Бегство Гете из Веймара в Италию в 1786 г. означало не только попытку вырваться из придворной обстановки. Это был своего рода взрыв после длительного накопления энергии. Огромный взлет сил и новые замечательные произведения — начатые или завершенные в Италии или сразу по возвращении — были подготовлены всем ходом философского и эстетического развития Гете до этой поездки.
«Ифигения в Тавриде» (1787) — единственное крупное произведение Гете, написанное на сюжет античного мифа. Скупо отобран состав участников действия: Ифигения и Тоас, царь Тавриды. По ходу действия появляются Пилад ц Орест, гонимый Эриниями, жаждущий очищения, освобождения от тяжелой вины. В ходе несложного развития конфликта сталкиваются жестокий обычай и новая гуманная мораль. Царь Тавриды настаивает на выполнении старинного установления: казнить прибывающих на полуостров иноземцев. Ифигения убеждает Тоаса в неразумности и негуманности этого обычая. В финале царь не только позволяет уехать Оресту — он отпускает и победившую его жрицу...
В одном из своих итальянских писем (10 января 1787 г.) Гете определяет эту трагедию многозначительно: «дитя печали». В другом письме он называет себя столь же одиноким, как его героиня... И все же разрешает конфликт оптимистически. Торжественно-взволнованные ямбы, которые произносит Ифигения, призваны убедить не только ее антагониста — царя Тавриды. Они обращены к современникам и потомкам. Это призыв к той «чистой человечности», в победу которой страстно верил великий немецкий поэт.
«Ифигения в Тавриде» — самое яркое воплощение веймарского варианта просветительского гуманизма. Великий поэт не отвлекается от почвы современной ему Германии. Но именно здесь полнее и резче всего раскрывается противоречивость веймарского гуманизма Гете. Двойствен по своему значению был самый его замысел воплотить в живом образе винкельмановское «спокойное величие». Гуманизм «Ифигении» порождал иллюзии, оставляя благородного героя абсолютно беззащитным перед силами зла. И потребуются многие десятилетия суровых испытаний, прежде чем будет понято и осмыслено, что подлинная трагедия — именно в этой беззащитности героини, а значит, и в бессилии абстрактного гуманизма. Мыслители и общественные деятели XX в. будут потом мучительно думать над тем, как стало возможным «низвержение с высот «чистой человечности» к чудовищной практике Освенцима и Майданека» (О. Гротеволь).
Гете велик в создании поэтического образа благородной гречанки, кристально честной и по-своему мужественной. Но подлинное величие его универсального гения было в том, что он не остановился на этой ступени. Поэт, сравнивавший себя с древним Сизифом, всю жизнь толкавшим камень в гору, хорошо понимал, что для общественного прогресса недостаточно одного разъяснения, что есть варварство и что есть цивилизация.
И. В. Гете в Кампанье. 1787 г.
Портрет И. Г. В. Тишбейна. Франкфурт-на-Майне. Штеделевский институт
В том же году и там же — в Риме — Гете закончил «Эгмонта», драму, которую начал еще в годы «Бури и натиска», но от которой не отказался и во время путешествия в Италию. Это другая грань его творчества. По форме «Эгмонт» ближе к «Гецу», а не к «Ифигении». Написанная прозой, драма исторически живописна; поток сменяющихся сцен знакомит нас с большим числом действующих лиц, представляющих, как и в «Геце», самые разные слои общества того времени. В народных сценах правдиво представлено расслоение этого общества, антагонизм богатых и бедных и в двух образах, Фансена и Клерхен, запечатлено передовое сознание эпохи, людей, готовых на борьбу за права народа. Гуманизм Фансена и Клерхен отнюдь не абстрактен. И в финале звучат речи, напоминающие патетику «Бури и натиска», — Клерхен призывает народ к восстанию, чтобы освободить приговоренного к смерти Эгмонта. Высокой патетикой отмечена и последняя сцена — монолог Эгмонта перед казнью: «Радостно отдайте вы жизнь за то, что вам всего дороже, — за вольность, за свободу!»
