В «Народных рассказах» отразились со всеми их противоречиями идеи, в которых он утвердился в итоге перелома. Картины народной нужды и бесправия, обличение эгоизма и стяжательства сочетались в них с проповедью деятельного добра, а вместе с тем — и всепрощения, и покорности судьбе. Принцип непротивления злу доводится здесь почти до абсурда: народ, подвергшийся военному нападению, не оказывает никакого отпора захватчикам, и те мирно уходят. Вместе с тем плебейская трудовая мораль, неприязнь к бездельникам облечена в выразительный афоризм: «У кого мозоли на руках — полезай за стол, а у кого нет — тому объедки».
Примечательна международная судьба этих рассказов. В ряде стран Востока — Индии, Китае, Иране — знакомство читателей с творчеством Толстого началось именно с публикации произведений из этого цикла. Очень высоко оценили их и почитатели гения Толстого на Западе. Генрих Манн разглядел в рассказе «Много ли человеку земли нужно» скрытый революционный заряд: «Это притча такой ударной силы, такой беспощадности, что ее мог бы придумать сам Иисус Христос, чтобы показать всю тщету собственности».
В повести «Смерть Ивана Ильича» (1886) впервые ярко сказались те черты реализма Толстого, которые характерны для его произведений на темы современности, созданных или опубликованных им после перелома (включая и «Отец Сергий», повести «Холстомер», «Хозяин и работник», рассказ «После бала»). Психологическое ясновидение, глубинное исследование человеческой души в ее противоречиях и развитии — все это сохранилось. Но возникли новые социально-критические акценты, новая прямота выражения авторской мысли, побуждавшая Толстого заострять контрасты, будь то между «верхами» и «низами» общества, будь то между видимостью человека и его сущностью. И более прямой, более обнаженной стала связь между изображением жизни «как она есть» и постановкой кардинальных философских вопросов — о назначении человека, о жизни и смерти.
Иван Ильич Головин (отдаленно напоминающий Каренина) — человек от природы вовсе не злой и совсем не глупый. Но его жизнь благонамеренного судейского чиновника была «жизнь самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Он привык и в суде, и дома находиться в атмосфере лжи и встречать в ответ подобное же притворство окружающих. И лишь накануне смерти к нему приходит прозрение, понимание, что вся его прошедшая жизнь была «не то». Мужик Герасим, исполняющий при Иване Ильиче обязанности сиделки, — единственный человек, с чьей стороны больной видит искреннее сочувствие и доброту.
Подчеркивая массовидность, банальность личности и судьбы Ивана Ильича, его сходство с другими людьми той же среды, автор не снимает со своего героя нравственной ответственности за совершенные им недобрые и неблагородные поступки. Но психологическое самораскрытие умирающего, пробудившаяся в нем способность к самокритике как бы возвышают его и над средой, и над собственным прошлым. Понятно то сильное впечатление, которое произвела эта повесть на мыслящих читателей, и не только в России.
Еще большую общественную сенсацию вызвала повесть «Крейцерова соната» (1890), которая — еще до того как завершились ее цензурные мытарства — широко разошлась в списках и литографированных изданиях, была переведена на ряд иностранных языков. Реализм Толстого приобретает здесь неожиданный отпечаток крайней суровости, можно даже сказать — жесткости. Исповедь Позднышева, состоятельного человека, убившего жену в припадке дикой ревности, превращается в категорическое, небывалое по остроте осуждение нравов высшего общества, и в особенности буржуазного брака, безлюбовного и бездуховного по своей сути, представляющего циничный торг. Вместе со своим героем автор доходит до крайностей: он склонен не только отрицать институт брака как таковой, но и выдвигать в противовес ему христиански-аскетический идеал абсолютного целомудрия. Этот вывод Толстой постарался обосновать в послесловии к повести.
Ромен Роллан писал, сопоставляя оба «трагических произведения» Толстого, обличающие обеспеченные классы: «Чувствуется, что в этот период творческая мысль Толстого находится под сильным воздействием законов театра. „Смерть Ивана Ильича“, „Крейцерова соната“ — это именно внутренние драмы, драмы души; отсюда их сжатость, сосредоточенность».
