Внезапно руки как-то сами судорожно дернулись в уолдиках, и это было вовсе не похоже на его обычные, безукоризненно экономные движения. Исполнительные уолдики были крупней натуральной величины рук, поскольку он мастерил новую опытную установку. Одна из подвесок лопнула, плоский зажим на ней нехорошо звякнул, ударившись о стену. Дремавший поблизости Бальдур приподнял уши, огляделся и вопросительно уставился на Уолдо.

Уолдо воззрился на пса, тот заскулил.

— Фу! Молчать!

Пес затих и взглядом попросил прощения.

Как-то не вникая, что делает, Уолдо осмотрел повреждение. Ерунда, но без ремонта не обойтись. Сила. Но ведь если бы он стал сильным, он мог бы делать все, что угодно, буквально все, что угодно! Та-ак, уолдики шестой номер и новый ремень вместо лопнувшего… Если бы он стал сильным! Уолдо бездумно потянулся к уолдикам шестой номер.

Сила!

Он мог бы даже встречаться с женщинами… И быть сильнее, чем они!

Он мог бы плавать. Мог бы ездить верхом. Мог бы вести машину, прыгать, бегать. Мог бы брать разные вещи голыми руками. Мог бы даже научиться танцевать!

Стать сильным!

Мог бы мускулы заиметь! Мог бы ломать вещи.

Мог бы… Мог бы…

Уолдо включил гигантские уолдики с захватами в рост человека. Уж кто силен, так это они! Одной исполинской клешней выдернул из стопки шестимиллиметровый стальной лист, поднял его и встряхнул. Лист загудел, как колокол. Уолдо еще раз встряхнул его. Вот где сила!

Он зажал лист обеими клешнями, перегнул пополам. Металл сложился неровно. Он судорожно принялся мять его в гигантских ладонях, как ненужную бумажку. От жуткого скрежета у Бальдура шерсть встала дыбом на загривке — сам Уолдо как ничего не слышал.

Тяжело дыша, остановился. Со лба катил пот, в ушах звенела кровь. Но ему было мало. Хотелось еще больше напрячься, самому себе показать, что такое сила! Вломившись в соседний склад, он выбрал четырехметровый угольник, толкнул туда, где смог взять обеими гигантскими ручищами, и потащил к себе.

Угольник не прошел в двери; Уолдо крутанул его половчее и при этом попортил клешней дверную раму. И не заметил этого.

В здоровенном кулаке угольник выглядел как увесистая дубина. Взмахнул ею. Бальдур попятился так, чтобы кольцо управления прикрыло его от исполинских ручищ.

Мощь! Сила! Разносящая вдребезги, неодолимая сила…

Судорожным рывком Уолдо остановил замах угольника у самой стены. Нет, не так. Он сгреб другой конец угольника левой клешней и попробовал согнуть. Большие уолдики предназначались для тяжелой работы, но угольник на то и угольник, чтобы не гнулся. Уолдо напряг руки в своих задатчиках, силясь заставить стальные кулачища исполнить свой приказ. На панели управления вспыхнул предупредительный сигнал. Уолдо слепо врубил аварийную перегрузку и нажал еще.

Гул уолдиков и хрип собственного дыхания утонули в диком скрежете металла по металлу, угольник начал уступать. Ликуя, Уолдо поддал еще. Угольник начал складываться пополам, но тут уолдики не выдержали. Правые захваты сдали первыми, кулачище разжался. Левый кулак, потеряв упор, вывернулся, угольник вылетел из него.

Вылетел, проломил тонкую стену, проделал рваную дыру и лязгнул обо что-то в соседнем помещении.

Гигантские уолдики превратились в мертвый лом.

Уолдо вынул из перчаток свои пухлые розовые ручки и глянул на них. Плечи налились тяжестью, из груди вырвался хриплый всхлип. Он закрыл лицо руками; сквозь пальцы хлынули слезы. Бальдур жалобно заскулил и прижался поближе.

А на панели управления все звенел и звенел звонок.

Лом был убран прочь, и ровная чистая заплата закрыла то место, где угольник проложил себе путь. Но замены гигантским уолдикам еще не было; их опорная рама пустовала. Уолдо был занят сооружением силомера.

