Поэзия Незима, то сатирически острая, то глубоко лиричная, в стилистическом отношении представляла собой контаминацию двух традиций — ближневосточной поэтики и народно-албанской песенной традиции. Значительное место в его поэтическом репертуаре занимала любовная лирика, в содержании которой проявилась определенная связь с жанром газели. Наиболее интересными и оригинальными представляются лирические стихи, посвященные трудным и печальным ситуациям, в которых оказывался мятежный, душевно ранимый, гневный в своих обличениях поэт. Содержание их — иронические беседы с незадачливой судьбой, собственным сердцем, «плачущим кровью», обличение подлости и невежества, мечты о подлинной дружбе, правдивые, порой сатирические зарисовки быта. Поэт находил яркие и лаконичные формы выражения, своей афористичностью напоминающие албанский фольклор. Однако, несмотря на стилистическую связь с устным творчеством народных поэтов-бейтеджи, стихотворения Незима, без сомнения, более литературны и обнаруживают знание автором классической восточной поэтики. Стихотворные размеры, применявшиеся Незимом, в основном соответствуют размерам албанской народной поэзии. Чаще всего он пользовался восьмисложником, иногда искусно чередуя его внутри строфы с шестисложником или четырехсложником (например, в изящных стихотворениях, посвященных весеннему расцвету природы). Поэтическая лексика Незима была особенно сильно (даже по сравнению с другими поэтами его времени) пронизана арабскими, персидскими и турецкими элементами, что показывает определенную установку автора на литературность его творчества.
Сулейман Наиби (конец XVII в. — 1772), как и его современник Незим, большую часть жизни провел в Берате. Он был также автором поэтического сборника — дивана, к сожалению не сохранившегося. Несколько дошедших до нашего времени стихотворений говорят о большом лирическом таланте их автора, впервые в албанской поэзии, как отмечается албанскими филологами, посвятившего свое творчество воспеванию женской красоты. Стихи Сулеймана были очень популярны; некоторые из них стали народными песнями, как, например, стихотворение о «нарядной Махмудэ».
Красиво стихотворение, посвященное наорузу (невруз) — первому дню весны, который олицетворяется поэтом в виде прекрасной пери, сошедшей в его сад с горних высот. Поэт описывает земную прелесть этого небесного видения, говорит о своей страсти и вдруг, упрекая себя в безумии, вспоминает в последней строфе о том, что наоруз — это день рождения имама Али (зятя Мухаммада, почитаемого шиитами). Гимн женской красоте заканчивается словами: «явился Али». Таким образом, воспевание женской красоты оказывается, как у средневековых персидских лириков, формой религиозно-мистического откровения.
Это дает основание полагать, что лирика Сулеймана связана с символикой суфизма, что в свою очередь, говорит о более тесной, чем у других албанских поэтов того времени, связи с традициями персидской поэзии. Однако при наличии этой глубокой сущностной связи во внешних формах лирических произведений поэт оригинален: албанская лексика его богата и почти свободна от книжных ориентализмов.
Хасан Зюко Камбери, наиболее видный из албанских поэтов ориентального направления, родился в южноалбанской деревне Старья около 1740 г. и умер там же в самом начале XIX в. По-видимому, он принадлежал к социальному слою мелких сипахи (тимариотов), традиционно служивших в турецкой армии. С прекращением завоевательных походов Османской империи тимариоты теряли постоянный источник своих доходов и разорялись. Поэт много скитался по свету, принимал участие в военном походе 1788 г. (против Австрийской империи), который не принес ему ни чинов, ни богатства; в старости он стал дервишем.
Неясно, где и в какой среде протекала литературная жизнь Хасана, в поэтическом творчестве которого широко отражена картина социальной действительности южной Албании второй половины XVIII в. Составленный им самим сборник стихов не сохранился. К стоящему времени собраны и находятся в архивах Тираны восемь больших стихотворений (собственно поэм) светского содержания, из которых опубликованы лишь фрагменты, и несколько произведений на темы ислама.
