Я чувствовал зависть к тараканам: они были живыми. Кажется, это так хорошо. Глупо, конечно, но хорошо. Только такая дефективная машина, как я, могла захотеть стать живым.

Ладно, если тараканы находятся на более высоком уровне развития, чем я, то на кого тогда я похож?

Я стоял за спиной толстяка и смотрел, как он играет в компьютерную игру. Его человечек бегал по экрану и убивал других людей. А те вели себя не как настоящие люди, а совсем глупо. Я понимал, что они просто слушаются определенной программы.

Наверное, я больше всего похож на этих компьютерных человечков. Обличие у меня похоже на человеческое, но совершенно нет ума и свободы выбора. Я делаю только то, что приказывают мне люди, так же, как толстяк управляет своим человечком.

Только мне казалось, что этот человечек совсем не против такого хода дела. И мне казалось, что он не задается вопросом, кто он. Он не бегает в компьютере и не ломает себе голову, на кого он больше похож: на человека, таракана или машину.

Почему же я все время пытаюсь ответить на этот вопрос? Может, меня что-то не устраивает в ответах? Но как может машину что-то не устраивать?

В который раз я приходил к одному и тому же выводу: я дефективная машина. Что-то во мне работает не так, как надо. Люди не знают об этом, потому что они сами не обращают внимания на машины. Им нет дела до того, о чем я думаю. Им и не должно быть до этого никакого дела.

Мне приснился сон. Это было очень странный, удивительный сон. Я был в каком-то странном месте, там было очень красиво. Все там было цветное: не просто серые стены нашего Корпуса, кажется, там были все цвета, которые только возможно увидеть.

И там было солнце. Я понял, что это солнце, хотя раньше никогда его не видел. Я видел только лампочки в нашем Корпусе. Люди думают, что лампы могут заменить солнце. Это же просто смешно. Лампы дают свет, но не дают красоты.

И рядом со мной находился кто-то, кого я очень люблю. Это было странное ощущение, которое не описать словами. Мне было очень приятно находиться рядом с ним. Мне хотелось остаться.

Но я проснулся.

Я увидел себя там, где и должен был быть: в своей комнате на кровати. Я смотрел в потолок и видел там бледную лампу. Она горела там всегда. Если не хочешь, чтобы она светила тебе в глаза, то нужно прикрывать их рукой или ложиться на живот. Но в этот раз я забыл так сделать. Мне в глаза светила лампа, а во сне я увидел, что это было солнце.

Я знал, что это солнце, хотя не помнил, чтобы я видел его в жизни. Может, я раньше видел его во сне?

Машинам вообще не должно сниться снов. Я, видно, совсем сошел с ума. Меня надо списать и отправить на металлолом. Да только я не из металла сделан. Я не знал, куда отправляют испорченные машины из плоти.

До утра я так и не смог заснуть. Думал об этом сне. Вспоминал его по кусочкам, по деталям. Особенно меня удивляло ощущение любви. Такое никогда не бывает в жизни. Такое только во сне может присниться. Ведь в жизни я бездушная машина, которая не может никого любить…

И вдруг я вспомнил Ее. Я чуть не подскочил на своей кровати. Ощущение было таким ярким и ясным. Она! Как я мог забыть о Ней? Я же постоянно думал о Ней и вдруг совершенно перестал. И если бы не этот сон, я бы о Ней так и не вспомнил.

Сердце стучало, как распредвал в моторе. Меня прошибло потом. Мне было действительно страшно. Я думал о том, что мог делать очень много разных вещей и переживать много всяких событий, но почему-то они уходили из моей памяти. А мне казалось это неправильным. Если со мной что-то происходит, то я должен знать об этом!

И снова те же мысли. Знает ли таракан о том, что делал вчера? Знает ли компьютерный человечек о том, что им управляют? Есть ли у них сознание? Думают ли они разные мысли? Может ли их прошибить пот? Может ли им присниться сон, что они любят кого-то?

А как же мой грузовик? Неужели вот он сейчас стоит в гараже, и ему снятся сны про любовь? Он бы и рад рассказать их кому-то, да только языка у него нет?

