У противоположной стены установлен экран, на котором в ритме музыки самолеты ложатся на крыло, стремительно уходят в пике и сразу же круто взмывают ввысь.

«Я скоро вернусь. Побудь здесь», — говорю я Кристиану и исчезаю в толпе, потому что договорилась с Сезен.

На полу вокруг бара уже образовались лужи. Вдруг по толпе проносится крик ликования.

Все сгрудились у сцены, единственного островка света в темном зале.

Мы с Сезен рука об руку выходим на сцену. Сезен в длинном белом, усеянном серебристыми блестками платье, с большими ангельскими крыльями за спиной. Из высокой прически, обрамляя ее нежное бледное лицо, спускаются два длинных локона. На мне черный, отливающий металлом брючный костюм в обтяжку. Волосы строго зачесаны назад и заплетены в длинную косу. На голове у меня красуется пара красных рожек.

Кристиан стоит в первом ряду и неподвижно смотрит, как мы, переодетые чертом и ангелом, двигаемся мимо него. Внезапно он хватает меня за лодыжку. Я пытаюсь стряхнуть его руку, но он сжимает ее еще крепче, и я, раскинув руки, спиной падаю со сцены на него. Я чувствую за спиной пустоту, голова запрокидывается назад. Высоко над собой я вижу луну, которая светит через разбитый стеклянный купол. Я жду рук Кристиана, которые, наконец, должны подхватить меня, но там не оказывается ничего, что может меня удержать. Кристиана уже нет. Здесь вообще больше никого нет; внезапно вокруг меня воцаряется мертвая тишина, и я, словно в вакууме, продолжаю падать спиной в пустоту.

В воскресное утро Ата и Айсе чуть свет покинули дом. Свежий весенний ветер дохнул им в лицо, когда они вышли на улицу; над головой, словно отполированное, сияло голубое небо.

Кладбище находилось далеко за городом, на пригорке у леса. Они молча шли между берез, которые, едва слышно шелестя листочками, выстроились по обе стороны главной дорожки. Они миновали небольшой участок с детскими могилками. Одна из могил была совсем свежая. Венки и огромные букеты цветов к утру поблекли, а разноцветные ветряные колесики продолжали крутиться как ни в чем не бывало.

Айсе мимоходом читала возраст умерших.

— Восемь лет, — говорила она, — три года, семнадцать.

На одной могиле лежала поржавевшая игрушка, на другой — фотография ребенка в рамке, на третьей — рисунок, придавленный камешками. Внезапно Айсе остановилась. Ей вдруг пришло в голову, что она ни разу не навестила могилу девочки, которая прыгнула с крыши школы.

— Пойдем, — сказала Ата и, как ребенка, взяла Айсе за руку.

Могила ее мужа была в седьмом ряду. Летом там солнце припекало могилы и раскаляло камни.

Айсе неотступно преследовала мысль, что на кладбище неподалеку от их дома ей случалось видеть надгробные камни, на которых под именем скончавшегося супруга жена уже загодя выбивала и свое. После указания года рождения следовала черточка. Она никак не могла взять в толк, что имя еще живого человека можно прочитать на надгробной плите, и еще меньше понимала, как это человек может стоять перед такой плитой и видеть на ней собственное имя.

Айсе не знала Эркана, но благодаря фотографиям и рассказам Аты была хорошо осведомлена о нем, как будто он был ее дедом. Она пыталась представить, как он работал в киоске, торгуя чебуреками и шавермой, когда однажды, незадолго до конца рабочего дня, явилась группа подвыпивших молодых людей, которые, как рассказывали потом очевидцы, так его избили, что убежать он уже не смог.

Затем они облили киоск бензином и подожгли. Эркан сгорел заживо.

Айсе представила себе, как он горит точно факел, а молодые люди быстро убегают с места преступления. Задержать их так и не удалось. Айсе мысленно проклинала их, пока Ата рядом с ней бормотала молитву.

— Только благодаря твоему отцу я еще жива, — снова и снова повторяла Ата.

Они с Эрканом жили в одной из квартир, которые Ахмет сдавал внаем. Когда он прослышал о том, что случилось, он предложил Ате работать няней его детей. В то время Айсе исполнилось три годика, и с тех пор Ата заботилась об Айсе и Зафире как о своих собственных детях.

Ата не плакала, когда они покидали кладбище.

— Эркан знает, что мы приходили, — убежденно объяснила она.

В то же воскресенье Зафир и Айсе избегали друг друга. Из комнаты Зафира доносилась громкая музыка и телевизионные голоса. «Должно быть, беснуется», — подумала Айсе и решила ни за что на свете не извиняться.

