— Вы смешны! О какой любви вы говорите?! — не удержался я от восклицания.

— Страдание рождает любовь, — заметил он в ответ.

— Но страдание рождает и страх перед этим миром и еще больший страх перед Ничто, — возразил я.

— Эта идея настойчиво манифестируется людьми, — отозвался он. Причина всякого страдания неустранима в принципе, ибо она в роковом несоответствии живого организма и этого окаменевшего мира, мертвого и бездушного. Жизнь случайность в нем, которую он устраняет ежесекундно с бездумной расторопностью. В бездушии космоса и в людской одухотворенности сокрыто трагическое и непоколебимое противоречие. Чтобы вернуться во Вселенную, слиться с ней, надлежит избавиться от калечащего человека изъяна, имя которому — душа, и таким образом обрести бессмертие.

— Но укажите инструментарий, коим душа изымается, — или он известен с первобытных времен? — напряжение сковало мои члены.

— Увы, это не смерть — при таком исходе все было бы чрезмерно упрощено, — вещал андрогин. — Вам самим надлежит отторгнуть свою душу, ежели, разумеется, вы того воистину пожелаете. По нашему разумению, человек есть дитя энергии, а не сын обезьяны или сын Бога… Заблудшее дитя энергии… Поскольку душа лежит вне всяких энергетических потоков, ее природа для нас необъяснима, она чужда этому миру, сия ноша чрезмерна для ее обладателя, посему человек должен избавиться от нее и вернуться в свое лоно — вселенское энергетическое поле, где он не будет знать ни легкости, ни тяжести, ни радости, ни горя, ни любви, ни ненависти, но обретет вечное существование. Однако всякому на этом пути надлежит пройти через боль, а истинное освобождение настает лишь тогда, когда андрогин находит свою половину на Земле, и уже вместе, слившись воедино, они подымаются в бессмертие. Подобно тому, как два человека, мужчина и женщина, участвуют в рождении третьего, андрогин и его половина рождают того, кто будет вечен, кто взойдет на иную ступень бытия… Ибо андрогин преисполнен беспощадной любви, — повторил он.

— В своем большинстве люди чужды духовным порывам, то есть чужды тому, что, собственно, и делает их людьми. О какой половине мыслите вы, когда возвращаетесь на Землю, и что это за иной мир, который допускает подобное возвращение?

— Боль и страдание укажут верную дорогу туда. Мертвое и живое способны соединиться, воплотиться в одно целое, имя которому — андрогин. Некогда ушедшие из жизни, мы вновь возвращаемся в нее, чтобы забрать своих избранников и уйти, уже навсегда, в миры, рассказать о коих невозможно. В месяцы, что предшествуют соитию, андрогин переполняется кровью, упоен ею сверх всякой меры — так начинаются родовые муки, которые завершаются слиянием и вознесением. Андрогин будет вставать из могилы до той поры, пока не заберет своего возлюбленного с собой.

Я внимал напряженно его проповеди, и вдруг острая боль полоснула за левой грудиной, я пригнулся, задышал учащенно, приложил ладонь к груди, стараясь унять резь. Мысли враз улетучились и облегчили мозг, и все, абсолютно все, что каким–то образом сочетается вокруг, предстало передо мной в пелене равнодушия и лишенной смысла бесконечности.

Незнакомец промолвил:

— Ты искал нас, мы же ищем тебе подобных. Ты жаждешь боли, ибо она единственная преграда на пути к тем высотам, ибо она и только она открывает туда дорогу. Ступив в нашу обитель, ты тотчас проникся ею, страдай же и мучайся, паяц, иного пути к вершине нет.

Я дико закричал, выпучив глаза. Мои внутренности как будто разрывали крючья, ноги точно погрузились в пышущий жаром свинец, я корчился на полу, обеспамятев и обезумев, покуда тьма не застила глаза.

____________

В тот день я очнулся в придорожной канаве. В измятой и грязной одежде, едва волоча ноги, с невероятными усилиями добрался домой. Положение мое представлялось унизительным — кто–то использовал меня как игрушку, подобно тому как бабки–ворожеи напускают порчу, прислал в мое тело и душу боль.

