– Ну, если Грегори не верит, значит, придется ему обойтись без подарка, верно? Ему очень повезло попасть сюда, – вдруг отрезала Плам.

Мадди растерянно молчала, удивленная такой реакцией.

– Но у него никогда не было ни мамы, ни папы, – вступилась она за друга.

– У множества детей нет родителей, и все из-за проклятой войны, – холодно ответила тетя Плам, глядя вперед. – Пойдем скорее, вверх по деревянному холму в Бедфордшир[21]… День был нелегким. Не хотим же мы испортить эффект от сюрпризов?

– Я хочу одного: чтобы мне позвонили, – вздохнула Мадди. – Спокойной ночи, и благослови тебя, Боже. Увидимся утром.

– Только не слишком рано, – устало повторила Плам. – Не беспокойся, обещаю, у нас будет чудесный праздник.

«Как только у меня язык повернулся сказать такое? Рождество больше никогда не будет чудесным праздником. Но разве я могу испортить его такими ужасными новостями»?

Плам бродила по спальне, обхватив себя руками и стараясь унять дрожь.

Надо было взять Мадди на прогулку и сказать правду, пока была возможность. Но она не решилась. Зачем? Что это изменит? Она только омрачит праздник, повергнет весь дом в траур по людям, которых даже не знала.

И новость испортит всю радость детям… нет, стоит потерпеть сутки или дольше. Пусть все развернут подарки и повеселятся. Для страшной вести всегда найдется время.

Плам взяла с Мадж Батти клятву молчать о случившемся и ничего не сказала свекрови, но тайна свинцовой тяжестью лежала где-то в желудке, отчего ее постоянно тошнило. И очень хотелось взять всю боль Мадди на себя.

Плам трясло оттого, что она не могла придумать, как деликатнее объяснить все Мадди. Такого способа просто не существовало. Может, обратиться к викарию? Или Плезанс посчитает это своим долгом? Или они скажут обо всем вместе?

Нет, она сама поговорит с Мадди и попытается объяснить, почему не рассказала о беде сразу.

О, как ей хотелось оттянуть момент, когда лицо девочки недоверчиво сморщится, когда Мадди поймет, что тоже стала сиротой войны, что ее будущее отныне в руках посторонних и что теперь она осталась одна-одинешенька.

Нет, это не совсем так. Мадди не одинока. Они должны взять ее к себе. Она – дитя Артура Белфилда, и никто не прогонит ее из Бруклин-Холла!

Плам снова вздрогнула в темноте, но трясущимися руками продолжала наполнять красный вязаный чулок девочки маленькими пустячками: лентами, орехами, губной гармошкой, книгой, игрушечным магазинчиком, вырезанным из бумаги театром, комиксами и домашними ирисками. Платье и подержанный велосипед ждали под елкой в вестибюле. Это особенные подарки, подготовленные специально для Мадди.

«Правильно ли я поступаю, не рассказав правды? Чего хотели бы от меня Артур и Долли? Наверное, попросили бы любить и утешать девочку, как дочь, которой у меня никогда не было. Должна же я подарить ей хоть один счастливый день, после всего, что она пережила? Боже, пусть ничто не омрачит ее праздника! Но как ей сказать?»

Завтра особый день. Единственный в году, когда все эвакуированные смогут забыть злосчастную войну, набить животы угощением и сладостями и вдоволь повеселиться на празднике. Нужно подумать и о других детях: Глории, Сиде, Греге и остальных. Приклеить к губам улыбку и сделать так, чтобы все шло, как задумано.

Плам подумала о сиротах из Лондона, Ковентри и Бирмингема. Эти дети остались без домов, игрушек, родителей, выживали, как могли. Ее детям повезло. Здесь они в полной безопасности, словно войны и вовсе нет!

А тем временем Плезанс, дядя Алджи и другие старики, надев лучшие платья и драгоценности, будут дремать у камина в ожидании вкусного ужина, пить шерри и обмениваться любезностями.

После второго дня Рождества Плам все-таки постарается найти подходящий момент. В конце концов, тела родителей Мадди так и не найдены. Ничего, кроме телефонного звонка. Возможно, скоро все прояснится. Кроме того, пока о гибели корабля не объявили по радио и вряд ли объявят в ближайшее время. Кому хочется слышать такие вести в преддверии праздника?