Годы прошли с тех пор, как он перестал заботиться о численном измерении собственной силы. От нее пользы было мало; он сосредоточился на тренировке ловкости, а в частности на точном и четком управлении своими тезками. В избирательном, полном и виртуозном пользовании собственными мускулами ему не было равных; он управлял — приходилось управлять. Но в самой по себе силе он не испытывал нужды.

С его станочным парком под рукой было нетрудно сварганить приборчик со шкалой, показывающей в фунтах силу сжатия одной руки. Пружинка с ярмом для захвата — вот и все. Он приостановился и обозрел свою поделку.

Надо было только снять уолдики, взять ярмо голой рукой и сдавить, и все станет ясно. И все же он колебался.

В диковину было держать в голой руке такую здоровенную железяку. И-и — оп! Потянуться в Иномир за силенками. Он закрыл глаза и сжал силомер в кулаке. Открыл. Четырнадцать фунтов, то есть меньше, чем он издавна привык располагать.

Но ведь это он еще не взаправду попытался. Он попытался представить себе ладони Грэмпса Шнайдера у себя на руке, ощутить тот теплый зуд. Силу, дотянуться и стребовать силу. Четырнадцать фунтов, пятнадцать… семнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать один! Победа! Победа! Сила и смелость изменили ему, не сказать, которая вперед. Стрелка свалилась на нуль; надо было отдохнуть.

А вправду ли он добился такого выдающегося результата? Или двадцать один фунт — это нормально для теперешнего возраста и веса? Здоровый сильный человек не из лежебок должен выжать около ста пятидесяти фунтов, Уолдо об этом знал.

И тем не менее двадцать один фунт — это было на шесть фунтов больше, чем он когда-либо раньше показывал.

Ну-ка, еще разок! Десять, одиннадцать… двенадцать. Тринадцать. Стрелка заколебалась. Ну, это он еще не дожал, это же смешно. Четырнадцать.

И застопорило. Как он ни напрягался, как ни собирал в кулак всю волю, больше четырнадцати не выжималось. И раз за разом постепенно выходило все меньше и меньше.

Шестнадцать фунтов — таков был лучший результат, которого он добился за следующие дни. Двадцать один — это, казалось, была счастливая случайность, везенье с первого раза. Горечь жгла.

Нет, так легко он не сдастся. Ведь не вдруг он достиг теперешних богатства и известности. Он не отступался, старательно припоминал, что именно говорил ему Шнайдер, и силился почувствовать, именно почувствовать прикосновение рук старика. Твердил себе, что и впрямь делался сильнее от этого прикосновения, но не удалось осознать из-за сильной земной гравитации. И продолжал попытки.

В глубине души понимал, что в конце концов можно еще раз отыскать Грэмпса Шнайдера и попросить помочь, если фокус так и не удастся. Но уж так не хотелось делать это, уж так не хотелось. Не потому что пришлось бы повторить эту ужасную езду — хотя и этой причины, вообще говоря, было больше чем достаточно, — а потому, что если отыскать и попросить, а вдруг Шнайдер не сумеет помочь, тогда вообще не останется никакой надежды. Ни-ка-кой.

И лучше жить в сознании краха и коря за то самого себя, чем окончательно лишиться надежды. Он упрямо отгонял мысль о поездке.

Уолдо почти не считался с обычным земным распорядком дня, ел и спал, когда захочется. Мог вздремнуть в любой момент. Однако со вполне правильными интервалами спал подолгу. Разумеется, не в постели. Человек, витающий в воздухе, не нуждается в постели. Но Уолдо выработал в себе привычку перед тем, как крепко заснуть часиков на восемь, обязательно пристегиваться, чтобы от случайного движения воздуха не навалиться ненароком на какой-нибудь переключатель или рукоятку управления.

Однако с тех пор как одолело страстное желание обрести силу, сон стал некрепок, и пришлось часто прибегать к снотворному.

Вернулся доктор Рэмбо и пустился рыскать вокруг. В его безумных глазах горела ненависть. Во всех своих бедах Рэмбо винил его, Уолдо. И даже во «Фригольде» не было спасения от Рэмбо, потому что безумный физик открыл способ нырять через одно пространство в другое. Вот он, вот он! Голова торчит из Иноми-ра. «Ты не уйдешь от меня, Уолдо!» Исчез. Нет, теперь он вынырнул сзади. Руки тянутся, извиваются, точь-в-точь как антенны декальбов. «Ага, Уолдо!» Но собственные руки Уолдо превратились в гигантские уолдики-клешни, готовые схватить Рэмбо.