Фестиваль обменов. Гонка обменов. Слабые — не выдерживают. Свихиваются или остаются на обочине: «Она была из тех, кто никак не может ни получить квартиру, ни выйти замуж, ни даже сделать скромный ремонт, — она была инженер-неудачница… Она была из тех одиноких, кто день ото дня запуская свое жилье и свою жизнь, смутно надеется на случай или на какое-то чудо и… ждет. Впрочем, могло быть, что уже не надеется. И не ждет» («Река с быстрым течением»). Те, кто не в состоянии изменить свою жизнь, — слабые. Что бы они ни предпринимали, куда бы ни бросались, все кончается разбитым корытом.
Таков один из героев «Погони», «тихий» (опять любимое словечко!) инженер Семен Разин. Несмотря на обрушившиеся на него шальные деньги, на ворвавшуюся в его жизнь деловитую спекулянтку Светлану, действующую с подлинным размахом и вдохновением, несмотря на то, что в какой-то момент он ощущает себя (это написано фельетонно-пародийно) Степаном Разиным и ведет себя, швыряясь деньгами, как загулявший купчик, — все завершается крахом. Как в сказке про золотую рыбку. Только «золотая рыбка» сама его нашла, да и его же скушала. Не подавилась. Что же спекулянтка теперь поделывает? Работает в бюро… обмена: «Светлана Сергеевна проделывает виртуозные обмены. Десяти- и двенадцатиквартирные. Ее цепочки охватывают территорию всей страны от Львова до Петропавловска-на-Камчатке. И люди ей благодарны. Талант всегда талант». Выигрывает в результате всего она, Светлана, цепкая, умная, «и быть у нее в помощниках большая честь». Она у Маканина — призер, она — победитель. Никакого даже намека на грозящий ей крах — да и за что, собственно? Икону-то, на которой все ее теперешнее благополучие основано, ей подарили! Это — ее, воровки-то, кровное, честное! А все остальные эту икону (или эти деньги) хотят у нее увести. Присвоить. Вот такая диалектика. «Вор у вора дубинку украл». И честный, но слабый Семен Разин оказывается хуже всех — он к тому же мечтурастоптал, уничтожил. Лишил Светика иллюзий.
В повести есть второстепенный, но важный персонаж — Игорь Петрович, прозаик (перешедший сюда, видимо, из романа «Портрет и вокруг»), временный сожитель и помощник Светика по спекулянтским делам. Он, взбешенный семейным бытом, бросает все и уходит из дому, куда глаза глядят. Его и подхватывает Светик. Его использует. А он, спекулируя свитерами и туфлями, «познает жизнь». Делает записи, заметки. Собирает материал — на повесть в повести (этот же мотив, но уже как лейтмотив — в романе «Портрет и вокруг»). Игорь Петрович не брезглив.
Не брезглив и Маканин. Он переворачивает этот пласт быта до конца. Копается в нем. Хотя от него и смердит. Смердит и от «честной» спекулянтки, и от познающего жизнь прозаика Игоря Петровича, и от тихого Семена. Но Маканин не пишет своего отношения к этому пласту. Он обнажает его без своего осуждения — и Светика, и благополучно возвращающегося в лоно семьи Игоря Петровича. Побит молью матерый спекулянт Фома, омерзительны людишки около комиссионки… Ну и что? Маканин выворачивает наизнанку тезис: «и правда восторжествовала».
Чем же завершилась история «Стеньки» Разина? Тоже обменом. Фантасмагорическим: «Одинокий и обросший человек рассказывает — случилось странное. Обмен долго не удавался… И однажды ему вдруг пообещали, что если он временно поменяется на „полцепочки“ — то есть переедет в эту хибару, — дальнейший обмен пойдет гораздо быстрее. Он поменялся… А цепочка оборвалась…» Полусумасшедший Разин сидит в своей хибарке. Светик управляет обменом в государственных масштабах. Все спокойно. Все — опять — очень тихо.
Игорь Петрович («Портрет и вокруг») занялся попыткой определить, кто же такой маститый, преуспевающий кинодраматург Старохатов — благородная личность или обыкновенный обирала.
