Выпили еще по одной.

– Да, кстати, – сказала Антонина, – прежде чем я покажу альбомчик, попрошу называть меня без отчества. А то выгоню.

– Слушаюсь, мон женераль! – согласился Леонид Саввич. – Но и вы меня, пожалуйста, – Леонидом.

– Леней, а не Леонидом, – поправила его Антонина. – Я тебе говорила, что ты славный?

Вряд ли Леонида Саввича можно было назвать славным. Тут требовалось какое-то иное определение.

В Леониде Саввиче было несколько противоречий, правда, непринципиальных. К примеру, он был худ и сутул, с осунувшимся лицом, но притом у него в последние годы вырос круглый животик, который вылезал из любого пиджака. В плечах и прочих местах он был на четыре размера меньше, чем в талии. Леонид Саввич был лыс, но вокруг лысины волосы росли так густо и так энергично курчавились, что уследить за этой шевелюрой не было возможности. Голова его была схожа с гнездом из травы и сучков, из которого вылезало крупное желтоватое яйцо. Глаза у Леонида Саввича были узкими, желтыми, скулы высокими – он немного походил на нанайца, но узкий длинный нос вытягивался вперед столь очевидно, что казался приклеенным к лицу для маскировки.

Нет, его не назовешь привлекательным, но и отвращения это лицо не вызывало.

Выпили еще по одной.

– Работа у тебя интересная? – спросила Антонина.

Он кивнул и выпил еще.

– У меня тоже, – сказала Антонина. – Тебе марки показать?

– Разумеется, – обрадовался Леня, который было запамятовал, зачем пришел в этот роскошный номер. Может быть, для любовного свидания? Ах, не шутите!

Антонина легко поднялась с дивана и, играя ягодицами, подошла к письменному столу, на котором лежал кожаный кейс. Она ловко нажала нужные кнопки, кейс щелкнул и откинул крышку. Там лежал сверток, обернутый в газету.

Антонина перенесла сверток на журнальный столик.

– Ты чего не налил? – удивилась она.

Леонид Саввич аккуратно развернул газету и сложил ее. Потом открыл альбом, скорее стопку листов, издания 1940 года в коленкоровой папке: «Марки СССР». В таких альбомах обычно хранятся посредственные коллекции, любительские, старые. Но изредка в них попадаются жемчужины.

Антонина сама налила по новой, Леонид Саввич листал альбом.

Вначале все было обыкновенно, привычный набор: консульской почты только два первых номера, «Филателия – детям» без первых двух марок, все на наклейках, что снижает цену вдвое. Стоп! Если это не липа, то из-за этой марки стоит купить весь альбом! Леваневский с маленькой буквой «ф» в слове «Франциско». А вот и блок первого съезда архитекторов без надписи. Такого раритета он еще в руках не держал…

– Ну и как? – спросила Антонина Викторовна.

– Есть неплохие экземпляры, – признался Леонид Саввич. Теперь надо осторожно спросить – только не вызывать подозрений: – А вы кому-нибудь показывали?

– Ну кому покажешь в Костроме! – вздохнула Антонина Викторовна. – Ведь надо помочь людям. Я боюсь, что ты разочарован, мой академик? Ну не расстраивайся, главное – здоровье, остальное купим.

– Остальное купим, – тупо повторил Леонид Саввич. – Остальное купим. Что купим?

– Говоришь, ничего интересного?

– Кое-что… а сколько они хотят?

– Это тебе решать, козлик, – ласково сказала Антонина Викторовна. – Полное доверие, не чужие ведь. Как думаешь, сможем помочь бедным родственникам?

– Конечно, – поспешил ответить Леонид Саввич.

Он не намеревался обижать или обманывать владельцев коллекции. Ни в коем случае! Но он знал закон этого мира: не предлагай больше, чем от тебя ожидают. Иначе возникнет подозрение, что на самом деле товар стоит куда дороже. А если эта женщина понесет проверять его оценку к чужому человеку, то получится конфуз.

– Мне надо подумать, – сказал Малкин. – Два дня. Вы можете дать мне коллекцию с собой? Надо проверить состояние марок.

– Бери, – сразу согласилась Антонина. – Они фотографии сделали, с каждой страницы. Так что тебе их не обдурить.

