прислал. Теперь ты выздоровел, надо его Терапевту передать. В нём же действительно иголку нашли.

— Встаёшь, значит, иногда? — через некоторое время опять спросил он.

— Встаю, — отвечал я.

— Тогда вставай, — говорит. — Пойдём твою собаку искать.

От удивления я даже не знал, что сказать. И Ромка не так понял моё молчание.

— Как хочешь, — говорит. — Собаку твою я всё равно верну, только тогда уже она твоей не будет.

Я вскочил с постели и стал собираться.

Мы пришли к Ромке домой. Я давно у него не был и теперь очень удивился. В комнате стояло сразу четыре ширмы. Посреди комнаты — круглый стол, а все четыре угла были отгорожены ширмами.

— Мамка поженилась, — объяснил Ромка. — На лунатике поженилась. Теперь нам скоро новую квартиру дадут, и мы от вас переедем.

Он сообщил всё это безразличным тоном, — мол, радуйся себе на здоровье. Но мне почему-то не стало радостно. Где-то я всегда был уверен, что мы с Ромкой ещё помиримся и будем друзьями.

Мне захотелось сказать ему об этом, но почему-то не получилось. И вообще мы с ним ещё не очень-то разговаривали, мы даже не обращались друг к другу по имени и даже не смотрели друг на друга.

Он молча, с суровым лицом набивал свой знаменитый рюкзак, а я следил за ним, и мне тоже хотелось иметь такой же рюкзак, потому что рюкзак — это не мамина старая сумка, с которой и на улице-то показаться стыдно. А Ромка даже в баню ходит с рюкзаком, и когда он идёт с ним по улице, то даже походка у него делается какая-то особенная, будто он откуда-то вернулся или куда-то уезжает.

Хорошая вещь — рюкзак! Вот только зачем класть туда утюг? Ну, мыло — понятно, консервы — понятно, кружку, ложку, носки — всё это понятно. Навряд ли нам всё это пригодится, но Ромка не любит ходить с тощим рюкзаком, он даже в баню его чем-то набивает до отказа. Но вот утюга нет ни в одном списке для туристов.

— Зато они носят кирпичи, — уверенно заявил Ромка.

Про кирпичи я что-то слышал. И зачем только они их носят? Хорошо ещё, что кирпичей нигде не нашлось, утюг всё-таки, наверное, полегче.

И всё-таки утюг… Не выходил этот утюг у меня из головы. И чем больше я думал, тем подозрительнее мне казалась вся эта затея.

В конце концов, я был почти убеждён, что попал в очередную ловушку, и молчал только потому, что никогда не надо подавать вида, что ты попался.

Вы не знаете Ромки — от него чего угодно можно ожидать, любого подвоха.

Вот выйдем сейчас во двор, а он вдруг возьмёт и скажет: «Внимание! Внимание! Стрючок отправляется на поиски». И вытащит из рюкзака все эти дурацкие вещи, вместе с утюгом. И все будут смеяться.

Вы не знаете Ромку. Ведь подучил он меня однажды вынести на двор Венеру. Есть у нас такая статуя дома. Слабо, мол, да слабо. А когда я стащил её с лестницы и выволок на двор, ребята сидели все в ряд на бревне и хохотали, как ненормальные. Я тогда бросился на него с кулаками, а он сделал вид, что очень испугался и обиделся. «Да я-то тут при чём? — кричал он, бегая от меня вокруг поленницы. — А если бы я тебе посоветовал прыгнуть с пятого этажа?.. Что, у тебя своей головы нет?»

Но на этот раз он не разыгрывал меня.

И когда мы вышли на двор, никто и не думал смеяться. Вид рюкзака сразу же на всех подействовал.

— Всё равно далеко не убежите, завистливо сказала Сонька. — Поймают и вернут, уж можете мне поверить.

— Если каждый бегать начнёт… — сказал Безручко.

— Каждый не начнёт, — отрезал Ромка. — Вот ты, например, никуда не убежишь.

— Много ты знаешь, — обиделся Безручко.

— Бедненькие, бедненькие… — заныла Светланка. — Вы только под трамвай не попадайте.

Ребята проводили нас до ворот.

