В России Франс всегда воспринимался прежде всего как носитель и продолжатель классических традиций национальной культуры. В самом деле, излюбленный Франсом жанр философского романа, конечно же, уходит своими корнями в просветительскую прозу XVIII в. и заставляет вспомнить о философских повестях Вольтера, с которыми в жанровом отношении так тесно связаны романы об аббате Куаньяре. Страницы «Господина Бержере в Париже», прежде всего новеллы о трублионах, наглядно свидетельствуют о том, что, восхищаясь Рабле, Франс умело использовал приемы его сатиры, разоблачая современных воинствующих мракобесов. А та ироническая снисходительность, с которой писатель описывает человеческие слабости и недостатки, роднит его с великими скептиками XVII в.
Интерес к национальной традиции, эстетические вкусы и пристрастия, определившие не только художественное творчество Франса, но и область его историко-литературных занятий (лекции о Рабле, работы, собранные в книге «Латинский гений», 1913), на первый взгляд, весьма созвучны движению классического возрождения, программе «романской школы», устремлениям М. Барреса или Ш. Морраса. Однако — и это очень важно — отправляясь как бы из той же точки, Франс движется в противоположном направлении, потому что в национальной традиции не ищет опоры для консервативных устремлений. В истории Франции, в ее классической культуре Франса интересуют проявления подлинной гуманности, справедливости, разумности. Прославляя латинский гений, он становится одним из активнейших дрейфусаров, а рационализм и скептицизм приводят его в ряды прогрессивной французской интеллигенции, боровшейся за социальную справедливость и приветствовавшей Октябрьскую революцию.
Именно связь Франса с национальной культурной традицией, ее продолжение в сложных условиях общественной и литературной борьбы на рубеже веков сделали писателя в глазах многих олицетворением духа нации. Так, например, воспринимал Франса М. Горький.
Но эта связь с культурой прошлого не сделала из Франса писателя, обращенного в прошлое. Вопреки мнению, широко бытовавшему во Франции, да и за ее пределами, в кругах ниспровергателей культурного наследия, Франс сыграл немалую роль в обогащении и развитии реализма XX в. и в этом смысле оказался бо́льшим новатором, чем иные пылкие поборники нового искусства.
Первым произведением Франса, в котором своеобразие его ви́дения мира и его манеры сказалось уже вполне ощутимо, был роман «Преступление Сильвестра Бонара» (1881). Выбор проблематики, манера повествования, отношение к изображаемому — все здесь уже отмечено печатью авторской индивидуальности, которой Франс будет верен до конца. Наиболее примечателен в книге образ ее главного героя — Сильвестра Бонара. Этот человек, эрудит, занимающийся изучением средневековых рукописей, живет в совершенно замкнутом мире, обособленном от «вульгарной» повседневности; кажется, что он даже живет в ином времени, хотя его дневниковые записи и имеют точную датировку. Франс приводит его в соприкосновение с действительностью лишь в случаях экстраординарных, но тогда Бонар проявляет достаточную активность и мужество.
Стремление к прекрасному, полемическая заостренность против заземленности и «безобразия» натурализма в «Сильвестре Бонаре» очевидны и, быть может, даже программны. В буржуазном мире, с его практицизмом, пошлостью, вульгарностью, Франс находит область, которая кажется ему неподвластной буржуазным законам, — это область интеллекта. Он создает нового героя, непохожего на дельцов и хищников Золя, чуждого пассивности, скуке и обыденности, подчиняющих себе персонажей Флобера, равно как и метаниям и поискам собственного «я» барресовских индивидуалистов. Его Сильвестр Бонар — интеллигент, одаренный тонкой и изящной душевной организацией, обретающий в науке поэзию и красоту и верящий во всемогущество разума. Сильвестру Бонару суждено было стать первым эскизом типа франсовского интеллигента — гуманитария и гуманиста, который затем будет появляться почти во всех произведениях писателя, будет развиваться, изменяться, но основа его — вера в силу и красоту человеческого разума — останется неизменной навсегда.