Не оставалось крупицы сомнений, что кто–то преследует меня. К примеру, этот вертлявый и ехидный старик Сумский. В те самые минуты, когда я нуждался в уединении, он возникал неподалеку точно из–под земли, взял обыкновение сиживать на моих лекциях, строя ужимки и гримасы с задней скамьи. Нахваливая хлебосольных поварих–сестриц, зазывал в гости. Раз я не нашел повода отказать, пришел, сел в гостиной в ожидании блинов и водки, меланхолично откликаясь на расспросы Сумского, и вдруг испугался зловещего, кошмарного шороха за спиной. То ветви исполинской липы, взметываемые ветром, хлестко оглаживали оконное стекло, ветви–плети…

Сумский, молодо и озорно блестя глазами, разоткровенничался:

— Помните, Павел Дмитриевич, я утверждал некогда, что у меня нет будущего — я был, признаюсь, неискренен с вами — у меня есть будущее.

— Смотря что под ним понимать, — бесцеремонно бросил я, опрокидывая содержимое граненых рюмок в рот в стремлении унять воцарившуюся в душе жуть, слыша, с какой неистовостью ветви стегают по стеклу.

Мне было неуютно здесь, я заторопился домой, надевал уже пальто с обтрепанными рукавами в передней, когда Сумский, приблизившись так, чтобы кроме меня его никто не услышал, шепнул, заглядывая настырно, с воровской хитрецой в мои глаза:

— Напрасно вы лишаете меня будущего, молодой человек…

— Помилуйте, Петр Валерьянович! Живите, прости Господи, сколько душа пожелает, — оторопело пробормотал я, едва сдерживая желание кинуться прочь из этого сырого полутемного коридора.

— Там нет жизни, но есть будущее, — ответил старик и самодовольно зажмурился, видно, посылая мысленный взор куда–то, к неземным высотам. — Вот так–с… Вам мой обещанный совет: ждите будущее, и оно придет непременно.

Вержбицкий ввалился с лихорадочно блестящими глазами, растрепанный, возбужденно потрясая кулаком:

— Ты, Павел, будешь первым после меня, кто узнает сенсацию века!

Этот пожилой, смешной и по–детски увлеченный человек опустился на табурет, перевел дух и выпалил:

— В городе действует секта андрогинов!

Я сосредоточенно раскуривал трубку, полулежа на кровати, и никак не выразил свое отношение к услышанному.

— Разумеется, Павел, тебе сие мудреное словцо ничего не говорит, продолжал Вержбипкий. — Андрогин — это существо из иного мира, который ищет свою половину на земле.

— Черт, табак отсырел! — пробормотал я.

— Креатуры андрогинов простираются по всей Руси. Андрогин сам выбирает свою жертву — она же его избавитель.

— Уморил ты меня, Исидор, — выдавал я усмешку. — Поведай что–нибудь позанимательней и посерьезней.

— Куда уж серьезней, — нахмурился репортер. — Ни единую мою заметку на эту тему редактор не подписал в набор. Я выдвинул версию о том, что именно андрогины причастны к цепочке убийств горожан.

— Какая муха тебя укусила?! Ежели они явились из иной, как ты утверждаешь, жизни, то зачем им понадобилось обагривать руки кровью несчастный обывателей? — Роль неискушенного слушателя, похоже, удавалась мне.

— Я многого не знаю, — посуровел Исидор Вержбицкий, — но чутье подсказывает мне, что я ступаю по верному пути.

— Гляди же, ненароком забредешь туда, откуда не выбраться.

Он вскоре ушел. У меня же в тот день все пошло наперекосяк — не потому, что я разволновался после услышанных новостей, — в них было как раз мало нового для меня, но потому, что я отныне в некоей мере должен был принять ответственность за судьбу моего знакомца, Исидора Вержбицкого, так же, как некто, вероятно, печется и о благополучном исходе моих устремлений. Ужель душа моя в неволе?

Я застыл в задумчивости у отворенного окна. В память врезалась искореженная рожа Прова, сладострастный рык: «Кинь копейку на помин твоей души!». Где сейчас этот калека, в каких мирах?

…Я кожей спины ощутил, что кто–то стоит позади. Внутренне напрягшись, я перегнулся через раму, отыскивая взором некий спасительный выступ, камень для защиты, но рука моя с разъятыми пальцами была далека от дороги и тогда, закричав, ибо улица была пустынна, закричав от невыносимой боли и тоски, я резко обернулся и, словно бык, боднул лбом в грудь стоявшего за мной. Он захрипел, выпучив очумело глаза, — я ударил его ногой с неведомой прежде злобой и ожесточением.