Еще в раннем детстве Уолдо проявил острый интерес к полетам в космосе, но не потому, что стремился исследовать неведомые дали, а потому, что его детский преждевременно развитый ум подметил, какие гигантские возможности сулит ему невесомость. И уже подростком он здорово помог первым космонавтам-испытателям, соорудив для них систему управления, которая требовала от пилота минимальных усилий в момент разгона и торможения, то есть при двойных и тройных перегрузках.

Изобрести что-то в этом духе никаких хлопот не представляло; он просто приспособил к делу манипуляторы, с помощью которых сражался с обычной силой тяжести, им воспринимаемой как постоянная перегрузка. И первый же удачно сконструированный и безопасный в полете космический корабль был снабжен аппаратурой, которая в свое время помогла Уолдо перебраться с больничной койки в инвалидную коляску.

Компенсаторы ускорения, нынешнее стандартное оборудование, применяемое на судах, следующих на Луну и обратно, ведут свое происхождение от полной до краев ванны, в которой Уолдо обычно ел и спал до того момента, как покинул родительский дом, чтобы перебраться в свой теперешний, кое в чем уникальный. Большая часть самых важных изобретений Уолдо первоначально предназначалась для облегчения его собственной участи и лишь впоследствии была приспособлена для общего пользования. Даже общепринятые аппаратики, гротескно человекоподобные и всем известные под названием «уолдиков», а точнее говоря, «Синхронные пантографы-удвоители Уолдо Ф. Джонса, патент #296001437, новые серии и прочие, прежде чем он переконструировал их для массового производства, имели предшественников — несколько поколений механизмов, которыми Уолдо пользовался в собственной мастерской. Первый из уолдиков, донельзя примитивный по сравнению с нынешними, неизбежно встречающимися в любой мастерской, на любой фабрике, на любом заводе или складе, был когда-то сконструирован для того, чтобы его создатель мог работать по металлу на токарном станке.

Когда-то Уолдо возмущался по поводу клички, которой наградили его детища, — он был задет таким бесцеремонным панибратством, — но, поостыв, по-деловому оценил преимущество, проистекающее из отождествления его имени с таким общеупотребительным и незаменимым механизмом.

Когда журналисты взялись называть его дом в космосе «Инваколом», казалось бы, следовало ожидать, что Уолдо отнесется к этому как к дальнейшему росту своей популярности. Однако этого не случилось. Уолдо настолько возмутился, что даже предпринял попытку наложить запрет на это словцо. Почему? А потому что, хотите верьте, хотите — нет, Уолдо никогда не считал себя инвалидом.

Он рассматривал себя не как калеку, сбоку припеку человеческого общества, а как сверхчеловека, высшую стадию развития вида, существо, которое не нуждается в грубой силе безволосых обезьян. С его точки зрения последовательность ступеней развития выглядела следующим образом: от волосатых обезьян через безволосых к Уолдо. Какой-нибудь ленивый шимпанзе без видимого напряжения мышц способен тащить одной рукой полторы тысячи фунтов. В этом Уолдо убедился, заполучив экземпляр и долготерпеливо доводя животное до исступления, чтобы заставить его показать свою силу. Физически развитый человек может сжать в руке силомер с усилием, равным ста пятидесяти фунтам. А вот сам Уолдо, исходя потом от напряжения, в жизни не смог бы показать на таком силомере больше пятнадцати фунтов.

Соответствовал истине этот непритязательный вывод или нет, но Уолдо уверовал в него и принял за основу. Обычные люди — это отребье с гипертрофированными мускулами, безволосые шимпанзе. А он, Уолдо, десятикратно превосходит их.

И должен во многом шагнуть вперед.

Хоть Уолдо и не ходил по Земле, а дела его делались там. Помимо управления своими многочисленными предприятиями, он постоянно консультировал множество фирм по теории и практике механизмов и машин. Под рукою в помещении находилось все, что нужно для работы. Прямо перед ним располагался цветной стереотелевизор. Там мерцали наготове две системы координат: ортогональная и полярная. Выше и правее висел телевизор поменьше. Оба приемника были оснащены полной записью посредством параллельных устройств, удобства ради убранных в соседний отсек.