Шли молча. Молчал Ромка, молчал и я. Ромка шёл впереди, я чуть отставал. О собаке он по-прежнему не сказал ни слова. Шли бы себе и шли. Но Ромка всегда был мастером впутываться во всякие истории. Он где угодно найдёт себе историю. Как будто нельзя спокойно искать свою собаку. Как будто обязательно надо останавливаться на незнакомом мосту и разглядывать там какую-то трубку, которая зачем-то торчит из воды и перекачивает воду из реки в ту же реку. Я бы и не заметил её, но Ромке до всего есть дело. Зачем да почему?

И вот стоим на мосту и смотрим на эту трубу. Нам собаку искать, а мы стоим и смотрим.

А тут ещё вода вдруг завихрилась, и золотой шар всплыл, и водолазом оказался. Водолаз на берег вылез, красивый такой: сам зелёный, а голова золотая. Подошёл к нему какой-то человек, голову ему золотую открутил, а под ней обыкновенная рыжая голова. Зевает, будто спал там под водой. Тот, другой, сигарету закурил и водолазу в рот сунул. Сидит водолаз на берегу, покуривает, а мы на мосту стоим, на него смотрим. Нам собаку искать, а мы стоим.

И вдруг — бах, бах! По голове снежок и по спине… А Ромке прямо в нос. Закрутились мы на месте. Видим, направляются к нам мальчишки, окружают и снежки в руках приготовили.

— Ни с места, — приказывают.

А мы и не думаем бежать, стоим, ждём, что будет. А мальчишки уже вплотную подошли, стеной стоят, нас разглядывают.

— Эй вы! — говорят. — Кто такие?

— А вы сами кто такие? — говорит Ромка.

— Мы-то сами тут живём, — говорят. — А вот вы откуда взялись?

— А мы прохожие, — говорит Ромка. — Мост не ваш, где хотим, там и прохаживаемся.

— Мост не наш, — говорят. — Мост общий. Прохожие — так проходите. Но водолаз зато наш, и нечего на него глаза пялить. Заимейте своего водолаза, тогда и пяльте.

— Мы не пялим, — говорю я. — Мы собаку ищем.

Захохотали они:

— Собаку! Нашли где собаку искать, что ж она у вас — водоплавающая, что ли?

Только Ромку так легко не собьёшь.

— А что это, — говорит, — на вашей реке чепуха всякая происходит?

Те даже остолбенели от такой наглости.

— Ты потише, потише, — говорят. — Какая ещё чепуха?

А Ромке хоть бы что.

— А вот такая, — и на трубу показывает. — Зачем это у вас тут воду из реки в реку перекачивают?

Те смотрят на трубу и глазами моргают. Тут один, длинный, вперёд выступил. Посреди лба у него шишка, синяк на правом глазу, а левого и совсем не видать, повязкой закрыт. Выглядывает он из-под своей шишки, как одноглазый баран, прямо смотреть страшно.

— Не вашего ума дело, — говорит. — Перекачиваем — значит, надо.

Будто он сам перекачивает. А Ромке хоть бы что. Смотрит прямо на длинного и не моргает.

— А вот и не знаешь, — говорит.

— Это я-то не знаю! — длинный нахмурился.

— А ещё командует, — продолжал Ромка. — А сам про свою реку ничего не знает. Да если бы у нас была река, мы бы про неё всё знали. У нас знаете какой дом, вам такого дома во сне не снилось!

Опешил длинный, но не сдаётся.

— Подумаешь, — говорит. — У нас дом не хуже.

— Ха-ха-ха! — говорит Ромка. — Да в нашем доме катакомбы есть.

— И башня, — подсказал я. — С неё весь город видно.

— А в нашем каток есть, — неуверенно возразил длинный.

— Ха-ха-ха! — сказал Ромка. — Сравнил каток с катакомбами!

Побагровел длинный и шишку свою вперёд выставляет.

— А в нашем, а в нашем… — А что сказать — и не знает. Затрясся весь и вдруг: — А в нашем доме Гагарин живёт!

И сам рот открыл от удивления. А мы так прямо покатились от смеха, — всем известно, что Гагарин в Москве живёт. И вдруг — бац! Как шарахнет длинный Ромку между глаз, а Ромка его. Вцепились друг в друга мёртвой хваткой, по земле катаются. Я, конечно, — на помощь. И началось! Куча мала! Кто-то меня в ногу укусил. Висит на ноге, как пиявка. Пихнул я его другой ногой — сразу отлип. Но их много, совсем побеждают…