Большой интерес представляют эстетические трактаты Мотоори Норинага (1730—1801), крупнейшего представителя национальной школы, в которых автор не только раскрывает самобытность древней японской культуры, но и обосновывает свое толкование моно-но аварэ (скрытое очарование вещей) — эстетической категории, служащей основой для понимания прекрасного в японской поэтике.
Подлинная поэзия, по мнению Норинага, отражает глубину человеческих чувств, поэтому на первое место он выдвигает классику хэйанской эпохи (IX—XII вв.), особенно роман «Гэндзи моногатари», возвеличивающую красоту женственности, а не грубую мужскую силу.
Судзуки Харунобу. Летний полдень
Гравюра XVIII в.
В книге «Жемчужина „Гэндзи моногатари“» (1799) Норинага утверждает, что моно-но аварэ является сущностью прозы. Необходимо пояснить, что слово «аварэ» этимологически связано с междометием, выражающим восторг. Восхищение естественным проявлением «вещей» («моно»), по мысли Норинага, и есть суть этой категории традиционной японской эстетики.
Вопреки тысячелетней традиции Мотоори Норинага утверждает в качестве главной художественной ценности сферу человеческих чувств и переживаний и стремится освободить литературу от нормативов конфуцианской этики, видевшей в поэзии лишь средство поучения. Развивая идею Када-но Аримаро, ратовавшего в «Восьми трактатах о национальной песне» за отделение поэзии от господствующей религии и политики, Норинага утверждает, что искусство должно жить своими законами. Например, в работе «Суть творчества Мурасаки Сикибу» (1763), посвященной автору «Гэндзи моногатари», Норинага пишет: «Бывает так: что дурно в обычных [т. е. конфуцианских] книгах, напротив, хорошо в поэзии и прозе. Бывает и наоборот... Всякие представления о хорошем и дурном изменяются в зависимости от взглядов художника, времени и места [...] Для конфуцианства и буддизма дурно, когда человек следует велению собственного сердца, а хорошо, когда он подавляет его [...] Такое понятие о добре и зле неприемлемо для литературы, в которой хорошо то, что соответствует человеческой натуре, и, наоборот, дурно то, что противоречит ей. Печалиться, когда у людей горе, веселиться, когда у них радость, — это и означает жить согласно натуре и принципу «скрытого очарования вещей». Человек, подавляющий свое чувство и не знающий «скрытого очарования вещей», равнодушен к людским горестям и печалям. Это дурной человек... Литература повествует о «скрытом очаровании вещей», дабы довести до читателя его суть».
Явно подхватывая идеи китайских философов XVI в. Ван Ян-мина, Ли Чжи и Хэ Синь-иня, первый из которых был особенно популярен в Японии, Мотоори Норинага говорит о полноценности человека, имеющего «настоящее сердце», а такое сердце «имеют все люди». Он противопоставляет господствующей науке, изучающей природу человеческих отношений в духе конфуцианства, ценность человеческого чувства, раскрывающегося в естественности его величия. «Вглядываясь в человеческую душу изнутри, — пишет он, — мы обнаруживаем, что все люди бывают беспомощны, как дети. Книги чужой страны (т. е. конфуцианские) не обращают на это внимания и описывают лишь внешнюю видимость мудрствования. Наша литература повествует о правде человеческой души, как есть в жизни, поэтому некоторым она кажется неискусной».
В книге «Бамбуковая корзина» («Тамакацума», 1794) Норинага яростно нападает на конфуцианский ригоризм и ханжество, считая их противоречащими природе человека. Сфера проявления «скрытого очарования вещей» не ограничивается для него областью дивной природы, обладающей самостоятельной ценностью, напротив, человеку с его земными радостями отводится главное место. «Желание поесть вкусно, иметь шелковые платья, хорошее жилье, драгоценности, быть уважаемыми, жить долго — это естественные человеческие стремления, — говорит Норинага. — Однако принято считать, что все это дурно... и многие делают вид, будто они ничего не желают. Но это давно надоевшая ложь. Когда «мудрецы» созерцают луну и цветы, их лица преображаются от очарования, но, когда они, встречая красавицу, проходят мимо, будто бы не замечая ее, разве это искренно!.. Восхищаться красотой природы и не замечать прелести женщины — так не бывает с человеческой душой. Это глубокая фальшь!»
