Все лето Дик служил у мистера Купера и получал двадцать пять долларов в неделю; он составлял проект для художественного музея, который тот намеревался основать в Джерси-Сити, и посвятил мистеру Куперу стихотворный перевод Горациевой оды "Меценату", сделанный им при помощи подстрочника. Мистер Купер был так растроган, что подарил ему тысячу долларов на ученье в университете; чтобы соблюсти форму и чтобы Дик чувствовал ответственность, он выписал на эту сумму вексель сроком на пять лет из четырех процентов годовых.
Он провел две недели каникул у супругов Терлоу в Бей-Хеде. Он еле усидел в поезде, до того ему хотелось поскорей увидать Хильду, но все вышло не так, как он думал. Эдвин был уже не таким белесым и робким, как прежде; его назначили помощником настоятеля богатой церкви на Лонг-Айленде, и его волновало только одно, что часть прихожан против англиканской обрядности и слышать не хочет ни о пении, ни о ладане. Он утешался тем, что ему позволили по крайней мере зажигать свечи в алтаре. Хильда тоже изменилась. Дик расстроился, заметив, что за ужином она и Эдвин держались за руки. Когда они остались одни, она сказала ему, что она и Эдвин теперь очень счастливы и что у нее будет ребенок, а что было, то прошло. Дик шагал взад и вперед и ерошил волосы и туманно говорил про смерть и про муки ада и что он решил, чем скорей, тем лучше, провалиться в преисподнюю, но Хильда только рассмеялась и сказала, чтобы он не валял дурака, что он красивый и привлекательный мальчик и найдет сотню прелестных девушек, которые будут добиваться его любви. До того как он уехал, у них был длинный разговор о религии, и Дик сказал им, бросив горящий взгляд на Хильду, что он потерял веру и отныне верит только в Пана и Вакха - древних богов сладострастия и вина. Эдвин был прямо-таки огорошен, но Хильда сказала, что все это вздор и болезни роста. Уехав, он написал весьма туманную поэму со множеством античных имен, которую назвал "К обыкновенной проститутке" и послал Хильде с припиской, что намерен посвятить свою жизнь Красоте и Греху.
У Дика была переэкзаменовка по геометрии, по которой он провалился весной, и еще один дополнительный экзамен по латыни, так как он хотел получить по латыни высший балл; поэтому он приехал в Кембридж за неделю до начала занятий. На Южном вокзале он сдал чемоданы транспортной компании, а сам сел в поезд подземной дороги. На нем был новый серый костюм, на голове - новая серая фетровая шляпа, и он все время боялся потерять чек на Кембриджский банк, лежавший у него в кармане. Когда поезд вышел из туннеля и понесся по мосту, мелькающие краснокирпичные дома Бостона и Капитолий штата с золотым куполом за сине-серыми водами реки Чарлз напомнили ему те чужие страны, о которых он мечтал с Хильдой. Кендел-сквер... Сентрал-сквер... Гарвард-сквер. Поезд остановился, нужно было сходить. Когда он увидел щит с надписью "В университет", по спине у него побежали мурашки. Он и двух часов не пробыл в Кембридже, а уже заметил, что шляпе его следовало бы быть не серой, а коричневой, и не новой, а старой и что он совершил непростительную ошибку - первокурсник не должен был селиться в университетском общежитии.
Может быть, именно потому, что он жил в университетском общежитии, он познакомился с людьми, с которыми не следовало знакомиться, - с двумя-тремя евреями-социалистами с первого курса юридического факультета, с окончившим университет молодым человеком со Среднего Запада, сдавшим экзамен на доктора философии, с неким юношей из Дорчестера - приверженцем ХСМЛ, каждое утро ходившим в церковь. Вместе с прочими первокурсниками он занимался греблей, но не вошел ни в одну команду и три раза в неделю греб один в ялике. Ребята, с которыми он встречался на лодочной станции, были с ним вполне любезны, но большинство из них жило на Золотом пляже, либо в Беке, и все разговоры между ними ограничивались "приветом" и "пока". Он ходил на все футбольные матчи, и "мальчишники", и пивные вечера, но непременно попадал туда вместе с кем-нибудь из своих приятелей - евреев или бывших студентов, и поэтому никак не мог познакомиться с действительно стоящими людьми.
