— А дальше вот что: народ сам регулирует распределение, берет то, что ему принадлежит по высшему праву справедливости. Речь, разумеется, идет о формах этого распределения. С точки зрения государства, то есть правящей кучки людей, наша с вами деятельность — нарушение социалистической законности, с точки зрения деловых людей, бизнесменов всех поколений, нашей морали — вы и ваши симпатичные подруги вполне нормальные люди, каких в стране миллионы. Назовите мне хотя бы одного человека, который при удобном случае не присвоил бы себе так называемой государственной собственности. Обратите внимание на эту формулировку — народной! То есть нашей с вами. Законно нам принадлежащей. Вы знаете, что в любом обществе — как в громадном государстве, так и в небольшом коллективе — постоянно идет борьба за власть. Это совершенно нормальное состояние человеческой, коллективной психологии вообще. Человек не может долгое время пребывать в одном каком-нибудь состоянии. Ему хочется перемен, новизны бытия и общественно-политического устройства. Революции всегда будут сменять одна другую — каждое новое поколение людей желает видеть мир по-своему, строит его на свой манер, на свой вкус. В чьих руках власть в нашей стране сейчас, мы с вами уже об этом говорили. Но будущее — за нами. За людьми предприимчивыми, умеющими по-настоящему организовать промышленное производство, сельское хозяйство, рынок, порядок, наконец. За истинным и подлинным хозяином. А таковой на Руси был.

— Сложно все это, Михаил Борисович, — Валентина украдкой зевнула. В эффектном, вишневого цвета платье, в дорогих туфлях, с крупными янтарными бусами на обнаженной высокой шее, красивая и желанная, она сидела против Гонтаря в свободной позе, держала на ладони мертвого крупного мотылька, у которого изумрудно отсвечивали бусинки-глаза. — Вот, видите: бабочку эту тоже притягивала какая-то иная жизнь, яркий свет… — она вздохнула.

Гонтарь взял у нее с ладони мотылька, подошел к распахнутому окну, выбросил.

— Бабочка эта — существо неразумное, а вы — бабочка с умом. И вы прекрасно знаете, чего хотите. Мне кажется, что даже ваш муж об этом не знает.

— Вот как?!

Она глянула на Гонтаря с интересом, не стала оспаривать — он был близок к истине. Вот что значит умный мужик!

И Михаил Борисович правильно понял ее молчание — попал в точку. Да, собственно, это и нетрудно было вычислить. За плечами прапорщика — только средняя школа, служба в армии, а теперь служба сверхсрочная. Тот же солдат. А за плечами Долматовой, насколько он в курсе, — среднетехническое образование. И вообще, ум у нее живой, любознательный, аналитический. Такая быстро сориентируется в ситуации, в обиду себя не даст. Впрочем, кто у него, Гонтаря, в доме собирается ее обижать? Наоборот…

Михаил Борисович предложил Валентине выпить еще «по рюмашке»; она кивнула, выпила, снова положила в рот конфету, а он следил за плавными красивыми движениями ее рук, за изгибами тела, когда она наклонялась или тянулась к вазе, любовался точеными ногами, так волнующе-скрытно живущими в колоколе платья. Валентина перехватила его взгляд, усмехнулась, положила ногу на ногу, покачивала туфлей, а он ласкал глазами округлость ее бедер, вмятину платья между ними, нежную ложбинку между грудей. Гонтарь прекрасно видел, что рядом с ним — страстная, понимающая толк в любви женщина, что она, может быть, и тяготится своим мужем, что достойна большего. И если бы была у него возможность, сегодня, именно сегодня сказал бы ей об этом, а главное, побыл с ней, насладился ее таким одуряюще-приятным, пахнущим дорогими духами телом.

По-прежнему легко, без усилий направляя беседу, Михаил Борисович между тем воспаленно и живо представлял, какие фокусы может вытворять приятная эта бабенка в постели, а он бы в свою очередь научил ее кое-каким тонкостям, и она бы нисколько на него не обиделась и «тонкости» эти не отвергла бы, потому что он знает, как обучать женщин, как склонить их принимать изощренную любовную игру, когда уже ничто не возбраняется и все необыкновенно приятно. Жаль, что здесь Марина, она не позволит ему ничего лишнего, она знает его и потому контролирует. Ничего не поделаешь, придется потерпеть, подготовить их возможную будущую встречу с Валентиной. Женщина не забывает внимания к себе, остро и благодарно это чувствует, помнит сердцем…

— Будущее — за частной собственностью, Валюта, — продолжал Гонтарь, с трудом уже следя за ходом своей мысли. — Будущее наше придет, Валюша, оно не за горами. Вы, лично, еще будете чувствовать себя человеком, в подлинном смысле этого слова! Но за будущее надо бороться.