Вторая тема, второй центр повествования — это сам Игорь Петрович, начинающий писатель, тридцати четырех лет, человек с определенной внутренней претензией, убежденный в своей талантливости, постоянно работающий над своими «повестями-портретами», но — по мнению окружающих — явный неудачник. В определенном смысле антипод Старохатова, анти-Старохатов. Игорю, в общем-то, до кино нет дела, он в этом мире давно разочаровался. Его не волнуют ни дела, ни иллюзии иллюзиона (кстати, пафос разоблачения «иллюзии» киномира весьма язвителен). Его интересует тип— и он его исследует,препарирует с тщательностью, достойной восхищения — почти даже следовательской(тавтология моя нарочита): «Ночь. Тишина. И вот — как проблеск — я вновь отмечаю, что это хорошо, что я копаюсь в Старохатове сам по себе. А не по чьей-то просьбе… Что там ни говори, а все же веселее, когда твои лапки ходят вдали от лужи. И чтоб явно вдали». И еще: «…я привык делать свое дело — с живого. Я любил это. Как, должно быть, упыри любят вкус тепленькой крови».
Заметим, что с самого начала Игорь выступает у Маканина как «частичный» человек. Для денег, для заработка он пишет какие-то незначительные статейки в детский журнал, для души— пишет свои «портреты». Старохатовым он занимается для души. Он не просто впивается в Старохатова, как «упырь», он разлагает, анализирует, почти анатомирует старохатовский образ жизни, старохатовскую методологию — не только его денежные отношения с учениками, но и его путь в кино, его отношения с женами и пр., и др., и т. д. Можно сказать, что в этом процессе исследования Игорь вырабатывает и свою методологию — бесстрастный поиск, «слежка» с потайным магнитофоном (!) для записи частных бесед. Создает на него досье. Он шпионит за жизнью Старохатова, выискивая все «слабые» места.
Игорь даже не судит Старохатова, он скорее самоудовлетворяется своим исследованием; где-то в середине поисков ему уже все равно — хорошийСтарохатов или плохой, но отказаться от анализа он не в силах, его засосало, он эгоистичен в поисках истины, принадлежащей и служащей только ему самому: «Я не был лишен чувства справедливости, но мне никак не хотелось, чтобы поиски и труд свелись к тому, чтобы сковырнуть со служебного места некоего провинившегося человечка… Не очень-то хотелось, чтобы собранное по крупицам пошло на затычку очередной и довольно будничной дырки…»
И надо отдать должное Маканину — он показывает, как слишком большая «следовательская» близость к такому человеку, как Старохатов, грозит заражением для Игоря. Видимо, сама позиция «упыря»-писателя безнравственна; и постепенно на наших глазах происходит разрушение личности самого Игоря: он не вынесблизкого соседства со Старохатовым.
Старохатов его, пользуясь старинной фразеологией, «искусил», «соблазнил».
Так вот, повторяю, роман Маканина — о писателе, сочинителе, неудачнике поколения «сорокалетних», и интересно здесь то, что Маканин попробовал создать образ такого писателя отраженно, через его человеческое и литературное восприятие другой личности, в данном случае Старохатова. Не убеленный сединами кинодраматург интересует Маканина, а герой, от лица которого ведется повествование. Поначалу мы герою безусловно сочувствуем и симпатизируем — надо же, какой интеллигентный, умница, денег не хватает, ребенок больной, книги не выходят… Но чем дальше разворачивается сюжет, тем больше настораживает эта доверительная интонация, с которой он и про «упыря» скажет… И то равнодушие, с которым он отнесся к истерической мольбе о помощи «марпупки» — малого административного работника по учебному процессу Веры, оскорбленной Старохатовым и, в свою очередь, оскорбившей Старохатова… И та вялость, душевная апатия какая-то, с которой Игорь занимается своими делами. И постепенно из участливого отношения к талантливому «неудачнику» вдруг вырастает другое — настороженность.
Образ «неудачника» не появлялся в нашей литературе давно. Маканин рискнул сконцентрировать внимание именно на таком человеке. Неясном. Неоткрытом, несмотря на свои откровения (а откровенен Игорь Петрович перед нами во всем, вплоть до интимных отношений с женой): неудачнике-удачнике, бедняге-везунчике, следователе-исследователе. Незаметно для себя герой из анти-Старохатова превращается в подобие Старохатова. Правда, он чужих денег не берет. Все оказывается гораздо проще: Игорь понял, что прошло время «портретов», он сел за «добротную повесть», купил гарнитур. Его хвалят критики и т. д. В финале Маканин скороговоркой подводит предварительные (а возможно, уже окончательные) итоги: «Тогда я еще не понимал, что со мной покончено и что творчества отныне нет, если сознавать творчество хотя бы как поиск чего-то неповторимого… Оставалось лишь делать вид. Оставалось писать повесть за повестью. Что я и делал».
