Затем она прошла к стулу, сняла с него и положила на пол стопку книг и уселась, закинув ногу на ногу. Девица была очаровательна, но банальна, а раскрашенное кукольное личико портила слишком упрощенно понятой модной прической – поникшим рыжим коком, схожим с горбом голодного верблюда. Зато ее ноги были совершенными архитектурными сооружениями, двумя перевернутыми Эйфелевыми башнями в черных чулках. «Как жаль, – подумала Лидочка, – что я не принадлежу к мужскому племени и могу оценивать нижние конечности гостьи лишь как энтомолог». Тем не менее свои ноги, вполне стройные и прямые, она упрятала под стул. Девица заметила это движение и победоносно приподняла юбку, чтобы ни один миллиметр бедер не скрылся от всеобщего лицезрения.

– Женька, – взмолился Сергей. – Не соблазняй нашего Фрея. Ему же горько.

– Пусть заплатит по-человечески и имеет меня хоть всю ночь, – ответила Женька, а Сергей сообщил Лидочке:

– Этот выдающийся образец белой женщины не столь глуп, как может показаться. Трудно поверить, Лида, но Женя окончила Плехановский институт.

– Плешку, – поправила Сергея девица. – Академию.

– И теперь заведует отделом снабжения в одном русско-китайском совместном предприятии.

– Я только что из Шанхая, – поведала Женька Лидочке. – Там сервис обалденный.

Голос у нее был низкий и звучал простонародно. Она извлекла из большой мягкой сумки пачку «Галуаз» и кинула на журнальный столик под нос Сергею. Сергей не обиделся.

– Спасибо, – сказал он, – за ребенком пришла?

– Я его на недельку возьму. Мать из Саратова приехала и базлает: где дитя? Надо демонстрировать материнскую любовь.

– Я не отдам, – возразил Фрей. Он стоял в дверях. – Она его консервами кормит. У ребенка диатез.

– А сам куда детское питание дел? Голландские бутылочки куда дел?

– Как ты могла заподозрить, дешевка! – Фрей был возмущен. Даже лоб вспотел.

– Принеси ребенка, – велел Сергей.

Фрей ушел. Лида ожидала, что он вернется, но вместо него появилась, застегивая блузку, еще одна девица, запущенная как привокзальный сквер. Ее прическа была заимствована у нестриженого пуделя, зато ноги начинались от ушей.

– Слушайте, лабухи, – проскрипела новая девица, – курить у кого найдется?

Женька дала ей закурить, пришел Фрей. Он бережно нес на руках младенца. Младенец был в розовом стеганом пакете, в белом чепчике. Чистый, невинный, прекрасный, он тихо дышал, надув нежные губки.

– Нет у меня молока, – сердито ответила Женька на невысказанный вопрос Фрея. – Откуда ему взяться?

– Давай я покормлю, – сказала вторая девица, которую звали Ларисой. И Фрей передал ей младенца. Тот проснулся и стал сосать грудь. Обе девицы курили, что вредно для детей. Лидочка знаком показала Сергею, чтобы он велел им бросить сигареты. А тот лишь улыбнулся. Тогда Лидочка сказала, что ей пора идти.

Перед уходом Лидочка прошла коридором в туалет. Дверь во вторую комнату была приоткрыта. Она заглянула в щель. Комната была невелика и пуста, если не считать аккуратно застеленной сиротским одеялом девичьей кровати, школьного стола и венского стула: жилище Фрея было аскетическим и тоскливым. Оживляли комнату лишь две детские колясочки. Одна была пуста, во второй спал младенец.

Сергей сам позвонил Лиде. На работу. Худред Гурский, отпустивший кривую бороду и политически склоняющийся к прогрессивным националистам, сказал, передавая Лидочке трубку:

– Предупреждаю, сейчас развелось много сексуальных маньяков. Насмотрятся американской порнухи и готовы бросаться на русских блондинок.

– Какое счастье, что я шатенка, – ответила Лидочка.

– Куда вы пропали? – спросил Сергей. – Мне бывает скучно без вас. Знаете почему? Вы умеете слушать. А в наши дни, да еще в моем возрасте, отыскать слушателя, а тем более прекрасную слушательницу, почти немыслимо.

Лида поняла, что ввело в заблуждение Гурского: голоса старятся вовсе не вместе с людьми. У них своя жизнь, свой возраст и своя старость. У Сергея был воркующий баритон соблазнителя в расцвете лет.