Она тщетно пыталась дозвониться до Сезен. Всякий раз говоривший в нос женский голос сообщал ей, что абонент не желает, чтобы его беспокоили. А Айсе не терпелось узнать, чем закончился вечер и что еще Сезен могла бы рассказать ей о Кристиане.

Она неприкаянно спустилась в гостиную. Через стеклянную раздвижную дверь, ведущую в сад, в комнату узкой полосой падал солнечный свет и, освещая ковер над камином, еще больше подчеркивал его тонкую выработку. Айсе пристально всмотрелась в загадочно свирепые глаза двух леопардов, которые, мертвой хваткой вцепившись друг в друга, сплелись в поединке. Можно было разглядеть зубы, вонзающиеся в спину противника, разорванную кровоточащую плоть под ними. Ковер был соткан настолько искусно, что леопарды, казалось, двигались. И краски проступали на ковре тем ярче, чем дольше Айсе в него вглядывалась: вокруг хищных кошек возникли деревья, ирисы и крошечные птицы в гряде облаков на заднем плане. По краю бесконечной лентой тянулся орнамент из листьев аканта, который в свою очередь был охвачен каймой из ирисов и их мечевидных листьев. В самом центре ковра располагались леопарды.

Ребенком Айсе боялась этого ковра. Ей снились раны на спинах леопардов, кровоточащие источники боли, которые никогда не иссякнут.

— Эта схватка никогда не закончится? — однажды в отчаянии спросила она отца, когда утром после кошмарного сновидения примчалась к ковру, чтобы посмотреть, дерутся ли еще между собой леопарды.

— Нет, она никогда не закончится, — ответил Ахмет и, взяв ее на руки, потому что она начала плакать, добавил: — Да это всего лишь картина, — и, гладя ее по голове, повторил: — Всего лишь картина…

Однако Айсе никак не могла успокоиться — ни в то утро, ни позднее, так что отцу пришлось перенести ковер в свою контору, и Айсе смогла наконец позабыть его.

Теперь дорогой ковер висит над камином в новом доме, где его достоинства стали заметны более, чем когда-либо.

— Ах, просто шедевр! — восторженно объявила Ата, когда Зафир и Ахмет взялись повесить его на стену и все собрались в комнате, чтобы советовать, где ковер будет выглядеть наиболее эффектно.

Никто не мог с бóльшим основанием судить об исключительной ценности ковра, чем Ата, поскольку она часто рассказывала детям о том, как еще девочкой работала в ткацкой мастерской. Здесь, перед сцепившимися леопардами, Айсе живо представила себе маленькие руки, которые завязывают и завязывают узелки.

— Нам приходилось завязывать по десять тысяч узелков в день, — объясняла Ата.

Мастер расхаживал взад и вперед по узкому, плохо проветриваемому помещению, в котором двадцать девочек сидели перед изготовленным из деревянных балок ткацким станком, и громким голосом диктовал количество узелков и цвета. Ибо только он, мастер, держал в памяти общий рисунок и знал, как будет выглядеть ковер по завершении работы. Вязальщицы должны были молниеносно следовать его указаниям, чтобы не потерять нить.

Айсе повернулась к ковру спиной — она по-прежнему недолюбливала его, отодвинула в сторону стеклянную дверь и вышла в сад.

Сняв туфли, она босиком пошла по прохладной земле. Однако сверху припекало солнце, и Айсе подколола волосы, чтобы ей грело затылок. В павильоне пахло свежей краской, и плетенная из тростника мебель была еще прикрыта пластиковой пленкой. Айсе отщипнула почку с магнолии. На ощупь почка была твердой и мягкой одновременно, на кончиках листочки были окрашены в темно-розовый цвет. Айсе оглядела почку со всех сторон, потом вдруг надкусила ее. Та оказалась такой горькой, что Айсе с перекошенным от отвращения лицом тотчас же выплюнула ее. Затем она задумчиво побрела вдоль каменной ограды, отделяющей сад от улицы. Она высоко подпрыгнула и попыталась забраться на ограду, чтобы заглянуть на другую сторону, но ее руки всякий раз соскальзывали. В конце концов она оставила эту затею и уселась на старую каменную скамейку под серебристой ивой. Под ее ниспадающими ветками она чувствовала себя как в пещере, на наблюдательном посту, с которого она имела возможность обозревать фасад дома, оставаясь при этом незамеченной. Одна оконная створка в комнате Зафира была открыта. Она с удовольствием бы узнала, что он там делает.