— Вероятно, где-то на линии повреждена связь, — с серьёзнейшим видом высказал предположение Кольцов.
— Вы так думаете?
— Уверен.
Но и в три часа дня сообщений о литерном все ещё не было. Кольцов, которому полагалось встревожиться, доложил об этом Ковалевскому. Командующий, как всегда, когда нервничал, снял и опять надел пенсне.
— Что же могло случиться? — нервно вслух размышлял он. И, явно расстроенный неизвестностью, горестно взглянул на Кольцова. Кольцов стоял у стола командующего, всем своим видом говоря, что готов выполнить любое его приказание, но ответить на этот вопрос он не в силах. Ковалевский слабо пожевал губами и, уже по-настоящему тревожась, попросил:
— Прикажите начальнику связи немедленно связаться со всеми станциями перегона, по которым должен следовать литерный. Пусть, черт их дери, узнают наконец, в чем там дело?..
Кольцов хотел уйти, но дверь распахнулась и в кабинет вошёл Щукин. Не взглянув на Кольцова, доложил:
— Ваше превосходительство, на перегоне Тоннельная — Верхне-Баканская была произведена попытка взорвать литерный. Один из покушавшихся убит…
Кольцова шатнуло. Если бы Ковалевский или же Щукин в это время посмотрели на него, они бы заметили, какое отчаяние на мгновение овладело им. «Была произведена попытка…» Значит, литерный не взорван… «Один из покушавшихся убит…» Кто? Красильников? Кособродов? Николай?
— Личность убитого пока не установлена, — глухо, как из-за стены, доносились до Кольцова размеренные слова Щукина.
— Что с поездом? — почти выкрикнул Ковалевский.
— Все в порядке, ваше превосходительство. Проследовал Екатеринодар. Движется на Ростов.
Кольцов тихо вышел из кабинета, сел за свой стол.
— Вы слышали, Павел Андреевич? — спросил Микки.
— Да-да… Я очень рад, Микки!
— Я тоже, Павел Андреевич!..
День тянулся бесконечно долго. Все, что делал потом Кольцов, он делал, как во сне. Отвечал на какие-то телефонные звонки. Приносил и уносил какие-то телеграммы. С кем-то разговаривал. Кажется, улыбался. И думал, думал… Ах, почему он кому-то передоверил такое важное дело?! теперь? Теперь — все! Теперь уже никакая сила не остановит этот чёртов эшелон, эшелон смерти…
— Капитан!.. Павел Андреевич! Командующий просит вас, — тихо сказал Микки.
Ковалевский сидел в кресле. Голова его была взъерошена. Перед глазами залегли глубокие синие тени. Был уже вечер, но он, всей видимости, не собирался покидать кабинет. Разложив перед собой бумаги, он быстро и размашисто писал.
— Изволили звать, ваше превосходительство? — спросил Кольцов, устало переступая порог кабинета командующего.
— Павел Андреевич! — сказал Ковалевский бодрым голосом протянул ему несколько срочных бумаг. — Отдайте зашифровать и отправить!.. Вот эту депешу генералу Кутепову, его корпус продвигается на Курск, Орёл…
— Выходит, ещё неделя-другая, и Орёл будет наш, Владимир Юнонович? — начал издали Кольцов.
— Ну, у Орла когти крепкие, так с ходу их не обрубишь!.. — Ковалевский помедлил немного и затем с лёгкой тревогой спросил: — Как с литерным?
— Проследовал Батайск, Владимир Зенонович.
— Отлично, значит, к утру будет у нас, — щёлкнул пальцами Ковалевский.
Кольцов потускнел — нервы! Он устал скрывать свои чувства. Это не ускользнуло от внимания командующего.
— Что, капитан, устали? — сочувственно спросил он и затем ободряюще добавил: — Потерпите немного, скоро отдохнём в первопрестольной…
Так было заведено в штабе: адъютант уходил отдыхать после того, как командующий покидал кабинет и отправлялся в свои покои. Не по возрасту неугомонный Ковалевский в этот вечер, судя по всему, не собирался ложиться спать.
Согласно директиве Деникина 12 сентября началось новое наступление на Москву. В директиве оно называлось решительным и последним. Войска Добровольческой армии двигались по направлению к Курску, встречая отчаянное сопротивление красных. Ковалевский ожидал сопротивления, у красных было время для организации обороны. Но он не предполагал, что сопротивление их будет столь упорным. Задача перед Ковалевским была поставлена трудная: сломить сопротивление противника, сделать все для того, чтобы так тщательно подготовленное наступление с первых дней не захлебнулось. В эти первые дни во многом решался исход всей операции. Понимая это, Ковалевский неустанно следил за продвижением войск, однако стараясь не отвлекать штабы лишней своей опекой. И все же, едва где-то происходила заминка, он спешил скорее перебросить туда подкрепления — сейчас он уже не придерживал резервов.
