Видя, что хозяин не обращает на него внимания, Кумсков тихо встал из-за стола и покинул комнату.
Зуйко после его ухода снова судорожно глотнул самогон, стараясь заглушить боль. Но хмель не брал его. «Это я виноват, я убил ее!» — Гаврила Максимович взял в руки пистолет — в нем видел он единственный выход. Подержал и… с содроганием отбросил в сторону.
Глубокой ночью, помня наказ Кумскова и обеспокоенная странными звуками в комнате Зуйко, к нему без стука вошла Фальчикова.
Неловко уронив голову на стол, обнимая онемевшими руками порожнюю бутыль и пистолет, мирно храпел Зуйко. Презрительно усмехнувшись, Анна взяла пистолет и сунула его в карман теплого халата.
* * *
Яков Арнольдович понимал, что в логове бандитов — не на блинах у тещи. Он заставлял себя верить, что ошибок не было. Неужели зря они двое суток мудрили с Гетмановым над его легендой? Какие только ситуации и ловушки не создавал для него Бухбанд! Неужели все попусту?
От тревожных мыслей его оторвал врач-консультант губернской чека. Всегда спокойный, даже несколько робкий, сегодня он был какой-то взъерошенный. Решительно прошел к столу, снял хрупкое пенсне на цепочке и, даже не поздоровавшись, чего раньше не позволял себе, сердито спросил:
— До каких пор вы надеетесь выезжать на голом энтузиазме? Я спрашиваю вас как партийца, Яков Арнольдович, до каких пор так безрассудно будете распоряжаться человеческой жизнью?
Группа сотрудников губчека выезжает на встречу с чекистом, работающим в банде.
— Позвольте, доктор, — растерялся Бухбанд, — я ничего не понимаю.
— Хорошо, я сейчас поясню.
Он надел пенсне, отчего вид его стал еще более воинственный.
— Вы прекрасно осведомлены, что Жан Иванович Адитайс серьезно болен. Туберкулез обеих легочных верхушек, невроз сердца. Я дважды ходатайствовал о предоставлении ему отпуска для лечения. Дважды мне отказывали. Больше так продолжаться не может! Вчера на следствии, как мне рассказали по секрету товарищи, Жан Иванович потерял сознание. Где же наше внимание к людям? Это же бессердечно.
— Время сейчас такое, доктор. К тому же я не знал…
— Причем здесь время? — перебил его врач. — Время сейчас наше. Вокруг Советская власть! Почему дозволено жиреть куркулю, которому наша власть — седьмая вода на киселе, а преданнейший революции юноша в свои неполные двадцать четыре года должен дотла сгореть на работе? Почему? Я отказываюсь понимать!
Бухбанд устало потер поседевшие виски и мягко, чтобы ненароком не обидеть хорошего человека, ответил:
— Милый доктор, Адитайс ведет ответственную работу по ликвидации контрреволюционного заговора. Опасного заговора. И никто, кроме него самого, не сделает его дела. Людей не хватает. Все работают на износ. Потому и отказали. Кроме того, доктор, мы — коммунисты…
— Знаю, знаю! — воскликнул доктор. — Опять начнете говорить о мировой революции, о миллионах страждущих порабощенных людей. Знаю! Не хуже вас! Но, скажите вы мне, кто запрещал вам думать о себе? Хоть иногда — о себе, о своей жизни, которая дается только однажды. Кто?
— Совесть! — сердито ответил Бухбанд. — Совесть коммуниста.
— Не понимаю, — пожал плечами доктор. — То же самое мне твердит Адитайс: «Неудобно!» Боже мой! Что значит неудобно, когда вопрос идет о жизни человека! Неужели он и сейчас так занят, что вы не можете ему дать всего два месяца на лечение?
— Адитайс должен выдернуть корешки огромного сорняка — заговора.
— Я слаб в агрономии, товарищ Бухбанд. Я категорически настаиваю на принудительном лечении товарища Адитайса! — голос доктора зазвенел. — Категорически! Жан Иванович сам увиливает от лечения. Я чувствую это. Он не понимает, насколько трагично его положение!
— А оно действительно трагично?
Доктор снял пенсне, протер стекла платочком и доверительным тоном, уже без раздражения, сказал:
— Сейчас вопрос стоит не о лечении его, а о спасении жизни этого юноши. Поверьте моему огромному опыту и практике. О спасении…
Бухбанд задумался. Но тут отворилась дверь и на пороге показался дежурный:
— Товарищ Бухбанд! Горлов!