Все мне казалось неправильным. Мои чувства и мысли были похожи на чувства и мысли людей. Не это ли я хотел доказать себе всегда, когда думал о том, кто я?

Но ведь я не могу быть человеком. Я же знаю о том, что я машина.

В общем, противоречий было так много, что от них некуда было деваться. Я ворочался на своей постели. Я думал о том, что тараканы не ворочаются ночами, так как им даже кошмары не снятся. Я думал о том, что мой грузовик и соседний экскаватор тоже не переживают о том, кто они. Я думал, что только люди могут задаваться подобными вопросами. Но я не знал, задаются ли они ими.

Я когда-нибудь отвечу на этот вопрос или нет: кто я?

В этот день почему-то люди хихикали больше обычного. Нас привели в столовую вне плана. Хоть я не веду счет времени, но я понял это. Хотя бы потому, что обычно нас кормят перед работой, а тут – после.

Мы стояли в очереди и ждали. Я открутил затычку и приготовился к приему пищи. Но почему-то все было так долго, а дышать без затычки во рту было трудно. Я начал вкручивать ее обратно. Один из людей ударил меня по руке:

– Стоять смирно!

Я стоял без затычки смирно и ждал. Я помню эти моменты: откручиваешь затычку и сразу становится трудно дышать. И почему так сделано? Любая функция машины должна быть чем-то оправдана. Чем может быть оправдано это?

Я с трудом дышал, в голове слегка мутилось. Я снова хотел вкрутить себе затычку, но помнил, что мне сказал человек: «Стоять смирно!»

Наконец, нам дали пищу. Это была не та кашица, которую мы ели обычно. Эта пища была больше похожа на простую воду с каким-то привкусом. Я подождал, когда в меня ее вольют, затем уберут шланг, потом я вкрутил затычку и только тут почувствовал себя лучше.

Кто-то похлопал меня по руке:

– Желаю хорошенько повеселиться!

Я не знаю, что он имел в виду. Разве он не знал, что машины веселиться не умеют? Зачем он это сказал?

Я побежал домой. Слышал, как он сообщил кому-то по рации:

– Семьсот четырнадцатый готов!

Обычно если от меня требовали какую-то работу, то сообщали, что я должен делать. А здесь объявили, что я готов, а к чему – не сказали.

Я бежал по Корпусу домой и слушал свое дыхание. Оно было странным, не таким, как всегда. И удары таблички о тело были какими-то другими. Я прислушался к ним и вдруг понял, что к ним примешивается еще один звук: сердцебиение. Почему-то сегодня оно было особенно сильным. И я понимал, что это связано все в одну цепочку. Нас покормили после работы, нам влили не кашицу, а воду, нас приготовили к чему-то, нам пожелали хорошенько повеселиться.

Но это было совсем не весело. Кровь гудела где-то в голове, сердце стучало, как в плохом моторе. Мне казалось, что меня испортили. Как недавно оборвался канатик в подъемнике и его пришлось заменять.

Но я не представлял, как можно заменить у меня одну деталь на другую. Я выглядел более цельным, чем грузовик. И если я испортился, то, скорее, меня спишут и уничтожат, потому что я в таком состоянии не смогу делать свою работу. Только мне почему-то очень не хотелось, чтобы меня уничтожали.

С этими мыслями я прибежал к себе домой. У дверей меня уже поджидали несколько человек.

– Слушай, семьсот четырнадцатый, – сказал один. – Ты сейчас заходишь, достаешь свой член, пихаешь куда надо. И можешь не выходить из комнаты, пока не кончишь, понял? Или я тебя совсем перестану уважать как мужчину!

Я понял только, что творится совсем что-то неладное. Я вошел в комнату. К моей кровати была привязана Другая Она. Она сильно отличалась. Казалось бы: точно такая же, как и другие машины, сделанные из плоти. Но она была особенная. Она кричала и рвалась. Ее тело выгибалось на моей кровати. Еще немного, и она разорвала бы путы. Но самое главное: у нее не было затычки. У нее не было даже отверстия, куда вставляется затычка. Именно поэтому она и могла кричать. И это было очень громко.