– Как я могу ему это сказать? Ведь я не знаю языка, на котором он разговаривает. У него что, фобия на наготу?

– Не знаю. Просто довожу до твоего сведения приказ, который объявили всем дежурным.

Он задумался.

– Скорее всего, у него нет такой фобии. Любые фобии уменьшают шансы на выживание, это элементарно. Ты говорила мне, что главная задача – вывести его из апатии и что его злобный настрой тебя порадовал, хотя и показался чрезмерным.

– Конечно порадовал – это показывает, что он реагирует на окружающее. Галахад, сейчас не об этом надо думать. Мне нечего надеть, тебе придется помочь мне.

– Я как раз говорю о том, что тебе надеть. Я полагаю, что идея принадлежала исполняющему обязанности, а не Старейшему.

– Дорогой, я не читаю его мысли – просто исполняю его приказы. Я не умею одеваться, и никогда не умела. Как ты полагаешь, лабораторная униформа подойдет? Она-то пройдет стерилизацию без всяких сложностей – и я в ней очень даже ничего.

– А я, Иштар, стараюсь прочесть мысли исполняющего обязанности… по крайней мере, догадаться о его намерениях. Нет, лабораторная униформа не подойдет. Будет непохоже, что ты «просто пришла с улицы». Если предположить, что приступ фобии здесь ни при чем, в данной ситуации одежда обладает одним лишь преимуществом перед наготой – она создаст разнообразие. Контраст. Перемену. Поможет стряхнуть с него апатию.

Она поглядела на него задумчиво и с интересом:

– Галахад, до сего момента я полагала, и мой опыт это подтверждал, что единственный интерес мужчин к женской одежде состоит в том, чтобы как можно быстрее от нее избавиться. По-моему, твою кандидатуру следует представить к повышению.

– Я еще не готов, поскольку работаю в этой области меньше десяти лет. Не сомневаюсь, что тебе это прекрасно известно. Давай-ка посмотрим твой гардероб.

– А что ты собираешься надеть, дорогой?

– Это не важно. Старейший – мужчина, и все рассказы и мифы о нем свидетельствуют, что он сохранил верность той примитивной культуре, в которой родился. Сенсуально не полиморфной.

– Откуда тебе знать? Это все мифы, дорогой.

– Иштар, в любом мифе есть доля истины, нужно лишь уметь найти ее. Это догадка, но обоснованная – все-таки в этом вопросе я привык считать себя знатоком. До омоложения – пока ты меня не омолодила, – я проявлял гораздо большую активность.

– Какую же, дорогой?

– В другой раз. Я просто утверждаю, что моя одежда не имеет значения. Подойдет и хитон, и куртка с шортами, юбочка-килт. Даже исподнее, которое носят под изолирующим костюмом. О, я, конечно, надену что-нибудь веселенькое и буду менять наряды каждое дежурство – но он будет глядеть на тебя, а не на меня. Поэтому следует выбрать нечто такое, в чем ты ему понравишься.

– А как об этом узнаешь ты, Галахад?

– Элементарно. Выберем такую одежду, в которой красивая длинноногая блондинка понравилась бы мне.

Скудость гардероба Иштар удивила его. При всем своем опыте по женской части ему еще не приходилось встречать женщину настолько лишенную тщеславия, выражающегося в покупке ненужной одежды. Задумчиво перебирая вещи, он что-то пробормотал себе под нос, а потом стал напевать куплет песенки.

– Выходит, ты разговариваешь на его «молочном» языке? – спросила Иштар.

– А? Что? Чьем? Старейшего? Нет, конечно. Но полагаю, придется выучить.

– Но ты же пел. Ту песенку, которую он всегда напевает.

– Ах это… «Нагло, нагло есть ламбор… где бычьи держу я плато…» У меня хорошая фонетическая память. Но слов я не понимаю. А что они значат?

– Не уверена, что в них есть смысл. Большинства из этих слов нет в словаре, который я видела. Я думаю, что это какой-то бессвязный стишок – успокаивающий, но семантически не имеющий смысла.

– С другой стороны, в нем может быть ключ к психике старика. Ты не пыталась задать вопрос компьютеру?

– Галахад, я не имею доступа к обслуживающему палату компьютеру. Впрочем, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь смог понять Старейшего полностью. Дорогой мой, он примитивен по сути своей – просто живое ископаемое.

