Затем в письме этом говорится о кандидатуре в представители ЦК Б. В. Авилова на место арестованного Каменева. Это предложение исходило от т. Ольминского. Очень уж неудобно было при сношениях с Петербургским комитетом и другими организациями отсутствие такого представителя в России; и я запросила Владимира Ильича, можно ли временно, до утверждения постоянного представителя, возложить эту функцию на Авилова. Но Владимир Ильич самым решительным образом отклонил эту кандидатуру. А позднее Авилов, указавший с самого начала на некоторые разногласия его с точкой зрения ЦК, выявился определеннее как человек, считающий лозунг гражданской войны неправильным Вследствие этого его проекты листовок не удовлетворяли Петербургский комитет, и мы сами убедились в неудачности нашего пред л ожени я.
И о финансовых делах ЦК говорит это письмо — о чеке в 3000 рублей, вероятно вырученных после ликвидации типографии «Дело». В этом и в следующих письмах указывается, на что были употреблены эти деньги, а также добытые с ежемесячных сборов и разных мелких предприятий, запрашивается, сколько нужно приблизительно на разные потребности ЦК. Писала о посылке денег высланным в Сибирь депутатам IV Думы, о «железном фонде», то есть о фонде на издание газеты «Правда», составившемся из сборов рабочих. Фонд этот находился в распоряжении депутатов-большевиков IV Думы, как издателей газеты, и хранился у социал-демократа Симонова, домовладельца. О них говорится тоже в приводимой серии писем. Относительно тех сумм, которые находились в моем ведении, я пишу о «руках», которые к ним тянутся. Хотя и ПК, как водится, нуждался в деньгах (я в одном из писем указывала, что дала на их газету — «Пролетарский голос» — 250 рублей), но руки, тянувшиеся за деньгами, не были руками ПК, а одной входившей в него группы, которая стремилась создать конкуренцию журналу «Вопросы страхования», единственному уцелевшему за время войны легальному органу большевистского направления.
Тот факт, что самой активной фигурой в этой группе был Мирон Черномазов, удаленный из редакции «Правды» по подозрению в провокаторстве, после революции вполне подтвердившемуся, бросал для нас тень на всю группу. Настоятельные требования от нас денег, которыми мы были не в праве распоряжаться, агитация в рабочих низах, что деньги захвачены интеллигентами, которые не хотят отдать их на работу ПК, не могли, понятно, улучшить наше отношение к группе. Лично с Черномазовым, знавшим меня по работе в «Правде», я в годы войны не встречалась. С требованием этих денег заявлялось ко мне другое лицо. Один раз было назначено по этому поводу свидание на квартире Данского, где присутствовал также покойный [ныне] товарищ Фаберкевич. Этот последний один держал себя вполне корректно и нейтрально, чем вызвал, как я после узнала, недовольство остальных двоих, которые нажимали на меня очень сильно. Разошлись мы после ни к чему не приведших переговоров в довольно враждебном друг к другу настроении. Не могу уже вспомнить, шел ли тогда разговор только о 3000 рублей от ликвидации типографии «Дело» или о «железном фонде».
Говорится в этих письмах и о попытке восстановить журнал «Просвещение», который с началом войны не был закрыт, как «Правда», и юридического права на выход не потерял. Но сильно отяжелевшая за время войны лапа цензуры давала мало надежды на то, чтобы удалось выпускать журнал нашего направления, да и от редакции почти никого не осталось. Тов. Ольминский уехал в Саратов, М. Савельев был выслан из Питера, А. Н. Рябинин встал на чисто оборонческую позицию. Оставались в Петербурге кроме Джемса (пишущей эти строки) лишь К. М. Шведчиков и А. А. Блюм. В эту часть редакции были кооптированы Орловский и Авилов. Сначала мы пытались выпустить номер в июне 1915 г. — последний срок, когда журнал мог еще выйти под фирмой «Просвещения», позднее он терял уже это право и должен был умереть естественной, так сказать, смертью. Это не удалось. Как известно, не удалось выпустить за время войны и другого журнала, разрешение на который было взято.