Она когда-то прочитала, что первая жертва войны – это правда. Ничто не должно испортить настроение людям. Кто желает знать, что военный корабль потоплен подводной лодкой в сотне миль от побережья Ирландии?

По всей стране скорбящие сердца получили в сочельник телеграммы и подобные звонки:

«С сожалением сообщаем, что…»

Первая мысль в ту минуту была о Джеральде, а потом на нее накатила волна облегчения оттого, что это не он. Но теперь она терзалась чувством вины перед Мадди. Почему она все скрывает от ребенка?

Плам рассеянно погладила ирландского сеттера Блейза.

«Что я наделала? Но я всего лишь хочу дать Мадди еще несколько часов, прежде чем разрушить ее надежды, сокрушить ее мир. Теперь до конца ее жизни каждое Рождество будет ассоциироваться у нее с бедой. У нее еще будет время для печали и тоски. Пусть ее надежда поживет еще немного. Какой вред это может принести?»

На второй день Рождества Глория слышала, как мистер и миссис Батти шепчутся после ланча на кухне. Что-то о жутких новостях в Холле. Но когда она просунула голову в дверь, они немедленно сменили тему.

На Элайджа-стрит она вечно подслушивала, узнавая о вещах, которых ей не полагалось знать. Так она узнала от теток о птичках и пчелах, о том, как получаются дети, как можно этого избежать, пользуясь резиновыми «джонни», и что, если уж попалась, всегда можно пойти к старой ма Фиппс, которая избавляет от неприятностей. Манчестер казался очень далеким, и иногда Глория гадала, думает ли о них ма. Пошлет ли им подарок?

Такого Рождества у нее никогда не было. На Элайджа-стрит у них были только газировка и сладости, пение, драки и ожидание у паба в темноте. Какая-нибудь игрушка, к ужину неизменно оказывавшаяся сломанной. И Глория ничего не знала о младенце Иисусе в яслях, свечах в церкви, пении гимнов на снегу и никогда не готовила подарки для других детей. Здесь все посещали церковь, а в Манчестере только Фрида и ее ма принадлежали к Свидетелям Иеговы, ходили в Кингдом-Холл, молельный дом, и не верили в Рождество.

На Элайджа-стрит их отсылали в воскресную школу, чтобы вытолкать из дома на целый день. Но воскресная школа была просто небольшим зданием, под крышей из оцинкованного железа, без свечей и украшений. Глория только в Бруклин-Холле впервые в жизни увидела такую большую елку. Она пахла дезинфекцией и растаявшим воском. Дети чуть не полдня украшали ее мишурой и бумажными цепями. Получилось так красиво!

Вспоминает ли их мама? Как она могла просто швырнуть их в поезд? И ей даже не интересно, что с ними? Сид уже забыл прежний дом и тупо глазел на Глорию, когда та спрашивала о маме. Глорию попеременно бросало то в жар, то в холод при мысли о том, где она могла оказаться. Поэтому она то грустила, то изрыгала огонь ярости. Мама поступила плохо, но какое счастье, что они попали именно сюда! И вообще, стоит ли волноваться о той, кому она не нужна? Во всяком случае, не сейчас.

Они готовились к празднику в Холле, и Глория надела новую блузку и юбку с лямками из голубого вельвета с отделочным шнуром «зигзаг» на подоле: не слишком праздничный наряд, но все же лучше, чем ее вторая юбка и джемпер.

На Сиде был новый колючий джемпер с пестрым рисунком «фер-айл»[22], а рыжие волосы были щедро смазаны бриллиантином «Брилкрим», которого не пожалела миссис Батти.

Санта-Клаус, как выяснилось, знал правильный адрес, и Сид пришел в полный восторг от трактора и игрушечной фермы, а Глория была довольна куклой в кринолине, лежавшей в отдельной коробке. И все было хорошо, пока она не увидела Мадди, ехавшую на вихляющем велосипеде по снежным дорожкам. Почему Санта-Клаус не принес велосипед и Глории тоже?!

Грег помогал Мадди выбрать дорожки, уже очищенные от снега и льда. На Мадди было новое бархатное платье, такое красивое и мягкое, цвета павлиньего пера. Сверху был накинут школьный макинтош. Какая несправедливость! У нее два праздника: одно Рождество в Холле, другое – в хостеле.