Клотильда, как и обещала, молилась едва ли не сутки напролет. Даже отец Ремигий, получивший после кончины венчавшего королевскую чету священника вожделенный сан епископа Суассонского, отслужил в храме Сен-Пьер несколько специальных молебнов.

Пожалуй, единственным в Суассоне, кто желал Хлодвигу поражения, оставался Терри. Мальчик затаил на отца обиду и за былые унижения новой королевой его матери, сведшие ту преждевременно в могилу, и за презрительное обращение к себе отныне всех обитателей резиденции, и за ненавистное прозвище «бастард». Более же всего Тьерри ненавидел Клотильду: именно она первой начала называть его этим постыдным словом, а затем уже, в угоду ей, его стал повторять весь королевский двор.

…Хлодвиг все-таки одержал победу над саксами, но ценой больших потерь: Ахенский домен очень сильно пострадал от разрушений, многие воины – из числа франков и наемников – не смогли вернуться домой, пав на поле битвы…

Однажды, в самый разгар сражения под Толбиаком, в какой-то момент Хлодвигу показалось, что его воины вот-вот дрогнут, и он будет окружен и повержен врагом. И тогда король-арианин впервые обратил взор к небу и помолился Всевышнему. Вознесенная молитва шла от самого сердца: Хлодвиг мысленно поклялся, что в случае победы отречется и от еретического арианства, и от языческих богов, которым нет-нет, да и поклонялся в душе, и примет христианскую веру вместе с крещением в соответствии с римскими церковными канонами.

Видимо, Бог услышал его молитву. Во всяком случае, Хлодвиг вдруг увидел спустившегося с небес ангела с цветком лилии в руках. Наверное, то был священный знак, ибо вскоре саксы были разбиты и обращены вспять.

Счастливый Хлодвиг тотчас отправил в Суассон, к регенту-букеларию Гунтраму, гонца с посланием, в котором в торжествующих тонах сообщал об одержанной им победе.

Клотильда, узнав о столь радостном известии, спустя несколько дней разрешилась – на сей раз удачно – от бремени мальчиком, которого отец Ремигий при последовавшем почти вслед за родами крещении нарек Хлодомиром. Клотильда же, чуть оправившись от перенесенных мук деторождения, спешно начала обсуждать с духовником предстоящее крещение своего супруга.

В итоге священник настоял, чтобы принятие королем христианства и крещения состоялось в Реймсе (там находился один из крупнейших арианских храмов, который отец Ремигий надеялся, став епископом Реймским, заполучить и передать потом в официальную юрисдикцию папы римского).

Подготовка к официальному обряду крещения короля растянулась по разным причинам почти на полгода, поэтому окончательную дату его проведения решено было перенести на Рождество.

И вот долгожданный день настал! Сопровождаемые пышной свитой, состоящей из многочисленных слуг и почти трехтысячной дружины воинов, Хлодвиг и Клотильда отправились в Реймс, где к тому времени успела сбыться вожделенная мечта Ремигия: он принял бразды правления крупнейшим местным храмом и именовался отныне епископом Реймским. Примкнула к королевской чете и ранее принявшая христианство старшая сестра Хлодвига Адофледа, ныне – супруга остготского короля Теодориха Великого. А вот Лантехидьда и Альбофледа (младшие сестры Хлодвига, тоже рожденные от Базины Тюрингской) присоединились вместе с мужьями к роскошному королевскому кортежу, дабы только еще принять новую для них веру.

За время подготовки к обряду Хлодвиг не раз обдумал последствия, могущие произойти с ним после официального принятия римского христианства[43].

На всех западных территориях бывшей Римской империи (а ныне – в королевстве Хлодвига) основная часть населения продолжала придерживаться издревле утвердившегося в обычаях арианства, а то и еще более древнего язычества, поэтому христиане до сих пор оставались в меньшинстве. Окончательно приняв решение стать христианином, Хлодвиг не терял времени даром, использовав королевские влияние и власть, он убедил своих воинов последовать его примеру. Входящие в состав дружины франки и германцы – пестрая смесь язычников и ариан – не смогли отказать повелителю и ответили на его призыв единодушным согласием.

