— Хорошо, хорошо! — сказал Алан.

Все это время наши преследователи не давали о себе знать. Оказалось, что они растерялись: тогда они еще не все, как я позже узнал, прибыли на место; те же, что явились раньше, рассеялись среди холмов. Собрать их всех вместе было нелегким делом, а лодка между тем быстро подвигалась вперед. Кроме того, они были порядочные трусы — простая шайка похитителей скота, не имевшая во главе начальника-джентльмена. И чем они больше смотрели на меня и Алана, стоявших на берегу, тем менее, вероятно, им нравился наш вид.

Кто бы ни предал Алана, во всяком случае, не капитан. Он сидел в лодке и правил рулем, изо всех сил побуждая гребцов работать быстрее веслами. Лодка приближалась. Алан уже весь покраснел в ожидании скорого освобождения, как вдруг наши преследователи то ли с отчаяния, что добыча ускользнет у них из рук, то ли в надежде испугать гребцов, внезапно испустили резкий крик за холмами. Этот крик, нарушивший тишину пустынного берега, прозвучал угрожающе, и лодка мгновенно остановилась.

— Что это? — спросил капитан, так как шлюпка была теперь на расстоянии голоса.

— Мои друзья, — сказал Алан и тотчас вошел в воду, направляясь навстречу лодке. — Дэви, — прибавил он, останавливаясь, — Дэви, разве ты не идешь? Мне тяжело оставлять тебя.

— Я не сделаю ни шагу, — отвечал я. Он постоял с секунду, колеблясь; соленая вода достигала до его колен.

— Если ты сам лезешь в петлю, я не могу помешать тебе, — сказал он.

Когда он погрузился по пояс в воду, его втащили в шлюпку, которая немедленно пошла к кораблю.

Я, заложив руки за спину, стоял там, где он оставил меня. Алан повернул голову и глядел на меня, а лодка тихо удалялась. Вдруг мне страшно захотелось заплакать, и я почувствовал себя самым одиноким юношей во всей Шотландии. Я повернулся спиной к морю и взглянул на песчаные холмы. Нигде не было следов человека. Солнце освещало мокрый песок, ветер шумел между холмами, и жалобно кричали чайки. Песчаные блохи проворно скакали на выброшенных морем водорослях. Больше ничего я не видел и не слышал на этом берегу. Между тем я сам не понимал почему, но я чувствовал, что за мной наблюдают. Это не были солдаты, иначе они сразу бы схватили нас. Без сомнения, то были обыкновенные негодяи, нанятые на мою погибель, чтобы похитить меня или же просто убить. Первое предположение казалось наиболее вероятным, но, зная характер и усердие наемников, я подумал, что второе тоже весьма возможно, и кровь похолодела у меня в жилах.

У меня явилась безумная мысль вынуть шпагу из ножен. Хотя я и не умею сражаться с джентльменами, думал я, но в случайной схватке могу все-таки нанести врагу некоторый урон. Но я все-таки вовремя понял, что сопротивляться бессмысленно. Видимо, это и было то самое «средство», на которое намекал Престонгрэндж в разговоре с Фрэзером. Первый, я был уверен, сделал все возможное, чтобы сохранить мне жизнь; второй, весьма вероятно, дал противоречивые указания Нэйлю и его товарищам… Если бы я стал сопротивляться с оружием в руках, то попал бы прямо в руки своему злейшему врагу и подписал бы приговор.

С этими мыслями я дошел до края прибрежной полосы и оглянулся: лодка приближалась к бригу, и Алан на прощание помахал мне платком. Я ответил ему движением руки. Но Алан уже превратился в едва видимую точку на огромном пространстве, расстилавшемся передо мной.

Я нахлобучил шляпу, стиснул зубы и зашагал прямо вверх по песчаной насыпи. Подниматься было трудно; склон был крутой и песок уходил из-под ног, точно вода. Но, наконец, я ухватился руками за длинную траву, росшую на вершине, подтянулся и ступил на твердое место. В ту же минуту со всех сторон показались шесть или семь оборванцев с кинжалами в руках. Признаюсь, что я закрыл глаза и начал молиться. Когда я открыл их, мошенники безмолвно и не торопясь подползли ближе. Они не сводили с меня горящих глаз, в которых светился какой-то страх. Я поднял руки. Один из них спросил с сильным гайлэндским акцентом, сдаюсь ли я.

— Да, но протестую, — ответил я, — если вы только понимаете, что это значит, в чем я сильно сомневаюсь.

