Торжественный гекзаметр в сочетании с пентаметром, образы античных мифов, пейзажи Рима — древнего, нового, Рима художественного и Рима народного — и образ возлюбленной поэта, смело вписанный в эту большую полифоническую и многокрасочную картину, — все это открывает еще одну грань и в освоении античности, и в отражении современной Гете действительности.
Это один из парадоксов веймарского классицизма Гете. В знаменитом штюрмерском романе о Вертере не было такого откровенного изображения чувственной любви. Самый жанр элегии у Гете имеет особые черты. У него мало общего с элегиями европейского сентиментализма XVIII в. Образцом для Гете служили элегии Тибулла и Проперция — римских поэтов I в. н. э. Изображение любви, ощущение радости жизни было связано с языческим восприятием мира. Здесь также связующим звеном был Винкельман, который помог увидеть в древних «проявление несокрушимо здорового естества».
Так определяется неразрывность творческого развития Гете — и в период веймарского классицизма он остается верен материалистическому мировосприятию, которое он обнаружил на раннем этапе. Итальянские впечатления, преклонение перед древними не заслоняют для него Спинозы. Более того, и в итальянской действительности, и в памятниках искусства его привлекает полнокровие жизни.
В литературе Просвещения постоянно проявляли себя противоборствующие тенденции: поиски идеального образа (что очевидно и в винкельмановском классицизме) и стремление к обнаженной правде. «Римские элегии» — опыт поэтического синтеза.
Мрамора тайна раскрылась: закон постигаю в сравненьях,
Глаз, осязая, глядит; чувствует, глядя, рука...
(Перевод Н. Вольпина)
Творчество Гете 90-х годов многогранно. Завершаются старые сюжеты, возникают новые; начавшаяся в 1794 г. дружба с Шиллером еще больше стимулирует творческую активность Гете. Они обсуждают широкий круг вопросов, обмениваются мнениями о произведениях друг друга, размышляют над судьбами современного искусства. Их переписка (опубл. 1828) — один из самых значительных документов эстетической мысли конца XVIII — начала XIX в. На 90-е годы также падают интенсивные научные поиски Гете в области естествознания. Любопытно, что первая беседа двух поэтов была связана с ботаническими экспериментами Гете. Когда Гете нарисовал схему растения и сказал, что он пришел к понятию «прарастения» опытным путем, Шиллер воскликнул: «Это не опыт, а идея!» Сразу произошло размежевание: Шиллер в истолковании явлений шел от идеи, Гете стремился осмыслить наблюдаемые факты как ученый-материалист. Но участники спора оценили плодотворность такого столкновения мнений, и, хотя каждый из них шел своим путем, их духовное развитие обогащалось взаимным влиянием.
В 1794—1796 гг. Гете работает над новым вариантом романа о Вильгельме Мейстере — «Годы учения Вильгельма Мейстера». Некоторые главы прежнего варианта были сохранены, но подчинены другому замыслу. Позднее этот жанр стали называть «воспитательным романом», точнее, романом воспитания личности.
Театральные увлечения Вильгельма, его пребывание в труппе странствующих актеров предстают в новом романе лишь как этап в жизни героя. В конце романа он приходит к убеждению, что смысл жизни — в полезной практической деятельности. Это очень близко к финалу вольтеровского «Кандида»: «Каждый должен возделывать свой сад». И так же, как в «Кандиде», эта просветительская идея обнаруживала в тогдашних общественных условиях свою недостаточность. Ведь призыв Вильгельма к предприимчивости и труду объективно означал примирение с политической и социальной отсталостью страны — словно не было только что отгремевшей Французской революции. Опыт ее еще не дошел до сознания великого поэта.
Композиция романа отражает его творческую историю. Главы о театре, актерах и актерской игре выделяются в романе настолько, что вызвали критику со стороны Шиллера («Временами получается впечатление, что вы пишете для актера, тогда как цель ваша — писать об актере»).