Впрочем, никого из ариан и язычников, противящихся смене веры, Хлодвиг в своем королевстве и не собирался притеснять в дальнейшем, мудро решив проявлять веротерпимость. Собственно, даже для него самого обращение в христианство, равно как и (в свое время) – в арианство, было, прежде всего, политическим шагом. Чего уж греха таить: своим столь неожиданным поступком он в первую очередь преследовал цель получить признание Рима, а в случае необходимости – и его поддержку. Как духовную, так и военную.

В то же время, памятуя о явлении ему ангела на поле брани под Толбиаком, Хлодвиг отчего-то не сомневался более в божественном провидении и в благоволении к нему Всевышнего. Потому, не желая пренебрегать знаком свыше, приказал даже расшить праздничную мантию, в которой предстанет перед населением Реймса, золотыми лилиями, а впоследствии поместить сей благородный цветок и на свой штандарт.

…Весной следующего года, будучи уже крещеным христианином, король Хлодвиг принял в суассонской резиденции послов Анастасия, императора Восточной Римской империи. Со всей подобающей случаю торжественностью те вручили ему грамоту о присвоении титула консула, а чуть позже облачили его – в базилике Святого Мартина – в пурпурный плащ-палудаментум и водрузили на голову венец, усыпанный драгоценными камнями. После этого король в сопровождении свиты и римских послов проделал верхом на лошади путь от базилики до храма Сен-Пьер, в коем венчался с Клотильдой, разбрасывая направо и налево золотые и серебряные монеты на радость высыпавшему на улицы народу, на все лады славившему своего повелителя. Именно с того дня король франков Хлодвиг стал именоваться Хлодвигом Августом.

Время шло, Тьерри исполнилось пятнадцать лет. Благодаря ежедневной физической работе на конюшне он заметно вытянулся и выглядел теперь хотя и худым, но сильным и жилистым. Коннетабль Андсвар, несмотря на то что жена прожужжала ему все уши по поводу нежелательной дружбы их сына с бастардом, искренне привязался к смышленому парнишке и на сетования супруги не обращал ни малейшего внимания. К тому же он до сих пор не мог забыть красавицу Амалабергу. А поскольку при жизни в ней наряду с франкской текла и саксонская кровь, по сей день переживал ее смерть как смерть родного человека.

От отца Тьерри унаследовал густые черные волосы, которые заплетал теперь по франкскому обычаю в косу, лицом же был похож на мать. Его большие серые глаза изо дня в день напоминали коннетаблю о столь стремительно и несправедливо угасшей красоте Амалаберги. На самом деле Андсвар даже сам себе боялся признаться, что всегда был тайно влюблен в прекрасную королеву, ставшую наложницей и покинувшую бренный мир при крайне трагическом стечении обстоятельств.

В последнее время Андсвар стал доверять Тьерри и сыну Эйнару и более серьезные дела, нежели чистка лошадиных стойл. А однажды даже разрешил вдвоем отправиться на Эну[44]. Юные помощники с восторженными криками быстро оседлали коней и верхом, ведя за собой в поводу еще по две лошади, направились к реке.

На берегу они спешились, развязали пояса, скинули туники и принялись выполнять задание коннетабля – мыть и чистить лошадей. Неожиданно Эйнар спросил:

– Тьерри, а правду говорят, что сенешаль Гортран учит тебя римскому[45] языку?

– Правда, – подтвердил Тьерри, усердно водя по спине рыжей лошади щеткой из свиной щетины. «И не только языку, – добавил он мысленно. – Еще и владению мечом. Правда, вместо настоящего оружия мы используем пока деревянные палки».

– А зачем он тебе, если ты вместе со мной работаешь в конюшне? – не унимался приятель.

– Не знаю… Может быть, пригодится, – неопределенно пожал плечами Тьерри.