С экрана меньшего телевизора за Уолдо наблюдали два мужских лица. На большем экране была видна внутренняя часть обширного цеха, скорее похожего на ангар. Непосредственно перед окуляром располагался шлифовальный станок, на котором шла обработка какой-то крупной отливки. Рядом со станком стоял рабочий, на лице у него была написана с трудом сдерживаемая злоба.

— Лучший ваш кадр, — объявил Уолдо тем двоим с малого телевизора. — При том, что наверняка руки у него — крюки и он понятия не имеет, что такое точная работа, все же он гений по сравнению с теми кретинами, которых вы именуете станочниками.

Рабочий зыркнул по сторонам, будто пытаясь понять, откуда доносится голос. Было очевидно, что он слышит Уолдо, но видеть не может: ему телевизора не поставили.

— Не на мой ли счет остришь? — резко сказал рабочий.

— Мой дорогой, вы меня не так поняли, — умильно пропел Уолдо. — Я говорил исключительно в похвалу вам. И весьма надеюсь, что мне удастся обучить вас элементарным приемам точной работы. А потом уж не обманите наших ожиданий, научите работать придурков, что возле вас вертятся. Будьте добры, перчатки.

Перед рабочим на обычной подвеске болталась пара пятипалых перчаток длиной до локтя — очередной уолдик. Точно такая же пара находилась перед самим Уолдо, соединенная в параллель с наземной. Манипуляторы-исполнители, действиями которых Уолдо собирался управлять с помощью своих сервомеханизмов, были с монтированы на рабочем месте шлифовщика перед станком.

Указание Уолдо было адресовано рабочему. Тот взглянул на висящие перед ним перчатки, но даже пальцем не шевельнул.

— Кто не показывается, тот пусть мне не приказывает, — решительно сказал рабочий, поглядывая куда-то в сторону.

— Дженкинс, послушайте, — начал один из двойки с малого экрана.

Уолдо вздохнул.

— Господа, у меня нет ни времени, ни желания наводить дисциплину у вас в цеху. Соизвольте развернуть свой телевизор так, чтобы наш чересчур раздражительный друг имел возможность видеть меня.

Произошла перестановка; в глубине кадра как на малом телевизоре Уолдо, так и на большом появилось лицо рабочего.

— Ну вот. Теперь лучше? — кротко спросил Уолдо.

Рабочий что-то буркнул.

— Послушайте… Простите, а как вас зовут?

— Александр Дженкинс.

— Отлично, дружище Алек. Руки в перчатки.

Дженкинс сунул руки в уолдики и застыл в ожидании. Уолдо надел приготовленные перчатки; и все три пары манипуляторов, заодно с исполнительной, установленной на станке, ожили. Дженкинс закусил губу так, словно почел крайне неприятным, когда надетые перчатки взялись распоряжаться его пальцами.

Уолдо плавно сгибал и разгибал их; две пары уолдиков на экране в тот же миг точно повторяли эти движения.

— Алек, дорогой, вы реагируйте на прикосновение, — подавал советы Уолдо. — Мягче, мягче. Заставьте свои мускулы работать на благо себе.

Закончив разминку, Уолдо перешел к более сложным движениям. Уолдики на станке отозвались, переключили подачу, легко и аккуратно продолжили цикл обработки отливки. Вот одна механическая рука опустилась вниз, отрегулировала высоту стола, а в это время другая увеличила подачу эмульсии в зону шлифовки.

— Ритмичней, Алек, ритмичней. Не дергайтесь, не делайте лишних движений. Старайтесь поспевать за мной.

Отливка с обманчивой быстротой приобрела форму, стало ясно, что на станке обрабатывается корпус обычного трехкулачкового зажимного патрона для токарного станка. Вот зажимы разжались, готовый корпус упал на ленту транспортера, место на станке заняла следующая заготовка. Уолдо неторопливо и умело повторил цикл, его пальцы в уолдиках работали с усилиями, которые следовало бы измерять долями унций, но две пары уолдиков в десятках тысяч миль внизу, на Земле, в точности следуя его движениям, развивали силу, необходимую для тяжелой ручной работы.