Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сам характер разведывательной работы порождает у тех, кто ею занимается, чувство принадлежности к элите. Он дает ощущение превосходства и некоторой привилегированности. Каждого нового члена этой элитной группы учат не доверять всем, кто к ней не принадлежит. Очень скоро молодой сотрудник начинает чувствовать, что может отдохнуть только в кругу таких же людей, как и он. Сотрудники разведки стремятся принимать пищу только друг с другом, выпивать и проводить свободное время только среди своих. Проходит немного времени, и клуб (ЦРУ, СИС или КГБ) становится пусть небольшим, но самодостаточным обществом. Внешний мир все больше и больше отдаляется, и его реалии кажутся все менее и менее важными. Лайман Киркпатрик говорит об этом так: «Когда после 23 лет работы в разведке я ушел из ЦРУ и поступил в Университет Брауна, я был поражен тем, насколько отличается во внешнем мире отношение к тем или иным явлениям и событиям»(5).

В то же время сотрудник разведки постоянно находится в стрессовом состоянии. Поскольку он не имеет права сказать чужаку, чем занимается, ему постоянно приходится измышлять легенды. Причем разные легенды, которые используются в различных ситуациях или при встречах с разными людьми. «Когда просыпаешься утром, твой мозг сразу включается в работу, – говорит Филип Эйджи. – Щелк! Итак, кто я сегодня? В течение всего дня вы вынуждены отвечать на этот вопрос. Некто задает вам простой вопрос: «Как вы провели уик-энд?» Щелк! Итак, кто я в его глазах? Как должен проводить свой уик-энд человек, которым он меня считает? Вы настолько привыкаете ко лжи, что через некоторое время сами оказываетесь неспособны определить, когда говорите правду»(6).

Наряду с потерей связи с реалиями жизни неизбежно возникает «профессиональная паранойя» – так называют этот синдром сотрудники разведки. ЦРУ полагает, что наличие такого синдрома полезно для работы и что именно он позволяет разведчику выжить во враждебном окружении. Но, однажды возникнув, «паранойя» с трудом поддается устранению. Она все больше и больше отторгает сотрудника разведки от окружающего мира. Разведчик начинает относиться к нему с подозрением. Он опасается, не плетутся ли там против него заговоры, то есть не происходит ли то же, чем постоянно занят он сам. На этом этапе синдром «болезненности мышления» находит свое проявление в алкоголизме и разрушении семьи. (В 50-е годы в ЦРУ был непомерно большой процент разводов по той простой причине, что сотрудники разведки не имели права говорить своим женам о том, чем они занимаются. Количество разводов резко сократилось после того, как сотрудникам было позволено слегка приоткрыть завесу секретности. Однако, несмотря на это, семейные сложности остаются одной из самых серьезных проблем.)

По мере развития этого «невроза секретности» начинают возникать новые симптомы: необоснованная подозрительность, убежденность в том, что чужаки стремятся проникнуть в посвященную в тайну счастливую семью с целью её разрушения изнутри. Последняя стадия болезни проявляется в том, что больной непоколебимо убежден в существовании заговора, который должен уничтожить его организацию. Сотрудник уверен в том, что он – жертва вражеских интриг, в которых может быть замешан любой из его коллег. Кругом он видит только врагов.

Когда Тернер в 1977 году стал директором, он помногу беседовал с вышедшими в отставку и с работающими сотрудниками ЦРУ высокою ранга. Обсуждался и вопрос о том, как лучше преодолеть указанную проблему. Ни один из его собеседников не продемонстрировал особого оптимизма. Тернеру рассказали, что во времена переполоха, вызванного делом Голицына – Носенко – «Федоры» – Энглтона, принимались различные решения, чтобы остановить распространение «менталитета заговоров» среди сотрудников. Согласно одному из планов, предполагалось периодически переводить сотрудников, занятых проведением тайных операций, в другие отделы ЦРУ. Однако эти сотрудники всеми силами сопротивлялись нововведению, утверждая, что перевод неизбежно их «засветит», они станут известны людям, стоящим в стороне от тайных дел, и это обстоятельство не позволит им в будущем принимать участие в акциях, требующих абсолютной секретности. Те сотрудники, которые согласились на ротацию, вскоре увидели, что бывшие коллеги в оперативных отделах не желают принимать их обратно.

Согласно другому плану, сотрудников предполагалось временно откомандировывать в другие правительственные учреждения. Но и этот метод не сработал, потому что, если сотрудник проявлял себя на новом месте с хорошей стороны, его не желали отпускать с якобы временного места работы[57].

По третьему плану, сотруднику должен был предоставляться годичный отпуск, в течение которого он получал возможность поработать в промышленности, коммерции или науке, то есть как можно дальше от шпионского братства. Предполагалось, что таким образом он сможет лучше сблизиться с внешним миром. Однако все эти задумки оказались либо неэффективными, либо непрактичными. Следует отметить, что ни одна из разведывательных служб не оказалась способной разрешить данную проблему(7).