Анатоль Франс
Рисунок Г. Стейнлена. 1900-е годы
В романе «Преступление Сильвестра Бонара» присутствует еще один очень важный момент: ироническое отношение автора к происходящему. Ирония эта доброжелательна, она придает определенный колорит всему повествованию, мешает воспринимать его как чистую идиллию, отделяет автора и от самого повествования, и от героя.
В 1885 г. Франс, утверждая свой эстетический идеал, пишет поэтичнейшую «Книгу моего друга», в которой создает лирическую картину счастливого детства. Написанные затем «Пьер Нозьер» (1889), «Маленький Пьер» (1919) и «Жизнь в цвету» (1922) составляют вместе с «Книгой моего друга» своеобразную тетралогию, воспевающую детство. Картина семейных отношений, созданная Франсом, очень отличается не только от бальзаковского изображения семьи в буржуазном обществе, но и от трактовки этой темы в творчестве Золя, Мопассана, Жюля Ренара. У Франса семья — мир идеальных отношений, чуждых жестокости, эгоизму и трезвому расчету, своего рода идиллическое убежище от жизненных невзгод и треволнений.
Однако постепенно потребность осмыслить современность, выйдя за пределы им самим намеченного круга тем, ощущается Франсом все настойчивее. Первая веха на пути философского осмысления действительности — роман «Таис» (1890). То, что лишь намечалось в «Преступлении Сильвестра Бонара» — поэтизация интеллекта, самого философского размышления, здесь выступает в сформировавшемся виде.
В «Таис» Франс воспроизвел атмосферу Александрии эпохи раннего христианства и заката Римской империи в манере, напоминающей «Саламбо» и «Искушение святого Антония» Флобера. Обращение к истории, воссоздаваемой в массе точных деталей, умение чувствовать старину и любоваться ею — очень характерная особенность франсовской прозы, присущая не только его роману, но и его новеллистике. Правда, в «Таис» эстетизация прошлого, любование деталью порой гипертрофируются. Здесь в большей степени, чем в любом другом произведении Франса, ощущается воздействие на писателя современной ему декадентской прозы. Но историческая «реконструкция» не является для Франса самоцелью. Она — лишь фон, на котором решаются в «Таис» философские проблемы. Основная мысль романа — утверждение губительности фанатизма, в частности фанатизма религиозного, приводящего к противоестественной ненависти к жизни, любви, красоте.
Обсуждение философских проблем в «Таис» оттесняет в сторону развитие сюжета и становится едва ли не центральным моментом романа. А сам сюжет выглядит как своего рода «пример», иллюстрирующий авторский тезис. В главе «Пир» описан философский диспут, в котором сталкиваются различные точки зрения на мир, разные системы — гедонизм, скептицизм, стоицизм. Но атмосфера духовной опустошенности, ощущение приближающегося конца, порождающие всепоглощающий скептицизм одних или стоицизм других, — это не столько Александрия, сколько современная писателю Франция, переживающая острый духовный кризис и ищущая выхода из него.
На рубеже 80—90-х годов настроения разочарования и пессимизма задевают и Франса. Вера в непреходящие ценности — в величие разума и нетленность красоты — сосуществует в его сознании с сомнением в возможностях человека, в целесообразности его бытия (книга «Сад Эпикура», 1894). Но эти горькие сомнения носят не абстрактно-умозрительный характер, а питаются наблюдениями над действительностью Третьей республики.
В литературе о Франсе велись и до сих пор ведутся споры о том, когда совершился перелом во взглядах писателя, когда поклонник античности, «эпикуреец и эстет», как называли его современники, превращается в остросоциального писателя, публициста, общественного деятеля. Дело здесь, конечно, не в точной дате. Франс всю свою жизнь искал, сомневался, принимал решения и отбрасывал их в поисках новых. Безусловно, однако, что к концу 90-х годов перелом во взглядах Франса в основном завершился. Шел к нему Франс исподволь. И уже в его романах об аббате Куаньяре очень заметны перемены по сравнению с «Преступлением Сильвестра Бонара» и «Таис».