Склонность к драматической концентрации событий порождалась у Толстого-прозаика, видимо, прежде всего тем, что современная действительность все яснее раскрывалась перед ним в ее острейших конфликтах. Отсюда же вытекало и его тяготение к театру. Именно после перелома проявился в полную силу гений Толстого как драматурга.
Три основных произведения Толстого, созданных для сцены, — народная драма «Власть тьмы» (1886), комедия «Плоды просвещения» (1890), драма «Живой труп» (написанная в начале 900-х годов и вышедшая посмертно) — заняли прочное место в классическом репертуаре мирового театра. «Власть тьмы» задолго до того, как она была разрешена к постановке в России, начала ставиться за рубежом, прежде всего в театрах реалистического, демократического направления (в «Свободном театре» А. Антуана во Франции, в «Независимом театре» Джона Грейна в Англии, в театре «Фольксбюне» в Германии). Постановка «Власти тьмы» стала вехой в истории мирового театра — она помогла утвердить жизненную правду на сцене и в этом смысле оказала влияние на иностранных режиссеров и драматургов (в частности — на Г. Гауптмана, который в старости сам говорил о том, как помогла его творческому становлению «особая смелость трагизма», присущая «Власти тьмы»).
Имя Толстого в зарубежной критике не раз называлось рядом с именем Г. Ибсена. В самом деле, их обоих роднит прежде всего высокий нравственный максимализм. Оба они самой сутью творчества противостояли привычной для Запада развлекательной драматургии, основанной на фабуле и интриге. У Толстого, как и у Ибсена, сценическая напряженность достигалась прежде всего бескомпромиссной постановкой социально-нравственных проблем, силой психологического анализа. Притом Толстой — в отличие от Ибсена — и во «Власти тьмы», и в «Плодах просвещения» сделал фигурами первого плана людей из народных низов: это было само по себе дерзко и ново.
«Власть тьмы» своей проблематикой, отчасти и поэтикой связана с «Народными рассказами». Подобно тому как Толстой ставил в заголовке некоторых рассказов нравственный тезис в форме пословицы, в подзаголовке «Власти тьмы» тоже стоит пословица «Коготок увяз — всей птичке пропасть»: вывод как бы задан с самого начала. Однако действие драмы не просто иллюстрирует эту истину, а исследует динамику морального падения персонажей, людей от природы заурядных, не столь плохих, но скатывающихся все ниже по пути преступлений. Толстой здесь предельно далек от идеализации крестьянской среды и нравов; трезвость его анализа подкрепляется достоверными картинами деревенского быта, мастерским воспроизведением колоритной,
неприглаженной крестьянской лексики. Особое место занимает в драме наивный и богобоязненный старик Аким, воплощающий для Толстого идеал христианина: своей упрямой проповедью добра он противостоит силам «тьмы» и в финале действия «в восторге» (согласно авторской ремарке) воспринимает покаяние своего сына Никиты, когда тот сознается в убийстве собственного ребенка и других преступлениях.
Высокой художнической смелостью отличается и комедия «Плоды просвещения». По словам Бернарда Шоу, Толстой обнажил здесь «все ничтожество и абсурдность праздной высокомерной жизни». Пьеса построена новаторски: здесь сопоставляются, сталкиваются люди из антагонистических социальных миров — на одном полюсе богатое барское семейство, на другом — слуги и мужики-ходоки, добивающиеся возможности купить насущно им необходимый участок помещичьей земли. На свой лад реализуется здесь антитеза, восходящая еще к Пушкину, — «рабство тощее» против «барства дикого» — и высмеивается умственное убожество господ, которые тешат себя грубыми суевериями.
Глубокий социально-психологический конфликт лежит и в основе драмы «Живой труп», где герой — правдоискатель, порвавший с барской средой, трагически запутывается, не находит выхода, но сохраняет до смертного часа чувство достоинства и нравственную независимость.
