– Объезжайте нас с наружной стороны, приятель, – сказал он шоферу.

– И не подумаю, милейший, – отвечал тот, смерив опытным взглядом осыпающийся край дороги и крутизну склона.

– Тогда будем стоять, – весело заявил Билл. – Я правила езды знаю. Эти кони никогда не видели машины, и если вы воображаете, что я позволю им понести и опрокинуть коляску на крутизне, жестоко ошибаетесь.

Сидевшие в автомобиле шумно и возмущенно запротестовали.

– Не будь нахалом, хоть ты и деревенщина, – сказал шофер, – ничего с твоими лошадьми не случится. Освободи место, и мы проедем. А если ты не…

– Это сделаешь ты, приятель, – ответил Билл. – Разве так разговаривают с товарищем? Со мной спорить бесполезно. Поезжайте-ка обратно вверх по дороге, и все. Доедете до широкого места, и мы прокатим мимо вас. Как же быть, раз влипли? Давай задний ход.

Посоветовавшись с пассажирами, которые начинали нервничать, шофер наконец послушался, дал задний ход, и вскоре машина исчезла за поворотом.

– Вот прохвосты! – засмеялся Билл, обращаясь к Саксон. – Если у них есть автомобиль да несколько галлонов бензина, так они уже воображают себя хозяевами всех дорог, которые проложили мои и ваши предки.

– Что ж, до вечера, что ли, будем канителиться? – раздался голос шофера из-за поворота. – Трогайте. Вы можете проехать.

– Заткнись! – презрительно отвечал Билл. – Проеду, когда надо будет. А если вы мне не оставили достаточно места, так я перееду и тебя и твоих дохлых франтов.

Он слегка шевельнул вожжами, и мотавшие головой, неутомимые кони без всякого понукания, легко взяли крутой склон и объехали машину, стоявшую с включенным мотором.

– Так на чем мы остановились? – снова начал Билл, когда перед ними опять потянулась пустынная дорога. – Да взять хотя бы моего хозяина. Почему у него могут быть двести лошадей, сколько хочешь женщин и все прочие блага, а у нас с вами ничего?

– У вас красота и здоровье, Билли, – сказала Саксон мягко.

– И у вас тоже. Но мы этот товар продаем, точно материю за прилавком – по стольку-то за метр. Вы и сами знаете, что сделает из вас прачечная через несколько лет. А посмотрите на меня! Я каждый день продаю понемногу свою силу. Поглядите на мой мизинец. – Он переложил вожжи в одну руку и показал ей другую. – Я не могу его разогнуть, как другие пальцы, и я владею им все хуже и хуже. И вывихнул я его не во время бокса— это от моей работы. Я продал свою силу за прилавком. Видали вы когда-нибудь руки старого возчика, правившего четверкой? Они точно когти – такие же скрюченные и искривленные.

– В старину, когда наши предки шли через прерии, все было по-другому, – заметила Саксон. – Правда, они, наверно, тоже калечили себе руки работой, но зато ни в чем не чувствовали недостатка – и лошади у них были и все.

– Конечно. Ведь они работали на себя. И руки калечили ради себя. А я калечу ради хозяина. Знаете, Саксон, у него руки мягкие, как у женщины, которая никогда не знала труда. А ведь у него есть и лошади и конюшни, но он палец о палец не ударит. Я же с трудом выколачиваю деньги на харчи да на одежду. И меня возмущает: почему все так устроено на свете? И кто так устроил? – вот что я хотел бы знать. Ну хорошо, теперь другие времена. А кто сделал, что они стали другие?

– Да уж, конечно, не Бог.

– Голову готов дать на отсечение, что не он! И это тоже меня очень занимает: существует он вообще где-нибудь? И если он правит миром, – а на что он нужен, если не правит, – то почему он допускает, чтобы мой хозяин или такие вот люди, как этот ваш кассир, имели лошадей и покупали женщин – милых девушек, которым бы только любить своих мужей да рожать ребят, и не стыдиться их, и быть счастливыми, как им хочется?..

Лошади, хотя Билл и давал им часто передохнуть, были все в мыле после подъема по крутой старой дороге, ведшей в долину Мораги; перевалив через холмы Контра-Коста, экипаж стал по такому же крутому склону спускаться в зеленое, тихое, освещенное солнцем Редвудское ущелье.

