Несколько позже Владимира Ильича приехала в Красноярск сестра Г. М. Кржижановского, Антонина Максимилиановна. Окончив фельдшерские курсы, она взяла место на вновь открывшийся в Красноярске переселенческий пункт. Она и была той Schwester, на адрес которой Владимир Ильич просил нас отправлять посылки и деньги. Прямо Ильичу отправлять книги было бы рискованно, так как, адресованные ссыльному, они подвергались бы более строгому просмотру, а пересылаемые деньги полиция обыкновенно удерживала из выдаваемого ссыльным пособия.
Антонина Максимилиановна рассказывает, что, приехав в Красноярск, она отправилась прямо с поезда к чиновнику по переселенческим делам, к которому должна была явиться. Тот сказал ей, что переселенческий пункт находится за три версты от города и что туда ей придется отправиться уже на следующее утро, а теперь надо подыскать себе квартиру. Молодая неопытная девушка, какой она была тогда, А. М. почувствовала себя очень беспомощной на улицах незнакомого города, над которым начали уже сгущаться сумерки. Куда идти? К кому обратиться? И вдруг она сталкивается с Владимиром Ильичем. Чрезвычайно обрадованная, бросается она к нему и начинает излагать ему свои затруднения, совершенно забыв ту невольную робость, которую чувствовала к нему. Он казался ей тогда недосягаемым авторитетом, и она сама удивилась потом той смелости, с которой бросилась к нему, единственно знакомому ей в этом чужом городе человеку. Подумав немного, Владимир Ильич сказал: «Хорошо, я отведу вас сейчас». И он отвел ее в квартиру на Мало-Каченской улице, в которой жило несколько человек учащейся молодежи и где она почувствовала себя сразу уютно и среди своих. Молодежь эта, кроме учебных занятий, читала «Капитал» Маркса и обсуждала прочитанное. Заходя в эту квартиру, Владимир Ильич принимал участие в их беседах.
Таким образом, Владимир Ильич находил себе занятие и на вечера и охотно вел разговоры, которые помогали выяснению взглядов и помогали росту молодой, желающей работать публики.
С нетерпением, как видно из писем, ждал Владимир Ильич прибытия партии товарищей по делу, шедших по этапу. Он запрашивал, чем вызывается задержка ее, просил меня сообщить, удается ли передавать книги, съестное, письма (см. письмо от 15 марта). Хотя Владимир Ильич подал прошение иркутскому генерал-губернатору при проезде его через Красноярск о разрешении ему дождаться назначения места ссылки в Красноярске, чтобы не делать лишнего пути до Иркутска, если ходатайство его о назначении Минусинского округа будет уважено, но писал, что ничего нет невозможного, что местное начальство направит и его в Иркутск, как отправило Ляховского (по этому же делу). В следующем из сохранившихся писем (от 26 марта) он сообщает уже о получении телеграмм как из дому, так и об отправке партии (25 марта); последней был рад «несказанно и сломя голову полетел к Schwester'y делиться радостью. Теперь мы считаем дни и «едем» с почтовым поездом, вышедшим из Москвы 25-го». Владимир Ильич рассказывал по возвращении из Сибири о том, как они с А. М. вышли навстречу поезду с партией и как жандармы стали отгонять их от вагонов. Удалось обменяться только краткими приветствиями с прибывшими: жандармы решительно погнали обоих прочь.
Наконец Владимир Ильич получил извещение (сначала частным образом, от Ляховского) о назначении его в Минусинский округ, а затем и о пункте — селе Шушенском, или, как Ильич называл его шутливо, «Шу-шу-шу». Отправился он туда пароходом вместе с Кржижановским, его матерью и Старковым в конце апреля, но до с. Шушенского пароход не дошел, часть дороги пришлось делать на лошадях.
В июле, в письме, посланном В. Ильичем сестре М. И. в Швейцарию, он, оправдываясь от ее упрека в ужасном негостеприимстве, описывает ей свою Шу-шу-шу. Он дает ей яркую картинку большого грязного и пыльного села в центральной полосе Сибири, окруженного кучами навоза, через которые обязательно нужно перебираться, в какую бы сторону ни выходил из села. Юмор этого описания, указывая на присущую автору бодрость, в то же время отмечает свойственное ему, всем его письмам из ссылки стремление успокоить, утешить мать, постараться примирить ее с его положением изгнанника. И в то же время описание села дается настолько реальное, что мы видим его как будто бы перед глазами, с его Саяновыми горами на горизонте, сравниваемыми с Монбланом над Женевой, с жидким леском, не дающим даже тени, с купаньем в постепенно мелеющих притоках Енисея, с тучами вьющихся надо всем этим комаров, от которых необходимо занавешиваться густо смазанными дегтем сетками.