Малкин обиделся. Искренне обиделся. Решительно захлопнул альбом и произнес:

– Как только в отношения вторгается элемент недоверия, все теряет смысл.

– Как сказал! Как сказал, мой академик! – Антонина, сидевшая рядом с ним на широком диване, потянулась к нему, потеряла равновесие и навалилась преувеличенно мягкой грудью.

– Тебя не хотели, – прошептала она, – тебя не хотели обидеть. Я докажу тебе!

– Что докажешь? – Леонид Саввич стал говорить шепотом, словно они таились под кустом на пикнике и рядом пребывал ее сердитый муж или его ревнивая жена.

– Я тебе докажу, какой ты мужик, – шепотом ответила Антонина. – Ты – мужчина моей мечты!

– Ну что вы… – Леонид Саввич испугался, что, лежа на нем, Антонина нечаянно повредит страницы альбома.

– Бог с ними, с марками! – заявила Антонина. – Любовь дороже.

Леонид Саввич готов был возразить, помня о блоке без надписи, но возразить не смог, так как его рот был наполнен пышным смачным мокрым языком Антонины Викторовны, который возился во рту библиографа, что-то разыскивая.

Если кому-то из читателей этот образ может показаться чересчур натуралистичным, я осмелюсь возразить: Антонина Викторовна была в высшей степени соблазнительной женщиной, а такая женщина не соблюдает правил хорошего тона. Леониду Саввичу пришлось начать борьбу с языком дамы, выталкивая его наружу, и Антонина согласилась сражаться, отчего в битве языков создался определенный ритм, перешедший на тела в целом. И Антонина, откинув на секунду голову, хрипло прошептала:

– Перенеси меня в койку!

Что было условностью, так как оба понимали – Леониду Саввичу не поднять сто килограммов жаждущей плоти.

Поэтому Антонина потянула Леонида Саввича за собой туда, где в алькове стояла трехспальная кровать для командированных работников государственного аппарата.

Антонина провела прием самбо, которому научилась в комсомольской школе. Ее жертва – впрочем, приемлемо ли здесь это слово? – потеряла равновесие и рухнула на кровать, исчезнув на несколько мгновений в поднявшихся дыбом одеялах и покрывалах.

– У-у-ух, ты мой сладенький академик! – воскликнула Антонина и принялась искать Леонида Саввича в кровати, в чем вскоре преуспела.

– Ты меня любишь? – спросила она, обхватив Леонида Саввича за талию и приподнимая, чтобы легче сорвать с него брюки.

– Да, – согласился Леонид Саввич, потому что неловко отказывать женщине в таком знаке внимания.

Он выпутывался из брюк, и Антонина, помогая ему в этом, употребляла неприличные, но странные слова, которые никогда не смели произносить в постели ни Соня, ни Изольда – институтская возлюбленная Леонида Саввича, которая потом предпочла ему другого молодого человека. Этим его сексуальный опыт и ограничивался.

А дальнейшее произошло быстро и неожиданно, потому что Леонид Саввич не сообразил в горячке объятий, поцелуев и душевного трепета, что Антонина незаметно для него успела раздеться и в тот момент, когда он уже намеревался овладеть ею, оседлала мужчину, и ему пришлось подстраиваться под ритм ее тела, которое мягко и неотвратимо двигалось, жарко надеваясь на него, как перчатка на пальцы.

Крики и движения так возбудили Леонида Саввича, что он потерял контроль над своим телом и вдруг почувствовал, как живительная влага устремляется к выходу из него, отчего он двигался все быстрее, превращаясь в некий вибратор, а Антонина все молила его: «О, не спеши, только не спеши, гад!»

Но она не смогла удержать любовника, не успела догнать его, и потому, когда Леонид Саввич, чувствуя себя страшно виноватым, провалившим любовный экзамен, отполз от нее, освобождаясь от объятий, она произнесла трезво и деловито:

– Ну, ты не Геркулес! Я только разогрелась, а ты уже! Разве так можно?

– Простите, – сказал Леонид Саввич и сразу вспомнил о блоке без надписи и марке Леваневского с маленькой «ф». Вряд ли теперь, понимал он, ему отдадут эту коллекцию. Он так опозорился…

Антонина вздохнула, подумала, вздохнула вторично и неожиданно для Леонида Саввича провела мягкими губами по его плечу, по шее, уху и произнесла: