— Когда ваш отец Санэмори уходил на войну на север, — отвечал им князь Корэмори, — вы тоже просили его взять вас с собой, но он сказал: «Я знаю, что делаю!» — и велел вам остаться, сам же в конце концов пал в сражении в северных землях... Опытный, мудрый воин, он заранее предвидел участь, ожидающую дом Тайра! Ныне я оставляю здесь сына моего Рокудая; нет никого, кроме вас, на кого бы я мог положиться, кто позаботился бы о нем! Поэтому оставайтесь вопреки всем доводам сердца, — тогда и я буду

спокоен! — И братья Сайтоо, не в силах возразить князю, сдержав слезы, остались.

— Никогда, никогда не могла я подумать, что вы столь жестоки! — воскликнула супруга князя и, упав ниц, зарыдала, в отчаянии катаясь по полу. Мальчик и девочка, все служанки выбежали из дома и, не стыдясь людей, кричали и плакали в голос. Навсегда остались звучать у князя в ушах эти рыдания; они слышались ему в плеске волн на Западном море, в свисте ветра над безбрежным морским простором!

Покидая столицу, Тайра разом предали огню, сожгли дотла весь посад Рокухары, Усадьбу у Пруда, усадьбу Комацу, дворец на Восьмой дороге и другие строения — больше двадцати усадьб и дворцов вельмож и придворных, дома всех вассалов, а в квартале Сиракава — больше сорока — пятидесяти тысяч жилищ простых людей. Все, сгорев, обратилось в пепел!

12. ИМПЕРАТОРСКИЙ ВЫЕЗД

Многие из сгоревших покоев удостоились в прошлом августейшего посещения, сам император бывал здесь.

Камни остались в золе

там, где Феникса высилась зала24.

Выбоины от колес —

там, где прежде карета стояла.

Сколько прекрасных принцесс,

царедворцев когда-то съезжалось

В этот чертог, где звучит

бури стон, пробуждающий жалость!

Веет печалью в садах

при покинутом женском покое.

Будто слезами, кропит

их вечернее небо росою.

Стены в убранстве зеркал

и на ширмах узоры нефрита

Стали добычей огня.

Драгоценная утварь разбита.

Даже сторожек лесных

не осталось в угодьях, где птица,

Рыба, непуганый зверь

на приволье любили резвиться.

Множество пышных палат,

где первейшие жили вельможи

Вплоть до министров, князей,

что к монарху пресветлому вхожи,

— Все, услаждавшее взор,

что века богатело и крепло,

Пламени обречено,

стало грудами угля и пепла.

Жерди, солома, камыш —

все бессчетные смердов жилища,

Верных вассалов дворы

были отданы пламени в пищу,

И трепетали сердца

перед страшным всевластием рока,

Что низлагает владык

и державы карает жестоко.

Так и в былые года

погибали великие страны:

Росные травы взросли

на руинах твердыни У-вана25.

Циньской империи мощь,

безнаказанным злом одержима,

Пала, и стольный Сяньян

запылал в черном облаке дыма26.

Строили Тайра в горах

на крутых перевалах заставы,

Чтобы с заставой Ханьгу,

с Сяошань им соперничать славой27.

Грозной оградой засек

ощетинились горные склоны.

Северных варваров рать28

прорвалась, разметала заслоны.

Словно Цзиншуй и Вэйшуй29,

были реки в горах, но преграды

Не убоялись в пути

супостатов восточных отряды.

Ведал ли кто, что придет

час для Тайра бежать из столицы,

Повесть о доме Тайра

Чтобы в безвестных краях

по лачугам убогим селиться?

Им ли, привыкшим блюсти

при дворе церемоний порядок,

В западных весях сносить

дикость нравов и грубость повадок!

Равные славой имен

богу водной стихии, Дракону,

Что, восседая меж туч,

неподвластен земному закону,

Стали подобны они

мелкой вяленой рыбе на низке30.

Кто из великих досель

опускался с вершины столь низко?

По мановению вмиг

чередуются радость и горе,

Недолговечный расцвет

увяданьем сменяется вскоре.

Тяжко порой провожать

даже день, вытесняемый ночью,

Что же о смертных сказать,

бренность мира узревших воочью!

В годы правленья Хогэн

были Тайра — как вишня весною,

В годы Дзюэй перейдя,

стали палой осенней листвою...

Самураи восточных земель, Сигэёси Хатакэяма, Арисигэ Оямада и Томоцуна Уцуномия, с седьмой луны минувшего 4-го года Дзисё находились в плену в столице. Теперь, когда Тайра решили бежать на запад, все эти пленники подлежали казни. Но князь Томомори сказал, обращаясь к старшему брату:

— Вы не измените судьбу и не вернете ушедшего счастья, если велите обезглавить даже сотню или тысячу человек! Как, наверное, стосковались их жены, дети, все домочадцы! Не лучше ли, вопреки обычаю, отпустить их? Если случится чудо и счастье вернется к нам, они не забудут этих благодеяний!

— Истинно так! — ответил князь Мунэмори и отпустил их. Касаясь челом земли и проливая благодарные слезы, все трое

упорно твердили:

— С минувших лет Дзисё и вплоть до настоящего времени только ваше милосердие сохранило нашу бесполезную жизнь!