В поэзии Хасана могут быть выделены четыре основные тематические линии: социально-критическая; поэт и общество (тема личной судьбы); любовно-лирическая; религиозная. В существующих публикациях отражены лишь первые две, представляющие наибольший интерес. Эти темы развернуты в нескольких поэмах, состоящих из четверостиший, твердо спаянных рифмой (типа абаб и особенно аааб, при котором последние строки являюся рефреном, проходящим через все произведение).
В первых частях поэм «Вдовы» и «Брачная ночь» даны яркие зарисовки жизни албанской деревни, проникнутые сочувствием к трудной и бесправной доле женщины. Но с особенной остротой тема социальной критики звучит в поэме «Деньги». Поэт бичует корыстолюбие и продажность всей правящей верхушки турецкого общества, заканчивая каждую строфу рефреном: «Он знает цену деньгам». От строфы к строфе проходит вся правящая иерархия: султан, везирь, паши, беи, судьи — все они не упускают наживы. Хасан не щадит и служителей ислама, выстраивая их в общей шеренге корыстолюбцев и взяточников, начиная с самого шейх уль-ислама (духовный глава мусульман в Турецкой империи).
Не ограничиваясь обличением тех, в чьих руках находится власть над простым народом, поэт говорит далее о развращающем влиянии денег на саму сущность поведения человека, живущего в обществе, где все продается. «Нет человеческого существа, которое не стремилось бы к деньгам... И даже дитя в колыбели протягивает ручонку и говорит „дай“... И даже бессловесная галка, урони только монету на землю, подхватит ее и отнесет в гнездо... Деньги бодрят тебе дух, дают жену, прославляют твое имя... За деньги ты проливаешь кровь, без денег ты кажешься дураком...» И заключающий гневный возглас: «О вы, грязные деньги! Вы развращаете людей, превращая их в бродячих псов! Знаю цену деньгам!»
Гнев Хасана — это гнев человека, оказавшегося в разладе с обществом. Он увидел и осудил уродливость, жестокость порядков Османской империи, мучительно переживавшей распад старой феодальной системы на рубежах перехода к Новому времени. В сатирической поэме «Мучная похлебка» поэт обрисовал обнищание деревни, где восемь месяцев в году варят лишь мучную похлебку: «Слава тому, кто выдумал мучную похлебку! Она поддерживает жизнь бедняку, без нее плачет голодная детвора — да утешит их аллах».
Пафос обличения у поэта сливается с жалобами на личные невзгоды, на свою собственную печальную судьбу. И в этих жалобах, полных иронического самоанализа, прорастает новая для албанской поэзии личная тема героя-неудачника, окрашенная в сатирические тона.
Тема судьбы занимает центральное место в поэзии Хасана, она находит интересное решение, реализуемое в диалогах автора с Фелеком (от арабского фалак — судьба, рок, небо), таинственным началом, определяющим судьбы людей свыше, и Бахтом (от перс. бакхт — доля, благоприятная судьба) — материализацией некоего «второго я», двойника авторского начала с непредсказуемым поведением, приносящим основному «я» удачи или неудачи.
С Фелеком, т. е. с Провидением, Хасан ведет долгий и мучительный разговор в поэме «Царский поход». Поэт осыпает упреками Фелека («Что я тебе сделал, о Фелек?»), который отправил его в несчастный поход, принесший разорение и позор. Обвиняя Провидение, он одновременно раскрывает и зависимость своих личных неудач от тяготеющих над его судьбой, как и над судьбами других людей, факторов социального порядка.
Диалог с Бахтом строится принципиально иначе. «Начал Хасан ссориться, браниться со своей долей: где же ты прячешься? Почему бездействуешь, о мой Бахт?» — таков зачин поэмы «Моя судьба». Поэт иронически перечисляет возможные ситуации, которые могли бы объяснить бездействие Бахта, обязанного своими стараниями обеспечивать его, Хасана, благополучие. Не в тюрьме ли Бахт, спрашивает поэт, не болен ли? А может быть, он просто лентяй, поэт или пьяница, который шляется от двери к двери, валяется, и некому его поднять? Лени и бездействию своего Бахта Хасан противопоставляет усердие людей, которые трудятся, получают откупа, аренды, богатеют.