— Как?

— А вы делайте то, что и делаете, этого достаточно. Каждому из нас отведена в революции своя роль. Есть, Валюша, очень умные и энергичные люди в России, они не дадут нам с вами пропасть.

Валентина вздохнула:

— Когда это будет!… Живем сейчас, как на вулкане.

— Именно! На вулкане. Вы очень точно и образно выразились. Народный гнев подобен лаве. Хорошо, черт возьми. Лаву не удержать. Выпьем, милая женщина, за то, чтобы мы с вами стали со временем богатыми, очень богатыми людьми и жили при этом не таясь, открыто! Прошу!

— А я? Что же это вы без меня? — услышали они вдруг голос Марины, появившейся в комнате.

— Да, и ты конечно! — сказал Гонтарь, усаживая Марину к себе на колени, целуя ее в пахнущий завиток волос на шее. «Ах черт, обеих бы их в постель!…»

Они спустились вниз. Валентина увидела, что Анатолий уже спит, сидя на том же самом месте, в кресле, свесив голову на плечо, неприятно-широко открыв рот, раскинув ноги. Гонтарь засмеялся, велел Бобу и Фриновскому перенести бравого прапорщика в другую комнату, и те поволокли его по ковру, как бревно.

Снова загрохотал магнитофон; Нинка выкрикивала что-то непристойное, пьяное, стала срывать с себя одежду, затрясла голыми грудями, скинула было кофту и Светлана.

— Да ты с ума, что ли, сошла, Рогожина?! — раздался вдруг из сада чей-то молодой сильный голос, и Светлана окаменела.

К ярко освещенной веранде подбежал парень, и Гонтарь сразу же узнал его — это был тот самый мотоциклист.

— А-а, значит, шпионишь, подглядываешь, чем это мы тут занимаемся! — он рванул парня за рукав, но тот ловко вырвался, оттолкнул Михаила Борисовича.

— Боря! Олег! — визгливо крикнул Гонтарь. — Вы что же это стоите, черт бы вас подрал?! Я вам за что плачу?!

Басалаев и Фриновский кинулись на парня, но незваный гость был явно не робкого десятка, к тому же явно владел приемами каратэ: Фриновскому попало уже раза два в живот, он заскулил, согнувшись пополам, отскочил в сторону. Дрались теперь двое — Боб и парень, а Гонтарь бегал вокруг них, пинал парня.

Выбежали на шум женщины, и Светлана, увидев парня, невольно воскликнула:

— Сережа!

Сергей оглянулся на крик, застыл на долю секунды, и этим моментом воспользовался Боб — ударил его в лицо, разбил губы. Правда, и Басалаев тут же получил сильный ответный удар, они снова сцепились, упали на землю.

— Борис! И ты, как тебя, Сергей, погодите!… Я кому сказал! — кричал Гонтарь, стремясь растащить дерущихся. — Стойте!

Они поднялись, тяжело дыша, настороженно смотрели друг на друга. Держась за живот, подошел Фриновский, замахнулся, хотел было ударить Сергея, но Гонтарь остановил его властным окриком!

— Олег! Я что сказал?!

Фриновский отступил, недоуменно и обиженно глядя на Гонтаря, а тот присмотрелся к Сергею.

— Ба-а… Мы где-то с тобой встречались, парень?

— Встречались! — с вызовом сказал Сергей и сплюнул кровь. — На площади Ленина, на митинге.

— Да-да, был такой факт, был. «Афганец», так?… А я смотрю — знакомое лицо. Ладно, что было, то было. Сюда, ко мне в дом, — зачем?

— За Светланой приехал.

— Ага… Ты его знаешь. Света?

— Знаю, да.

— «Хвоста», значит, привела?

— Я сам приехал, вы это видели! — запальчиво и гневно возразил Сергей. — В такой компании, как у вас, Светлане не место. Вы глумитесь над людьми, над моралью. Поехали домой, Света! Зачем ты связалась с этими… с этими…