В «Эгмонте» варварство и реакция воплощены грозно и убедительно в образе герцога Альбы. В борьбе за власть в Нидерландах он свиреп и беспощаден. Историческая репутация герцога Альбы ни для кого не была секретом, и, вводя эту зловещую фигуру в свою драму, Гете — хотел он этого или нет — вносил существенный корректив в концепцию «Ифигении». Умиротворяющий призыв Ифигении: «Не надо! Не беритесь за мечи!» — оказывался полностью несостоятельным, гуманистические заклинания становились бессмысленными, когда на сцене появлялся Альба. Ведь и Эгмонт погибает из-за своей беспечности и полного доверия к врагу.
Вместе с тем завершенная в переломную для Гете эпоху драма несет в себе противоречивый комплекс идей. Идеализированный образ гуманиста Эгмонта и патетический финал, в котором звучит тема народного возмездия, органически слабо связаны. Это противоречие удалось преодолеть Бетховену в музыке к «Эгмонту», в которой полнее раскрыт революционный пафос драмы.
Так на протяжении одного года были завершены две драмы, столь непохожие одна на другую. В художественной практике Гете воспоминания о греческих трагиках перекрещивались с традицией Шекспира.
Драма в стихах «Торквато Тассо» (1790) классической формой близка «Ифигении в Тавриде»: в ней ограниченный круг действующих лиц, проста композиция, в основном соблюдены единства места, действия и времени. Но, как и «Ифигения в Тавриде», она нарушает классическую иерархию жанров, ибо не отвечает требованиям, предъявляемым к трагедии: здесь нет неразрешимых конфликтов, ведущих к гибели героев. Трагическое дано исключительно в восприятии героя, который много размышляет над своей судьбой, говорит о муках человека, не понятого окружающими. В этом смысле «Тассо» — новая вариация на тему о страданиях юного Вертера. Но одновременно это и анти-Вертер. Роль антагониста Тассо — «государственного секретаря» Антонио — представлена достаточно весомо. Уравновешенный, умудренный опытом, Антонио олицетворяет не только житейскую, но и государственную мудрость, смиряя и умиротворяя мнительного и несдержанного в своих чувствах поэта. Действие происходит в XVI столетии, отмеченном в Италии острыми противоречиями, ощутимо сказавшимися и на судьбе, и на творчестве Тассо. Но Гете по существу абстрагируется от исторической обстановки, замыкает героя в придворном кругу.
Лирическая напряженность монологов Тассо выдает присутствие авторского «я». В разговоре с Эккерманом (3 мая 1827) Гете вспоминал, как его самого «отчаяние погнало в Италию» и он обратился к истории Тассо, чтобы «освободиться от болезненных и тяжелых веймарских впечатлений». Гете размышляет над проблемой отношения художника и общества, уже нашедшей отражение во многих его произведениях разных жанров. Сочувственно передавая переживания Тассо, Гете, однако, не только не осуждает, но и явно идеализирует его высокопоставленных покровителей, опека которых тяготит поэта. Конфликт поэта с правящей элитой завершается компромиссно:
Осталось лишь одно:
Нам слез ручьи природа даровала,
И скорби крик, когда уже терпеть
Не может человек. А мне в придачу
Она дала мелодиями песен
Оплакивать всю горя глубину:
И если человек в страданьях нем,
Мне бог дает поведать, как я стражду.
(Перевод С. Соловьева)
Тематически и эмоционально с Италией более непосредственно связан поэтический цикл Гете «Римские элегии» (1788; изд. 1795). Несколько холодноватому, весьма строгому в своей классической уравновешенности миру Ифигении и очень узкому, замкнутому кругу в драме о Тассо противостоит мир, красочный и чувственный:
Радостно чувствую я: я вдохновлен классической почвой.
Прежний и нынешний мир громче со мной говорят.
(Перевод Н. Вольпина)