Высшим проявлением «скрытого очарования вещей» Норинага считает всепокоряющую любовь и резко возражает своему учителю Камо Мабути, прославлявшему «мужское», самурайское начало древней японской поэзии. Изображая смерть воина в бою, писатель обычно воспевает лишь его мужество и тем самым, по мысли Норинага, искажает правду жизни. Если взглянуть в душу умирающего воина, то становится очевидным, что он вовсе не лишен человеческих слабостей. Его влечет к родным местам, к матери, он тоскует по жене и детям, т. е. испытывает чувства, «неподобающие» истинному самураю, но на самом деле вполне естественные. Нет чувства сильнее любви, именно в любви и выявляется, по мысли Норинага, истинный смысл поэзии.
Утверждая, что «сущность вещей» женственна, Норинага противопоставляет гармоническую красоту внешним знакам славы, силы и ложной значительности. Не случайно он считает образцом подлинной литературы роман «Гэндзи моногатари», приковавший внимание к человеческой личности не в ложно героическом обличье, а в естественности ее индивидуального существования.
Эстетический принцип «скрытого очарования вещей» Норинага связывает не с эзотерическим смыслом искусства, выявляющего некую трансцендентную «суть вещей». Напротив, критик обращен к миру непосредственного человеческого чувства, естественно проявляющегося в обыденной жизни.
Можно утверждать, что в толковании Норинага «скрытого очарования вещей» выразились зачатки воззрений Нового времени. Переменился угол эстетического ви́дения действительности. Вместо традиционного дидактизма в центр выдвигается сама человеческая натура как объект, достойный внимания художника. Литературные взгляды Норинага предвосхищают основные положения трактата Цубоути Сёё «Сущность романа» (1885), который Симадзаки Тосон, один из основоположников новой литературы Японии, сравнивал с пением петуха в предрассветном тумане.
Внимание к индивидуальному человеческому существованию наглядно проявилось также в гравюрах прославленных мастеров живописи укиё-э, расцвет которой падает на XVIII в.
Буддийский термин «укиё» (бренный мир), выражающий пренебрежение к земным радостям, коренным образом переосмысляется в живописи укиё-э и приобретает иронический смысл в среде горожан, которым вовсе не чужды земные наслаждения. Любовь и женская красота становятся главным предметом «живописи бренного мира». Развиваясь по пути утверждения образа человека, художники этой школы рассматривают природу как реальную естественную среду, в которой действует человек (например, «Рыбная ловля» Китагава Утамаро). В известной гравюре «Борец Онагава и куртизанка Охиса в чайном доме» Кацукава Сюнтё добивается портретного сходства, близко подходит к идее индивидуализации художественного образа.
Живопись укиё-э в своем развитии испытывала воздействие европейской художественной культуры. Во второй половине XVIII в. в Японии возникает живописная школа Маруяма, получившая название по имени ее основателя Маруяма Оокё (1733—1795), перенявшего у европейских художников законы перспективы, отсутствовавшие в традиционной японской живописи. Нарушив вековой запрет, он рисовал обнаженные женские и мужские фигуры с натуры. Ученый-рангакуся Сиба Кокан был и зачинателем европеизированной живописи в Японии. Его книга «Беседа о европейской живописи» (1789) свидетельствует о том, что японского художника интересовала не только новая изобразительная техника, но и эстетическая основа европейской живописи. Он делает важное открытие для японцев — в европейском искусстве человек занимает центральное место. Под влиянием Сиба Кокана находился знаменитый художник укиё-э Кацусика Хокусай (1760—1849), также изучивший опыт европейских живописцев. По мнению исследователя культуры XVIII в. Эдмона Гонкура, японские художники того времени, несмотря на запреты, непосредственно общались с иностранцами, которые, в свою очередь, проявляли большой интерес к японскому искусству: в 1798 г. капитан голландского корабля Хэмми, находясь в Эдо, предложил Хокусаю написать для него картину.