– Ну, разве не здорово? – спросил Билл, указывая широким жестом на группы деревьев, под которыми журчала невидимая вода, и на гудящих пчел.

– Мне здесь ужасно нравится, – подтвердила Саксон. – Так и тянет пожить в деревне, а ведь я всю жизнь провела в городе.

– Я тоже, Саксон, никогда не жил в деревне, хотя все мои предки всю жизнь провели в деревне.

– А ведь в старину не было городов. Все жили в деревне.

– Вы, пожалуй, правы, – кивнул Билл. – Им поневоле приходилось жить в деревне.

У легкого экипажа не было тормозов, и Билл все свое внимание обратил теперь на лошадей, сдерживая их при спуске по крутой извилистой дороге. Саксон закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья, отдаваясь чувству невыразимо блаженного отдыха. Время от времени он поглядывал на ее лицо и закрытые глаза.

– Что с вами? – спросил он наконец с ласковой тревогой. – Нездоровится?

– Нет, – ответила она, – но все так хорошо, что я боюсь глаза открыть. Хорошо до боли. Все такое честное…

– Честное? Вот чудно́!

– А разве нет? По крайней мере мне так кажется – честное! А в городе дома, и улицы, и все – нечестное, фальшивое. Здесь совсем другое. Я не знаю, почему я сказала это слово. Но оно подходит.

– А ведь вы правы! – воскликнул он. – Теперь я и сам вижу, когда вы сказали. Здесь нет ни притворства, ни жульничества, ни лжи, ни надувательства. Деревья стоят, как выросли, – чистые, сильные, точно юноши, когда они первый раз вышли на ринг и еще не знают всех его подлостей, тайных нечестных сговоров, интриг и уловок в пользу тех, кто поставил больше денег для обмана публики. Да, тут действительно все честно. И вы все это понимаете, верно, Саксон?

Он смолк, задумался, долго изучал ее мягким, ласкающим взглядом, и этот взгляд вызвал в ней сладкий трепет.

– Знаете, мне очень хотелось бы как-нибудь драться при вас, только чтобы встреча была серьезная, когда надо каждое мгновение быть начеку. Я бы до смерти гордился этим. И если бы я знал, что вы смотрите на меня, я бы наверняка победил; это было бы честное состязание, ручаюсь вам. И вот что занятно: за всю мою жизнь мне еще ни разу не хотелось драться на глазах у женщин. Визжат, пищат и ничего не понимают. Но вы бы поняли. Спорю на что угодно, все бы поняли.

Немного спустя, когда они ехали крупной рысью мимо расположенных в долине мелких фермерских участков с золотившимися на солнце зрелыми колосьями, Билл снова обратился к Саксон:

– Слушайте, вы, наверно, уж не раз были влюблены? Расскажите-ка. Что это такое – любовь?

Она медленно покачала головой:

– Я только воображала, что влюблена, да и то не часто это было…

– Значит, все-таки бывало? – воскликнул он.

– В сущности, ни разу, – успокоила она его, втайне радуясь его бессознательной ревности. – А по-настоящему я никогда не была влюблена. Иначе я была бы уже замужем. Когда любишь человека, по-моему, единственное, что остается, – это выйти за него.

– А если он вас не любит – тогда что?

– Ну, не знаю, – отвечала она с улыбкой, шутливой и вместе с тем гордой. – Мне кажется, я заставила бы его полюбить меня.

– Уверен, что заставили бы! – пылко откликнулся Билл.

– Беда в том, – продолжала она, – что тем мужчинам, которые в меня влюблялись, я никогда не отвечала взаимностью… О, посмотрите!

Дорогу перебежал дикий кролик, оставив за собой легкое облачко пыли, которое тянулось по его следу, как дымок. На следующем повороте из-под самых лошадиных копыт выпорхнула стайка перепелок. Билл и Саксон невольно вскрикнули от восхищения.

– Эх, жалко, что я не родился фермером! Люди не затем были созданы, чтобы жить в городах.

– Во всяком случае, не такие, как мы, – прибавила она с глубоким вздохом и, помолчав, продолжала: – Здесь все так прекрасно! Прожить всю жизнь среди природы— это похоже на блаженный сон. Иногда я жалею, что не родилась индианкой.

Билл несколько раз пытался что-то сказать, но, видимо, удерживался.