Однажды весной в воскресное утро он столкнулся в клубе с Фредди Уиглсуорсом - оба они шли завтракать; они сели за один столик. Фредди, старый товарищ Дика по Кенту, был уже на предпоследнем курсе. Он спросил Дика, что он поделывает и с кем встречается, и, по-видимому, пришел в ужас от того, что услышал.
- Дорогой мой мальчик, - сказал он, - теперь у тебя один выход попытаться попасть в "Ежемесячник" или в "Адвокат"... Не думаю, чтобы тебе подошло "Злодеяние", как по-твоему?
- Я сам хотел разослать по журналам кое-что из моих вещей, но только у меня духу не хватает.
- Как жалко, что мы не встретились прошлой осенью... Мы же с тобой все-таки старые товарищи, я должен был бы поначалу все тебе объяснить. Разве тебе никто не говорил, что в университетском общежитии живут только старшие курсы? - Скорбно покачав головой, Фредди выпил кофе.
Потом они пошли в комнату Дика, и Дик прочел несколько своих стихотворений вслух.
- Ну что ж, по-моему, не так плохо, - сказал Уиглсуорс, попыхивая сигаретой. - Чуточку слишком пышно, я бы сказал... Дай несколько штук перепечатать на машинке, я их отнесу Р.Дж. Давай встретимся в понедельник на той неделе в восемь часов в клубе и пойдем вместе к Копи... Ну пока, мне пора.
Когда он ушел, Дик зашагал по комнате, сердце сильно стучало. Хотелось поговорить с кем-нибудь, но ему надоели все его кембриджские знакомые, поэтому он сел за стол и написал Хильде и Эдвину длинное письмо со стихотворными вставками о том, как он преуспевает в колледже.
Наконец настал понедельник. Заранее утешая себя на тот случай, если Фредди Уиглсуорс забудет о свидании и не явится, Дик пришел в клуб на целый час раньше назначенного времени. Глухой шум и запах ресторана, глупые остроты студентов за его столом и потная лысина мистера Кенрича, прыгающая над медными духовыми инструментами оркестра на хорах, - все казалось ему в этот вечер особенно мерзким.
В стриженых садиках Кембриджа цвели тюльпаны, время от времени дуновенье ветра приносило запах лилий. У Дика зудило под платьем все тело; ноги не слушались, но он все ходил и ходил вокруг желтых стандартных домов и зеленых газонов, к которым так хорошо успел приглядеться. Кровь так быстро и так жарко пульсировала в жилах, что, казалось, остановиться невозможно. Либо он вырвется из Кембриджа, либо сойдет с ума. Когда он ровно в восемь медленно поднимался по лестнице клуба, Уиглсуорса, разумеется, еще не было. Дик поднялся выше, в библиотеку, и взял какую-то книгу, но так нервничал, что не мог даже прочесть название. Он опять спустился вниз и стал ждать в вестибюле. Студент, работавший рядом с ним в 1-й физической лаборатории, подошел к нему и заговорил о чем-то, но Дик с трудом выдавил из себя ответ; Студент удивленно взглянул на него и отошел. Было двадцать минут девятого. Ну конечно, он не придет, будь он проклят, глупо даже было думать, что он придет, станет этот напыщенный сноб Уиглсуорс ходить на свидание с таким, как ты.
Фредди Уиглсуорс стоял перед ним, засунув руки в карманы.
- Ну-с, пошли, - сказал он.
С ним был еще кто-то, мечтательного вида юноша с пушистыми золотыми волосами и очень бледными голубыми глазами. Дик не мог отвести от него глаз, до того он был красив.
- Это Блейк, мой младший брат... Вы на одном курсе.
Блейк Уиглсуорс едва взглянул на Дика, когда они обменивались рукопожатьем, но рот его скривился в улыбку. Когда они шли по университетскому двору ранними летними сумерками, студенты лежали на подоконниках и орали "Рейнхарт, о, Рейнхарт", и птицы чирикали в вязах, и с Массачусетс-авеню доносился скрежет трамвайных колес; но в комнате с низким потолком, освещенной свечами, царила мертвая тишина, и обшарпанный маленький человечек читал вслух рассказ Киплинга "Человек, который хотел быть королем". Все сидели на полу и внимательно слушали. Дик решил стать писателем.