Сергей сварил чудесный кофе – оказывается, он получил гонорар банкой «Нестле» в семье демократического министра, который часто обменивается опытом с Западной Европой. Фрей был тут как тут, еще более похожий на Ленина, чем обычно, потому что начал отпускать эспаньолку. Пока что она была лишь пегим пятном, приклеенным к подбородку. Свою чашку он унес на кухню разбавить кипятком, потому что, по его словам, берег сердце.

– Мне показалось, что вам не понравились мои юные приятельницы, – сказал Сергей. – Этим вы нас с ними огорчили.

– И их огорчила? – спросила Лидочка не без иронии.

– Разумеется, – Сергей был искренен, – вы не можете не понравиться. К тому же они почувствовали к вам глубокое уважение.

Его дипломатия была наивна, но разоблачать ее было жестоко.

– Они фотографируются у ваших соседей?

– Допускаю, что Лариса там подрабатывает. Женя уже самостоятельна. Но им некогда должным образом заботиться о детях.

Лидочка помолчала, выражая сочувствие к суровой судьбе девиц.

– Вы задавались вопросом, какого черта я держу в доме их младенцев? И при чем тут мой Фрей?

– Это ваше дело.

– Все несколько сложнее, – начал было Сергей, но не успел, потому что в комнату ворвался Фрей.

– Я категорически против, чтобы возвращать Мишеньку Ларисе, – заявил он с порога. Он держал в ладонях большую кружку с разбавленным кофе. – Вы же знаете, у нее однокомнатная квартира с постоянным развратом. Вот именно, с развратом!

К тому же Фрей и картавил. Когда у него отрастет бородка, то на улицу его больше нельзя будет выпускать – какие-нибудь новые «красные» сделают его своим лидером. Лидочка хотела сказать об этом, но спохватилась, что такая шутка может быть Фрею неприятна.

– Не вам это решать, – сказал Сергей.

– А вот это мы еще посмотрим, голубчик! – патетически воскликнул Фрей.

– С вашим-то здоровьем?

– Получше вашего!

– Вот зачем вы стали отращивать эспаньолку! Хочется в большую политику? – Сергей засмеялся, а Фрей, прикрываясь кружкой, отступил в коридор и оттуда, из сумрака, крикнул:

– Вы еще пожалеете, что позволяете себе иронизировать! Я ничего не прощаю.

К удивлению Лидочки, Сергей произнес фразу, что вертелась у нее в голове:

– На улицу его сейчас выпускать опасно. Его поставят на БТР, чтобы он призывал к новой революции.

Лидочка засмеялась, потом решилась спросить:

– А как он к вам попал?

– Он давно здесь живет, – сказал Сергей. – Я сам его отыскал, когда вернулся из ссылки. И хорошо, что успел – он бы там погиб.

– Где?

На этот раз ворвавшийся в комнату Фрей был ужасен: красный, потный, клочки пегих волос дыбом из-за ушей, он держал, замахнувшись, кружку. Та вздрагивала, готовая полететь Сергею в голову.

– Я прошу, умоляю, требую, наконец, прекратить эти грязные сплетни, которые не делают вам чести, товарищ!

– Здесь решаю я! – воскликнул Сергей, пытаясь подняться и поводя в воздухе костлявым указательным пальцем.

– Ах ты! – Фрей запустил-таки кружку в своего благодетеля, а тот, потеряв с возрастом реакцию, не успел отклониться, и кружка, пролетая в угол комнаты, обдала его горячим кофе.

Сергей зажмурился, отшатнулся, а Фрей петухом закричал:

– Так будет с каждым, кто осмелится поднять руку!

И кинулся прочь из комнаты.

К счастью, Сергей не обжегся. Он открыл створку платяного шкафа и, зайдя за нее, достал чистую сорочку. Раздеваясь, он говорил:

– Ошибочно думать, что жизнь – это линия, подобная пологой волне. Будто человек растет, умнеет, а потом медленно или быстро катится под уклон, к смерти. На самом деле физиологически каждый из нас стремится к замкнутому кругу. Недаром народная мудрость придумала выражение: впасть в детство.

Сергей повесил мокрую сорочку на дверцу шкафа и принялся надевать другую. Лидочка его не видела, лишь порой над дверцей взлетал рукав сорочки или проплывала сухая рука старика.