— Зови!
Яков Арнольдович взволнованно одернул гимнастерку и расправил складки.
— Доктор, извините…
— Я никуда не уйду! — воскликнул тот. — Арестуйте, расстреляйте, но я никуда не пойду, пока вы не дадите мне положительного ответа!
— Обещаю вам, доктор, что сразу же мы продолжим с вами беседу. Обещаю никуда не удирать. — Бухбанд ласково, но настойчиво выпроводил его в коридор, едва не столкнув с Горловым.
— Ну? — нетерпеливо спросил он, плотно прикрыв за доктором дверь.
— Не пришел…
Бухбанд сразу как-то обмяк, прошел к столу и устало опустился в громоздкое кресло.
— Неужели опять провал? — прошептал он. — Неужели эта белая сволочь водила нас за нос?
В кабинет стремительно вошел Долгирев. По виду чекистов понял, что связи с Гетмановым нет.
— Когда запасной вариант? — спросил он.
— Через три дня, — вздохнул Бухбанд.
— Ну что же, надо ждать! Ему там вдесятеро труднее. Будем ждать.
Долгирев вышел.
— Вот что, Сергей, — сказал Бухбанд. — Выезжай сегодня же. И готовься. Если Яков не придет и на этот раз, пойдешь ты. О легенде поговорим позже. Но вряд ли она будет надежнее, чем была у него.
— Придет! — уверенно произнес Горлов.
— Желаю того же! — Бухбанд крепко пожал ему руку и проводил до дверей.
Ожидавший там доктор вскочил со стула и заслонил собою проход:
— Вы обещали, Яков Арнольдович!
— Да, да, входите. Итак?
— Итак, две недели отдыха для товарища Адитайса. Я не прошу у вас невозможного. Я уже не требую два месяца, как прежде, не прошу у вас берег Черного моря. Я прошу всего две недели. В Кисловодске. И, пожалуйста, прикажите ему сами.
— Вы правы, — согласился Бухбанд. — Нашему латышу нужен отдых. Кем-нибудь подменим. Через недельку Адитайс начнет лечение, — сказал он, хотя прекрасно понимал, что подменить будет некем, что к его сложным хлопотам прибавятся еще и дела Жана.
— Благодарю. Я знал, что вы рассудите как настоящий партиец.
Доктор гордо поднял голову и покинул кабинет Бухбанда. А минут через пять дверь снова скрипнула, и появился Адитайс.
— Яков Арнольдович! Я не пойму, кто у нас командует? — он пытался улыбнуться. — Меня терроризирует своими приказами доктор.
— Подготовьте свои дела, товарищ Адитайс, для передачи, а сами собирайтесь в Кисловодск. На две недели.
— Командировка? — оживленно спросил Адитайс.
— Да. Срочная. В распоряжение доктора.
— Сейчас? Вы же знаете…
— Знаю. Выполняйте приказание. Вам надо подлечиться.
— Разве я не справляюсь со своими делами? — растерянно спросил Адитайс — Тогда скажите мне об этом прямо…
— Мы забываем, Жан Иванович, что нам с вами работать не только сегодня, но и завтра. В чем-то доктор прав. К работе вашей у меня никаких претензий нет. Разговор сейчас идет о вашем здоровье. Почему вы скрыли от меня, что вчера теряли сознание?
— Яков Арнольдович, — пытался отшутиться Адитайс, — вы идете на поводу у доктора. Он вечно что-нибудь преувеличивает.
— В общем, сдавайте дела и собирайтесь, — закончил Бухбанд.
Адитайс нерешительно топтался на месте.
— Что у вас? — спросил Бухбанд.
— Понимаете, я подготовился к операции по «Прикумсоюзу». Эта ветвь «Штаба» начинает активную работу. Саботаж. Надо спасти посевной фонд. Да и этот инженер, связь Чепурного. Я вам докладывал.
— Да. Помню. Ну и что?
— Так вот. Думаю, лучше меня пока никто не знает обстоятельств дела. А посвящать кого другого — массу времени потеряем.
Адитайс хотел выторговать хоть неделю. Бухбанд хорошо понимал это. И втайне гордился. Ведь он сам учил своих ребят доводить дело до конца, не выпускать его из рук, влезать что называется «по самые уши». Но доктор? Что скажет он? Впрочем, скоро все решится, и Адитайс сможет поступить в полное распоряжение медиков. И тогда уж действительно месяца на два.