И все же В. И., как он пишет той же сестре, благодаря ее за присылку какого-то материала, «больше шляется пока, чем занимается» откладывая занятия до осеннего и зимнего времени. Очевидно, он сам чувствовал, что долгое сидение в тюрьме и долгие занятия требуют основательного отдыха и основательного восстановления сил. Занятия охотой тоже встают на первый план. Он откликается на предложение Марка Тимофеевича доставить ему охотничью собаку, он пишет о пребывании у него Г. М. Кржижановского, которому разрешено было приехать погостить в Шушенское на десять дней во время рождественских праздников. В. И. писал, что для него ожидаемый приезд Кржижановского будет большим удовольствием. А затем он описывает совместную охоту, прогулки. Страстным охотником, таким, как два другие мои брата, В. И. не был никогда. Он сам писал (см. письмо № 6): «Если Сибири удастся сделать из меня охотника…»
Все время все письма пронизывает забота о книгах, о пособиях. Сестру Марию Ильиничну он просит делать ему некоторые выписки в Румянцевской библиотеке, она же делает для него «экстракты» из писем — очевидно, интересующих его писем к нам, а знакомым из его писем домой Так, он запрашивал М. Т., получил ли «чикагинец» (В. А. Ионов) пересланное ему Маняшей (М. И. Ульяновой) письмо его еще из Красноярска. Брата, Дмитрия Ильича, просит подписаться для него в какую-нибудь научную московскую библиотеку, например университетскую. Не знаю, из какой библиотеки, но, как видно из писем, Д. И. посылал ему некоторые подлежащие возврату книги. Это продолжалось недолго, ибо 7 ноября брат Дмитрий был арестован. Мне он поручает добывать некоторые книги из Петербурга через «директора» (Ст. Ив. Радченко), — поискать у букинистов или договориться с «писателем» (Струве) о том, чтобы часть гонорара за посылаемые В. И. статьи он употреблял на вновь выходящие книги, ибо только тогда, писал он, можно иметь достаточно своевременно новинки для работы, для рецензий… Просит он также всякие сочинения для переводов, которые собирался сам распределять среди «туруханцев, минусинцев и т. д.» (имея в виду Мартова, Кржижановского, Старкова, Федосеева и др. товарищей)… Постоянно возвращается к посылке ему его книг малой скоростью и очень беспокоится о них; просит выписать ему журналы, газеты; из-за границы просит посылать всякие «проявления» литературы; для начала хотя проспекты и каталоги: выражает желание приобрести оригиналы классиков по политической экономии и философии.
Очень интересовался начавшим выходить в 1897 г. под редакцией Струве марксистским журналом. В письме от 18 мая В. И. спрашивает меня, не знаю ли я что-нибудь о «распре» с редакцией золотопромышленника и К0. Это означает несогласие, возникшее между редакцией «Нового слова» со Струве во главе и редакцией «Самарского вестника» — Масловым и К0. Несогласие это, описанное в воспоминаниях Маслова, возникло по поводу мартовской книжки «Нового слова», первой под редакцией Струве и Туган-Барановского. Самаровестниковцы обвиняли «Новое слово» в сочувственном отношении к буржуазии, к либералам. Владимир Ильич и Федосеев встали тогда на сторону «Нового слова», в защиту которого писали Маслову и К0. Об одном из писем Влад. Ильича к нему Маслов говорит, что оно было написано в боевом тоне и кончалось словами: «Если вы хотите войны, то пусть будет война». Переписка эта, по словам того же Маслова, продолжалась до зимы 1897 г., до закрытия «Нового слова». Подробно говорить здесь об этом не место, но я также помню очень хорошо, что Владимир Ильич был тогда всецело на стороне «Нового слова», книжку которого (очевидно, мартовскую) «читал с громадным удовольствием» (см. письмо от 5 апреля).