Однако была своя логика и в том, что Гете писал «для актера». Он был выдающимся театральным деятелем своего времени, разработал свою систему сценического действия — сочетания правдивости и красоты — и осуществил ее на сцене руководимого им Веймарского театра (1791 по 1817 г.).
В романе «Годы учения Вильгельма Мейстера», например, большой интерес представляют размышления Гете в связи с постановкой «Гамлета» Шекспира. Сформулированная здесь концепция трагического стала важным этапом в науке о Шекспире и оказала влияние на последующую театральную критику.
В последних главах романа много таинственного, загадочного, предвосхищающего романтические темы и образы; этот романтический элемент вступает в известное противоречие с общим просветительским замыслом романа. Отсутствие единства в замысле романа и замедленность в развитии действия сказались на последующей судьбе этой книги, не получившей такой популярности, как роман Гете о Вертере. Наиболее ярки и полнокровны сцены из жизни и быта актеров, образы Филины и Миньоны.
Существенно важно, что в ходе переработки «Театрального призвания» Гете снимал многие конкретные детали и индивидуальный язык персонажей подчинял общей языковой норме. Он стремился также устранить элементы штюрмеровского субъективизма, придать повествованию объективно-эпический характер в духе классицистической эстетики, что само по себе ставило перед автором неразрешимую задачу, ибо если исходить из догмы классицизма, то «всякая форма романа непоэтична», как об этом писал Шиллер в связи с «Мейстером». И не случайно в последние годы литературная критика все больше начинает отдавать предпочтение первому варианту романа, незавершенному, но более цельному по замыслу и исполнению.
В 1798 г. Гете опубликовал эпическую поэму «Герман и Доротея». Впервые тема Французской революции составила содержание значительного художественного замысла поэта. Избранный для поэмы сюжет позволял особенно выпукло передать контраст между застойной тишиной немецкой провинции и грохотом событий на западе: о революции мы узнаем по рассказам беженцев из Рейнской области.
Поэма написана гекзаметром. В ритме древнего эпоса, неторопливо, с любовью и вдохновением Гете рисует картины мирного быта, патриархальный уклад в семье Германа. Но это не просто картины — поэт утверждает красоту этого уклада, нравственное достоинство своих героев — мужественной, отзывчивой, трудолюбивой, аккуратной Доротеи и сына зажиточного земледельца Германа, который сумел оценить эти прекрасные качества девушки и преодолел предубеждения отца против нищей и бездомной невесты.
История беженки Доротеи и рассказ одного из героев (судьи) о событиях революции вторгаются в эту идиллию как нечто чужеродное. Участникам идиллии хотелось бы оградить свой мирный покой от разрушающих сил, развязанных где-то там, на Западе. И все же в рассказе о революции звучат патетические строки — теперь гекзаметру доверены слова, передающие значительность исторического момента:
Кто ж отрицать посмеет, что сердце его всколыхнулось,
Грудь задышала вольней и быстрей кровь заструилась
В час, как впервые сверкнуло лучами новое солнце,
В час, как услышали мы о великих правах человека,
О вдохновенной свободе, о равенстве, также похвальном...
(Перевод Д. Бродского и В. Бугаевского)
В поэтическом творчестве конца XVIII в. выделяются баллады: «Коринфская невеста», «Бог и баядера», «Ученик чародея», «Паж и мельничиха». Они созданы в один год (1797) с прославленными балладами Шиллера, в дружеском состязании с ним.
Наиболее ярко идеи веймарского Гете выражены в балладе «Коринфская невеста». Поэт ведет нас в глубину веков, в греческий город Коринф, в эпоху, когда античная культура сменялась христианской. Обе религии предстают в разящем контрасте; поэту дорого и близко светлое жизнерадостное мировоззрение древних греков. Гете по-новому продолжает тему «Римских элегий», прославляя любовь как горячую земную страсть. Жизнь радостна под знаком Цереры, Вакха и Амура; она тягостна и мрачна, когда чтят распятого Спасителя...
