Я плачу о Руби, о себе, о брате, о нашем отце, о Кэролайн.

– Ну-ну, полно, не плачь, – приговаривает Саймон и гладит меня.

Не в силах вынести этого, я отталкиваю его руку:

– Ты настоящий ублюдок, ваша светлость. Бартон мог бы поучиться у меня изысканным манерам.

Он усмехается:

– Да нет, это ты ублюдок. И все же почему ты не писал?

Он протягивает мне платок из тончайшего батиста, с вышитыми в углу вензелем «Т» и короной. Я громко сморкаюсь. Вряд ли он годится для дальнейшего употребления. Мой брат уже пару раз воспользовался им.

– С чего начать, Саймон? В начале я был очень беден и невероятно зол. И еще довольно долго оставался злым, даже тогда, когда уже не был беден. Тебе мне не хотелось писать. Все это время я переписывался с Пикерингом.

– Как? Ты писал моему управляющему, но так ни разу не написал мне?

Я пожимаю плечами:

– Пикеринг всегда нравился мне. Он многому меня научил.

Саймон краснеет.

– Он обязан был рассказать мне.

– Почему?

Я понимаю. Ему хочется сказать, что Пикеринг – его слуга. Он садится рядом на расшатанный стул и убирает воск с оплывшей свечи.

– В последнее время он жалуется на ревматизм, – произносит он совершенно равнодушно. – Собирается оставить работу и поселиться вместе с сестрой.

– Странно, он не писал мне об этом.

Саймон, владелец бесчисленного количества овец и настоящий знаток овечьей шерсти, протягивает руку и трогает рукав моего сюртука.

– Шерсть с шелком? Замечательно. Я рад, что твои дела идут хорошо. Чем ты занимался после того, как... служил на флоте?

– Я много чем занимался. Всего и не расскажешь. Кстати, прими мои поздравления. Пикеринг писал, что ты женился на мисс Джулии Лонгбентон.

Мне не терпится поменять тему разговора.

– У тебя неприятности, Ник?

– Ты прав. У меня неприятности. Я соблазнил даму. Соблазнил и бросил. Я люблю ее! Не хочу, чтобы она подозревала меня в корысти.

– О Боже! – Он хмурит лоб. – Чем я могу тебе помочь, Ник? Кто она? Она здесь?

Рассказываю ему все. Он долго молчит.

– Ты давно вернулся в Англию?

– Три недели назад.

– Значит, тебе неизвестно то, что известно всем. Кэролайн Элмхерст скрывается от кредиторов. У нее ни гроша за душой. Говорят, что она ищет богатого покровителя. Последний любовник, офицер, оставил ее на мели. Всем известно, что она... – мой брат явно пытается выразиться как-то помягче, – весьма несдержанная особа.

Я обескуражен.

– Ее служанка рассказывала моему слуге, что...

– Наверное, она хотела скрыть от тебя эти обстоятельства. Очевидно, она охотится за твоими деньгами.

Такого я себе представить не мог.

– Ты легко отделался, Ник.

– Напротив, это она легко отделалась.

– Ты хочешь сказать, что...

Мой брат сосредоточенно думает. Его всегда было легко обыгрывать в карты. У него всегда была очень выразительная мимика.

– Я был уверен, что она богата. Признаюсь, сначала я думал приударить за ней из-за денег. А потом по-настоящему влюбился. Она считает, что я богат. Но это не так. И вот теперь я разбил ей сердце, оскорбил ее. Не знаю, что делать.

– Какой же ты дурак! – произносит мой брат. – Кто знает о ваших отношениях?

– Мистер и миссис Линсли, миссис Гиббоне и мистер Дарроуби. Быть может, Оттеруэл, но на это мне наплевать...

Мой брат встает, направляется к двери и велит позвать своего слугу. Герцог Тируэлл решил проявить заботу обо мне. Не буду возражать.

Леди Кэролайн Элмхерст

Теперь мне все понятно. Он действовал по заранее продуманному плану и все рассчитал. Я как последняя дура поверила ему! Слава Богу, мы больше не увидимся!

Я больше никогда не увижу его. Кажется, я сейчас умру от горя.

Силы оставили меня. Я медленно иду по тропинке к дому. Мокрое платье прилипло к телу. К счастью, в доме я никого не встретила. Мэри, свернувшись в кресле калачиком, горько плачет.