В Великобритании, например, СИС была не меньше, чем ЦРУ, заинтересована в решении этой задачи. Дело в том, что «болезненность мышления» в 60-е годы пересекла Атлантику и поразила как СИС, так и МИ-5. Это событие признавалось весьма неохотно и ещё более неохотно обсуждалось. Болезнь оказалась не столь заразной, как в США, однако она тянулась гораздо дольше и её вирус претерпел своеобразную британскую мутацию. Одержимость ЦРУ вопросами секретности уходит своими корнями в СИС, которая, как мы видели, послужила моделью для формирования этой организации. Но американцы далеко отстали от англичан в стремлении придать своим шпионским службам полную анонимность.

Хотя официально такие ведомства, как СИС или МИ-5. не существовали, многие имели о них некоторое представление, главным образом благодаря книгам, восхваляющим подвиги этих организаций, совершенные во время войны. Но их функции, структура, место в бюрократической машине и система их подотчетности оставались закрытыми даже для высокопоставленных политиков, включая некоторых членов правительства. Например, лишь из доклада лорда Деннинга о деле Профьюмо[58], опубликованного в 1963 году, стало широко известно, что СИС подчиняется Министерству иностранных дел, а МИ-5 – Министерству внутренних дел.

По словам Гарольда Вильсона, в то время лидера лейбористской оппозиции, это явилось полной неожиданностью как для его партии, так и для большей части членов правительства. «У меня нет сомнений в том, что об этом знали лишь сами секретные службы. Министерство внутренних дел не знало об этом, у самого министра не было ясности, и я уверен, что премьеру было известно обо всем этом очень мало»(8). Такое положение отвечало первоначально поставленной задаче – выдерживать дистанцию между правительством и СИС.

Дистанцирование позволяло правительству в случае вопиющего провала разведки заявлять со спокойной совестью и вполне уверенно, что ему неизвестно о существовании подобных служб и уж тем более о каких-то их операциях. Но, с другой стороны, это давало возможность спецслужбам пользоваться высокой степенью автономности и превращало их в огромную самостоятельную, трудно управляемую силу. Особенно явно это проявилось, когда большие группы сотрудников оказались жертвами «невроза секретности». Все началось после того, как КГБ – очевидно, в момент помутнения рассудка – присвоил двум своим шпионам одну и ту же кличку – «Элли».

В сентябре 1945 года Игорь Гузенко, двадцатипятилетний шифровальщик советского посольства в Оттаве, бежал на Запад. Это произошло при весьма драматических обстоятельствах. (Канадцы поначалу не хотели принимать Гузенко, и коллеги по посольству едва не схватили его.) Королевская конная полиция упрятала перебежчика в специальный тренировочный лагерь, созданный во время войны на северном берегу озера Онтарио. Первоначально Гузенко допрашивали офицеры Королевской конной полиции. Позже допросы стали вести сотрудники СИС Питер Дуайер и Роджер Холлис. Холлис в то время возглавлял отдел в МИ-5, занимающийся политическими партиями, и в частности Коммунистической партией Великобритании(9). Ценность показаний Гузенко состояла в том, что он сообщил ключи, с помощью которых можно было идентифицировать шпионов КГБ, действующих на Западе. Часть этих сведений он собрал, работая в Оттаве, а часть – во время службы в Москве. На основе информации, полученной от Гузенко, было собрано достаточно материала для того, чтобы обвинить 18 человек (9 из которых были осуждены). Среди осужденных оказалась Кэтлин Уилшир, работавшая в правительственном архиве. Она была арестована 15 февраля 1946 года и почти сразу же решила признать себя виновной в передаче секретов русским. Но поскольку секреты оказались несущественными, Кэтлин Уилшир была приговорена всего к трем годам тюремного заключения. Ключом к её выявлению послужила информация Гузенко о том, что русский шпион работает под кличкой «Элли».

вернуться

57

Это положение можно хорошо проиллюстрировать на примере Госдепартамента. Многие сотрудники, которых откомандировали туда на временную работу, предпочли не возвращаться в родное гнездо. В какой-то момент получилось так, что четыре помощника госсекретаря оказались бывшими сотрудниками ЦРУ. В другом случае Госдепартамент обратился в ЦРУ с просьбой прислать людей на посты руководителей отделов связи и безопасности, так как в штатах Госдепартамента не оказалось сотрудников соответствующей квалификации

вернуться

58

Министр обороны Джон Профьюмо был вынужден в 1963 году уйти в отставку после скандала на сексуальной почве. В скандал вместе с министром оказались вовлечены девица Кристина Килер и советский военно-морской атташе Евгений Иванов

109
{"b":"20524","o":1}