При этих словах они набросились на меня, как стая птиц на падаль, отняли шпагу, вытащили из карманов все деньги, связали мне руки и ноги крепкой веревкой, бросили меня на траву и молча глядели на своего пленника, точно он был львом или тигром, готовым вскочить и напасть на них. Но вскоре их внимание ослабло. Они придвинулись ближе друг к другу, заговорили по-гэльски и весьма цинично стали делить у меня на глазах мое имущество. Развлечением мне служило то, что я со своего места мог наблюдать за бегством моего друга. Я видел, как лодка подплыла к бригу, как надулись паруса и судно, исчезнув за островами, двинулось дальше к океану.

В продолжение двух часов не переставали приходить оборванные гайлэндеры, пока наконец их шайка не увеличилась человек до двадцати; одним из первых явился Нэйль. При каждом вновь прибывшем разговор снова оживлялся, слышались жалобы и объяснения. Я заметил, что те, кто пришел позже, не принимали участия в дележе моего добра. В конце концов они так горячо поспорили, что я подумал, уж не поссорились ли они. Затем шайка разделилась; большая часть толпой направилась к западу и только трое — Нэйль и двое других — остались меня сторожить.

— Я знаю человека, которому бы очень не понравилось ваше сегодняшнее дело, Нэйль, сын Дункана, — сказал я, когда остальные ушли.

В ответ он стал уверять, что со мной будут очень хорошо обращаться, так как он знает, что я знаком с леди.

На этом кончился наш разговор, и больше никто не показался на берегу. Когда солнце зашло за гайлэндские горы и наступили сумерки, я увидел высокого, тощего, костлявого лоулэндера со смуглым лицом, приближавшегося к нам верхом на лошади.

— Что, молодцы, есть у вас такая вещь? — спросил он, держа в руках бумагу.

Нэйль подал ему другую бумагу, которую тот стал читать сквозь роговые очки. Потом, сказав, что все в порядке и мы действительно те, кого он ищет, человек этот слез с лошади. Меня посадили на его место, завязали мне ноги под животом лошади, и мы отправились в путь под предводительством лоулэндера. Он, должно быть, хорошо выбрал дорогу, так как за все время мы встретили только одну парочку влюбленных, которые, приняв нас, очевидно, за контрабандистов, бросились бежать при нашем приближении. Мы прошли у подошвы Бервик-Ло с южной стороны. Когда мы переходили через холмы, я между деревьями увидел огни деревушки и старинную церковную башню, но люди были слишком далеко, чтобы можно было позвать их на помощь, если бы я и захотел это сделать. Наконец мы снова услышали шум моря. Светила луна, но не ярко. И при этом свете я увидел три огромные башни и сломанные зубцы на стенах Танталлона — старинного укрепления Красных Дугласов. Лошадь привязали к колу на краю канавы, а меня ввели в ворота, затем во двор и в полуразрушенный коридор замка. Здесь, на каменном полу, мои проводники развели яркий огонь, — в ту ночь был небольшой мороз. Мне развязали руки, усадили около внутренней стенки и, так как лоулэндер принес провизию, дали мне хлеба из овсяной муки и кружку французской водки. Потом меня снова оставили в обществе моих трех гайлэндеров. Они сидели у самого огня, попивая водку и разговаривая. Ветер врывался через проломы стены, разносил дым и пламя и завывал в верхушках башен; внизу под скалами шумело море. Так как я был теперь спокоен за свою жизнь, а душа и тело устали от всего, что пришлось пережить в этот день, я повернулся на бок и заснул.

Не могу определить, когда меня разбудили, только месяц уже зашел и огонь почти догорел. Теперь мне развязали также и ноги и повели через развалины вниз по склону по очень крутой тропинке к бухточке между скалами, где нас ожидала рыбачья лодка. Меня посадили в нее, и мы отплыли от берега при чудном свете звезд.

Я не имел понятия о том, куда меня везут, и все оглядывался по сторонам, ища глазами корабль. В моих ушах все время звучало выражение Рэнсома: «Двадцатичетырехфунтовые». «Если я еще раз подвергнусь опасности попасть на плантации, дело кончится плохо», — думал я. Нечего было теперь ожидать другого Алана, другого кораблекрушения и запасного рея, и я представил себе, как буду работать на табачных плантациях под ударами кнута. При этой мысли дрожь пробежала по моему телу. На воде было холодно, и лодка покрылась холодной росой, так что я дрожал, сидя рядом с рулевым. Это был тот смуглый человек, которого я до сих пор называл лоулэндером. Имя его было Дэль, но обыкновенно его называли Черным Энди. Заметив, что я дрожу, он с доброй улыбкой передал мне грубую куртку с приставшей к ней рыбьей чешуей; я с радостью надел ее на себя.