– Но мне хотелось бы понять его. Этот его язык… Он сложный?

– Очень. Иррациональный, запутанный синтаксис, настолько перегруженный идиомами и неоднозначностями, что иногда я ошибаюсь даже в тех словах, которые, как мне кажется, уже знаю. Я бы хотела иметь твою память.

– Исполняющий обязанности председателя вроде бы не испытывал никаких затруднений.

– Я полагаю, что он обладает особыми способностями к языкам. Но если ты собираешься начинать, дорогой, – у меня дома есть учебные программы.

– Договорились! А это что? Вечернее платье?

– Это? Это вообще не одежда. Я купила покрывало на кушетку, а когда принесла домой, обнаружила, что оно не подходит по цвету.

– Это платье. Встань и не шевелись.

– Только не щекочи!

Несмотря на то, что говорил я Старейшему, моему предку Лазарусу Лонгу, правление Секундусом требует больших усилий. Но лишь в продумывании политики и оценке трудов подчиненных. Кропотливая работа не для меня – я предоставляю ее профессиональным администраторам. Но и тогда проблемы планеты, заселенной миллиардом людей, вполне способны завалить человека делами – особенно если он намерен управлять процессами как можно меньше, а это значит: следует держать ухо востро и внимательно следить за подчиненными, чтобы не проявляли чрезмерной активности. Половину времени мне приходится тратить на выявление чересчур инициативных чиновников, а потом следить за тем, чтобы они больше никогда и нигде не занимали никаких общественных должностей.

Затем я, как правило, отменяю всю проделанную ими работу и все задания, выданные ими подчиненным.

Я никогда не замечал, чтобы подобные действия приносили какой-либо вред кому угодно, кроме этих паразитов, которым приходится теперь искать другие способы избежать голодной смерти (они могли бы и поголодать – это куда более полезное во всех смыслах занятие, но этого никогда не случается).

Важно вовремя подмечать эти злокачественные новообразования и удалять их, пока не разрослись. Чем более искусен исполняющий обязанности председателя, тем более выдающиеся образчики способен он обнаружить – и тем больше времени он на них тратит. Лесной пожар сумеет заметить всякий, фокус же в том, чтобы учуять его первый дымок.

Поэтому на мою основную работу – обдумывание политики – времени остается немного. Цель моего правления не в том, чтобы творить добро, а в том, чтобы не наделать зла. Сказать проще, чем сделать. Например, хотя предотвращение вооруженных революций явно входит в мои обязанности по поддержанию порядка, я давно, много лет назад, еще не зная слов Лазаруса, усомнился, правильно ли ссылать потенциальных лидеров революции. А ведь симптом, который меня встревожил, поначалу был настолько ничтожен, что его наличие я осознал лишь через десяток лет.

За все эти десять лет на меня не было совершено ни одного покушения.

И к тому времени, когда Лазарус Лонг возвратился умирать на Секундус, этот тревожный симптом держался уже двадцать лет.

Это был зловещий признак, и я это понимал. Если общество настолько однородно и настолько самодовольно, что среди миллиарда жителей за два десятилетия не смог появиться один-единственный решительный убийца, значит оно серьезно больно, несмотря на то что выглядит здоровым. Как только я это осознал, все последующее десятилетие я обдумывал возникшую проблему и постоянно спрашивал себя: а как бы поступил в подобном случае Лазарус Лонг?

В общем, я знал, как он поступал, потому-то и задумал миграцию – либо чтобы увести с планеты свой народ, либо чтобы убраться с нее самому, если желающих последовать за мной не обнаружится.

Читателю может показаться, что я искал насильственной смерти в каком-то мистическом духе; дескать, «король должен умереть». Вовсе нет! Повсюду и всегда меня окружает незаметная, но надежная охрана, особенности которой я разглашать не намерен. Впрочем, без всякой опаски могу упомянуть три главных меры предосторожности: мой облик публике неизвестен; я почти никогда не появляюсь на людях; а когда вынужден это делать – об этом никогда не объявляется заранее. Ремесло правителя опасно – не может не быть опасным, – но я не собираюсь погибать «от профессионального риска». И суть «тревожного симптома» не в том, что я еще жив, а в том, что нет мертвых убийц. Выходит, меня перестали ненавидеть настолько, что не желают рисковать. Ужасно. Что я делаю не так?