Полученные от союзников танки генерал Ковалевский считал своим главным, способным решить все резервом, который он собирался пустить в действие в самый ответственный момент — когда выдохшимся и уставшим войскам понадобится допинг, когда они выйдут к Туле и перед ними встанет последняя твердыня этой битвы — Москва…
Кольцов отпустил до утра Микки и теперь, неторопливо, но нервно вышагивая по приёмной, мысленно снова и снова возвращался к литерному. Он понимал, что литерный вышел уже на ту прямую, где, казалось, никакая сила не сможет его остановить. В пять утра, согласно графику, литерный будет в Харькове. И тогда не останется ни одного шанса как-нибудь повлиять на дальнейшие события.
«Голова дадена для чего? Чтобы думать», — внезапно, с — какой-то тоскливой отрадой вспомнил он слова Кособродова. Кто же из них погиб? Как это произошло? Все, что с ними произошло, — все имеет для него огромное значение. «Голова дадена…» К сожалению, в этом положении уже и много умных голов ничего не придумают… А впрочем, ещё можно попытаться. Надежды на успех почти нет. Но, «почти» не означает «нет». Наверное, все-таки есть, пусть и очень крохотный, шанс? Если, конечно, все сложится в его пользу, если ни одна из сотни самых разных причин не обернётся против него. Такого почти не бывает… Снова это «почти»…
— Литерный проследовал графиком…
Кольцов стоял у карты, разложенной на столе приёмной.
— Ваше благородие!
Кольцов медленно повернул голову. Глаза его какое-то время рассеянно и слепо блуждали по приёмной. И наконец взгляд Кольцова наткнулся на стоявшего возле него запыхавшегося телеграфиста с пучком ленты в руках.
— Ваше благородие! Литерный проследовал графиком Матвеев-Курган! — восторженно проговорил телеграфист, удивляясь странной понурости адъютанта его превосходительства.
— А-а, это ты! — вспомнил Кольцов и переспросил: — Говоришь, проследовал Матвеев-Курган?
— Так точно, проследовал! Так что приближается… — сбавляя тон, словно извиняясь, продолжал телеграфист.
— Это хорошо. — Кольцов похлопал его по плечу, твёрдо добавил: — Это очень хорошо, что приближается!
— Так точно! Извелись, гляжу, совсем с лица спали… — с отчаянной откровенностью пожалел Кольцова телеграфист и двинулся к выходу. Кольцов, грустно улыбнувшись ему вслед, остался стоять посредине приёмной, в голове его ворочались мысли одна тяжелее другой. Можно попытаться самому уничтожить эшелон, хотя шансы и ничтожные. И все же они пока имеются… пока… Но есть ли у него право оставить штаб сейчас, когда началось наступление, когда любая информация отсюда может принести огромную пользу?.. Посоветоваться бы сейчас с Лацисом, Фроловым. Что сказали бы они? Но разведчику всегда не с кем советоваться.
А литерный уже проследовал Матвеев-Курган. Ещё несколько часов — и уже будет поздно и бессмысленно что-либо предпринимать… Что толку, если он останется в штабе, а Добрармия возьмёт Москву? Какой будет смысл в его пребывании здесь?..
«Голова дадена…» А сердце? Оно ведь тоже для чего-то человеку дано…
В приёмной зазвонил телефон. Кольцов не поднял трубку, он быстро пересёк приёмную и скрылся за большой дверью, ведущей в жилые апартаменты. У себя в комнате он зажёг свечу, стал быстро перебирать бумаги. Вот он поднёс одну к пламени свечи, и она тотчас полыхнула. Итак, один только выход — он уходит. Уходит, чтобы никогда дольше сюда не вернуться, чтобы навсегда снять ненавистную ему белогвардейскую форму. Впрочем, быть может, форма ему ещё сослужит последнюю службу… Пламя свечи жадно пожирало один листок за другим. И этим маленьким костром Кольцов как бы подводил черту под нынешней своей жизнью. Нет, он не торопился, но и не медлил, прежде чем поднести к огню очередной лист. Черты его лица сохраняли обычное выражение спокойной, даже несколько самоуверенной сосредоточенности. Лишь зыбкие и пёстрые отсветы пламени ложились на его лицо, будто непосредственные отражения тех мыслей, которыми он был — сейчас поглощён. Он ещё сам не знал толком, что предпримет. Никакого плана у него не было. Но и сидеть здесь и ждать он не мог. Не имел права — он обязан попытаться что-то сделать. Должен исчерпать все попытки. Один за другим сгоревшие листы бессильно опадали чёрными лепестками на пол комнаты. Кольцов притрагивался к ним носком сапога, и они сразу же рассыпались в прах. Когда рассыпался пеплом последний лист, Кольцов забросил папку подальше на одёжный шкаф. И, погасив свечу, вынул из ящика стола два пистолета. Проверил их и сунул в карманы. Потом положил перед собой лист бумаги, взялся за ручку.