Меня бьет озноб, я промокла до нитки. Подхожу и трогаю ее за плечо:

– Мэри, что случилось?

Она вздрагивает и вскакивает с кресла. Ее лицо опухло от слез.

– Он уехал, миледи. Бартон. Он сказал... что больше не служит у мистера Конгриванса и не может взять меня с собой. Я так хотела уехать с ним, но он сказал, что все кончено и... Миледи, я так люблю его!

Ее тело сотрясается от рыданий.

В другой раз я выдала бы какую-нибудь язвительную колкость, это очень тонизирует. Но сейчас у меня не хватает духу на это. Я обнимаю ее и позволяю пореветь у себя на плече. Моему платью уже ничего не страшно.

Она поднимает голову и вытирает рукавом нос.

– Теперь обещайте, что не будете плакать, миледи.

– Не буду. Я никогда не плачу.

Она раскрывает ладонь и показывает то, что все это время держала в сжатом кулаке. Это не цветок и не безделушка от Бартона. Это крошечный сверток.

– Он велел отдать это вам, миледи, передать, что его хозяин – плохой человек и что ему нельзя доверять.

Разворачиваю сверток и вижу серьги, проигранные в карты. Я совсем не скрываю своих чувств, и мы обе начинаем реветь. Сейчас мы с ней равны, и уже не так важно, кто из нас служанка, а кто – госпожа. Мы – две глупые доверчивые женщины, рыдающие о своей утраченной любви.

Мистер Николас Конгриванс

Хорошо быть герцогом. Можно чувствовать себя в гостях как дома. Не прошло и получаса, как Саймону удалось собрать всех моих коллег-актеров в библиотеке Оттеруэла и реквизировать огромное количество еды и напитков, приготовленных для ужина. Ему бы жить в Средние века, в один миг собрал бы армию. Собственно говоря, именно этим он и занят сейчас. Подозреваю, что мой брат питает слабость к драматургии.

Отпустив слуг, он рассаживает всех присутствующих и открывает собрание. Я продолжаю стоять, чувствуя себя подследственным во время судебного разбирательства. Я до сих пор не знаю, что он задумал. С волнением и радостью в голосе он представляет меня как своего пропавшего сводного брата. Я удивлен и тронут его искренностью. Не могу сказать, что я в той же степени рад нашей встрече. Сухая одежда и бренди из запасов Оттеруэла приподняли мое настроение, однако дурное предчувствие не оставляет меня.

– Так это правда, что в Европе вы занимались шпионажем? – спрашивает меня Дарроуби.

– Это было довольно скучным, но не единственным моим занятием.

– А чем же еще вы занимались?

Саймон поднимает руку и готов загибать пальцы. Делаю глубокий вдох.

– Я был учителем танцев, учителем музыки, дворецким, гувернером, учителем фехтования, камердинером, краснодеревщиком, врачом, священником...

– Ты стал католиком?

Пораженный, Саймон вскакивает со стула.

– Да нет, не совсем. Просто однажды я крестил ребенка, потому что не мог отказать хорошим людям. – Я продолжаю свой список: – Прорицателем, правда, не очень хорошим; крысоловом...

– Героем-любовником.

Все поворачивают головы туда, где сидит миссис Райли. Она все-таки решила остаться, как ни пытался Саймон отговорить ее. Она фыркает:

– Будь я богата и свободна, рассмотрела бы вашу кандидатуру. Бьюсь об заклад, деньги не были бы потрачены зря. Как только я увидела вас, мне все стало ясно.

Я растерянно молчу, а комната взрывается безумным количеством предположений, догадок и оговоров. Мой брат наклоняется и спрашивает шепотом:

– Ник, так, значит, женщины платили тебе, чтобы ты...

– Да как тебе сказать, – шепчу я в ответ. – Обычно я принимал подарки. Было невежливо отказываться, мне не хотелось обижать...

– Ты был альфонсом?

Я испытываю некоторую неловкость. Однако этот эпизод из моего прошлого не слишком сильно расстроил его. Приличие соблюдено, я не стал католиком.

– Я никогда не считал себя альфонсом. Да, я спал с женщинами, но, что гораздо важнее, много разговаривал с ними. Обычно мужья забывают делать это. И потом, все эти женщины, за редким исключением, действительно очень нравились мне.