На второй год Дик и Блейк Уиглсуорс стали закадычными друзьями. Дик снимал комнату в Риджли, и Блейк дневал и ночевал у него. Дик внезапно почувствовал, что он любит университет, недели пролетали для него незаметно. Истекшей зимой "Адвокат" и "Ежемесячник" напечатали каждый по одному его стихотворению; он и Нед, как он окрестил Блейка Уиглсуорса, пили после обеда чай и беседовали о книгах и поэтах и зажигали в комнате свечи. В столовке они почти никогда больше не обедали, хотя Дик был там абонирован. У Дика не осталось ни гроша на мелкие расходы после того, как он заплатил за стол и право учения и комнату в Риджли, но Нед получал от родителей сравнительно большие деньги, которых хватало на двоих. Уиглсуорсы были состоятельные люди, по воскресеньям они приглашали Дика к себе в Нахант обедать. Отец Неда был когда-то художественным критиком и носил седую вандейковскую бородку; в гостиной у них был итальянский мраморный камин, над которым висела картина, изображавшая мадонну с двумя ангелами и лилиями; Уиглсуорсы утверждали, что это - Боттичелли, хотя Б.Б. - по злому умыслу, как объяснял мистер Уиглсуорс, - настаивал на том, что это Боттичини.

Субботними вечерами Дик и Нед отправлялись в Бостон и обедали у "Торндайка" и чуточку пьянели от искристого итальянского вина. После обеда они шли в театр или в варьете.

Следующим летом Хайрам Хелси Купер агитировал за Вильсона. Несмотря на иронические письма Неда, Дик до самозабвения увлекся "Новой свободой" 13- "Мы слишком горды, чтобы воевать, Нейтралитетом на словах и наделе, Промышленной гармонией между капиталом и трудом" - и работал по двенадцати часов в день, печатая воззвания, уговаривая провинциальных редакторов, чтобы они предоставляли побольше места в своих газетах речам мистера Купера, в которых клеймился монополистический капитал и привилегии. Он испытал разочарование, когда ему пришлось вернуться к умирающим вязам университетского сада и лекциям, в которых никто ни за что не боролся и ни на кого не нападал, к "Холму снов" и послеобеденному чаю. Он получил стипендию филологического факультета и снял вместе с Недом комнату на Гарден-стрит. У них завелось много приятелей, интересовавшихся литературой, изящными искусствами и тому подобным; они собирались в комнате Дика и Неда в сумерки и засиживались до позднего вечера при свечах, в клубах дыма и ладана, курившегося перед бронзовым Буддой, которого Нед как-то купил спьяна в китайском квартале, пили чай, и ели кекс, и разговаривали. Нед не произносил ни слова и оживлялся, только когда речь заходила о выпивке или парусных судах; когда кто-нибудь заговаривал о политике или войне или еще о чем-нибудь в этом роде, он закрывал глаза, откидывал голову назад и говорил: "Белиберда".

В день выборов Дик так волновался, что пропустил все лекции. После обеда он и Нед пошли погулять по Нортэнду и дошли до верфи. Был промозглый, серый день. Они обсуждали свой план, которым никогда ни с кем не делились: по окончании занятий они решили раздобыть ялик или кеч и добраться вдоль побережья до Флориды и Вест-Индских островов, а потом выйти Панамским каналом в Тихий океан. Нед купил учебник навигации и зубрил его. Он сердился на Дика за то, что тот не склонен был разговаривать о мореплавании, а все гадал вслух, за кого будет голосовать такой-то штат, а за кого - такой-то. Они мрачно пошли ужинать в "Венецию"; ресторан был битком набит, и они ели холодные scalopini [эскалопы (итал.)] и спагетти; подавали отвратительно. Не успели они выпить fiasco белого Орвието, как Нед заказал еще одну; они вышли из ресторана преувеличенно твердой походкой, слегка прислонившись друг к другу. Бестелесные лица проносились мимо них в розовато-золотых сумерках Ганновер-стрит. Внезапно они очутились на краю площади в толпе, которая читала бюллетень выборов, висевший на здании "Бостон геральд".

- Кто победил? Бей его... Да здравствуют наши! - орал Нед, не переставая.

- Вы что, не знаете, что сегодня выборы? - сквозь зубы сказал за их спиной кто-то, не разжимая рта.

- Белиберда, - заблеял ему Нед прямо в лицо.

Дику пришлось утащить его в боковую аллею, чтобы избежать драки,

- Нас непременно посадят, если ты не прекратишь, - тревожно шепнул ему Дик. - И кроме того, я хочу дождаться результатов. Может быть, Вильсон победит.

- Пойдем к "Франку Локку", выпьем.

Дику хотелось остаться и дождаться результатов; он волновался и не хотел больше пить.

- Это значит, что мы не будем воевать.

- Лучше пускай война, - сказал Нед, еле ворочая языком. - Будет забавно... Все равно, война не война, выпьем еще по маленькой.

Буфетчик у "Франка Локка" отказался подавать им, хотя раньше они часто там пили, и они поплелись, обескураженные, по Вашингтон-стрит в другой кабак, как вдруг мимо них промчался газетчик с экстренным выпуском, в котором четырехдюймовыми буквами было напечатано: "ХЬЮЗ ВЫБРАН" 14.

- Ура! - завопил Нед.

Дик заткнул ему рот ладонью, и они стали возиться посредине улицы; вокруг них собралась враждебно настроенная толпа. Дик слышал глухие неприязненные голоса:

- Студенты... Из Гарварда...

У Дика свалилась шляпа. Нед выпустил Дика, чтобы дать ему возможность поднять ее. К ним, расталкивая толпу, приближался фараон. Они встали и ушли трезвой походкой, с раскрасневшимися лицами.

- Все это белиберда, - сказал Нед задыхаясь.

Они пошли по направлению к площади Сколлей. Дик был взбешен.

Толпа на площади Сколлей ему тоже не понравилась, и ему захотелось домой, в Кембридж, но Нед затеял разговор с каким-то подозрительным субъектом и матросом, еле стоявшим на ногах.

- Знаешь что, Чеб, поведем-ка их к мамаше Блай, - сказал подозрительный субъект, толкая матроса локтем в бок.

- Только тихо, братец, только тихо... - бормотал матрос.

- Куда угодно, только чтоб не видеть этой белиберды! - заорал Нед пошатываясь.

- Слушай, Нед, ты пьян, идем в Кембридж, - отчаянно завопил ему Дик в самое ухо, хватая его за рукав. - Они тебя напоят и ограбят.

- Кто меня напоит, я и так пьян... Белиберда! - заржал Нед и, стащив с матроса белую шапочку, надел ее себе на голову вместо шляпы.

- Ну черт с тобой, как хочешь, я пойду. - Дик внезапно выпустил руку Неда и стремительно ушел. Он шел по Бикон-хилл, и в ушах у него звенело, в висках стучало, голова горела. Он добрался пешком до Кембриджа и вошел в свою комнату, дрожа от усталости, готовый расплакаться. Он лег в кровать, но не мог заснуть и лежал всю ночь, дрожа от холода, несмотря на то что навалил ковер поверх груды одеял, и прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы.

Наутро он встал с головной болью и с отчаянным жжением во всем теле. Он как раз пил кофе и ел поджаренную булку у стойки буфета, когда вошел Нед, свежий и розовый, с улыбкой, кривившей весь его рот.

- Ну-с, дорогой мой политик, профессор Вильсон выбран, и нам придется расстаться с мечтой о сабле и эполетах. - Дик что-то буркнул и продолжал есть. - Я беспокоился о тебе, - как ни в чем не бывало продолжал Нед. Куда ты исчез?

- А как по-твоему? Пошел домой и лег спать, - отрезал Дик.

- Этот Барни оказался очень забавным малым, инструктором бокса. Если бы не больное сердце, он был бы чемпионом тяжелого веса Новой Англии. Мы в конечном счете попали в турецкие бани... удивительно забавное место.

У Дика было такое чувство, словно ему дали пощечину.

- Мне надо идти в лабораторию, - сказал он хрипло да вышел из столовой.

Он вернулся в Риджли только в сумерки. В комнате кто-то был. Это Нед шагал взад и вперед в голубых сумерках.

- Дик, - пробормотал он, как только Дик закрыл за собой дверь, - не надо сердиться. - Он стоял посредине комнаты, засунув руки в карманы, раскачиваясь. - Дик, не надо сердиться на человека, когда он пьян... Не надо вообще сердиться на людей. Будь другом, согрей мне стакан чаю. - Дик налил воду в чайник и зажег спиртовку. - Мало ли какие глупости люди делают, Дик.