Статьи Владимира Ильича и т. Зиновьева были посланы в Саратов, где удалось выпустить номер большевистского сборника «Под старым знаменем», для второго номера этого сборника, но ему не удалось увидеть свет. В столицах из неоднократных попыток издать что-либо революционного направления ничего не выходило.
Из проектировавшихся в то время в Питере издательств, о которых упоминается в письмах, осуществилось издательство «Волна», выпустившее несколько брошюр. То слитное издательство, о котором просил меня написать Владимиру Ильичу Стеклов, осталось проектом. Начало как будто бы вставать на ноги уже к концу этого периода издательство Горького «Парус» при журнале «Летопись». Туда была передана мною увидевшая свет уже после революции книга Владимира Ильича «Империализм, как новейший этап капитализма». В некоторых письмах рассказывается о переговорах с Горьким. Принципиальная неустойчивость его кое-где отмечается.
Рассказывала я Владимиру Ильичу подробно о борьбе за выборы в Военно-промышленный комитет со слов одного из выборщиков, Дунаева, который сам написать ему не собрался. Шляпников в свои приезды в Питер заходил обыкновенно ко мне, расспрашивал о положении дел у нас и вообще в России и рассказывал подробно о загранице и тамошних настроениях. У меня на квартире происходили и некоторые свидания с ним — Шведчикова, Фаберкевича. Виктора Тихомирнова и других.
Из-за больших строгостей и исключительного безлюдия того времени вследствие высылок, арестов, мобилизации и широко разлившегося в первое время шовинизма было чрезвычайно трудно наладить что-либо в то время, и Бюро ПК оказалось, как я отмечаю, мертворожденным. Фактически — как я говорю в письме от 27 апреля 1916 г. — вопросы Бюро разрешались пишущей эти строки («Джемсом») и Шведчиковым («Костя», «Олег»). На нас лежало кроме переписки добывание средств, налаживание транспорта, сношения с ПК и, по возможности, с Москвой и некоторыми провинциальными городами. Если принять во внимание, что оба мы за этот период сидели в тюрьме — я с июля по октябрь 1916 г., а Шведчиков с ноября по январь, что у меня с октября до революции были ежемесячно обыски, закончившиеся арестом в феврале, то будет понятно, насколько спотыкаясь, насколько через пень колоду должна была идти наша работа в это время.
Со средствами было очень плохо. Помню сопряженный с массой хлопот и неудач вечер-концерт, устроенный созданной нами дамской комиссией, которая к концу вся разбежалась и разъехалась, забросив дела почти на меня одну, — предприятие, едва закончившееся покрытием расходов. Транспорт, который тоже должен был давать средства, налаживался туго. Ездила я по поводу него в Териоки для переговоров с депутаткой сейма Марией Кархинен и, помнится, вторично для получения литературы. Не раз жалуюсь я в письмах, что нелегальные издания получаются лишь в единичных экземплярах, что не дает возможности собирать деньги на транспорт. По той же причине отчасти поддерживала я и «Коммуниста», к нам попал лишь первый номер. С удовольствием и нарасхват читаемый, он дал нам некоторые средства. Александр просил меня тогда написать об этом Ильичу и поддержать журнал, о лицах, издававших который отзывался с величайшей похвалой — и вообще, и как о людях, стоящих всецело на нашей позиции. Только недоразумениями, вызванными большим расстоянием между ними и нашим ЦК, да еще излишней нетерпеливостью Владимира Ильича объяснял он возникшие разногласия. Я, конечно, не могла судить по одному номеру о глубине разногласий, о которых слышала от одного Александра. А главное, я страшно ухватилась за мысль получать от этой группы, из больших, так сказать, пределов досягаемости, популярную литературу о лозунгах ЦК во время войны, о гражданской войне. Настолько насущна была потребность в ней в то время, так трудно было, не имея ее, защищать наши взгляды при широко развившемся тогда шовинизме! В письмах своих в ЦК я несколько раз повторяю просьбу дать нам популярную литературу на эту тему. Вследствие этого я, опираясь на мнение нашего кружка, и заступилась за «японцев» перед Владимиром Ильичем.
