Ангустиас плачет.
Бернарда. Вон отсюда все!
Дочери выходят.
Понсия. Она это сделала не подумавши, но что плохо, то плохо. Я глазам своим не поверила, когда увидела, как она выскользнула во двор. А потом еще постояла у окна, послушала, о чем разговаривают мужчины. Ну, известное дело, разговор был такой, что хоть уши затыкай.
Бернарда. Вот для чего они приходят на похороны. (С любопытством.) О чем же они говорили?
Понсия. О Паке Росите. Вчера вечером ее мужа привязали к яслям, а ее посадили на круп лошади и увезли в оливковую рощу.
Бернарда. А она?
Понсия. Она с полным удовольствием. Говорят, ехала, заголя груди, а Максимилиано держал ее, как гитару. Ужас!
Бернарда. И чем же кончилось?
Понсия. Известно чем. Вернулись уж под утро. Пака Росита с распущенными волосами и с венком на голове.
Бернарда. Вот шлюха-то! В нашем селении она одна такая.
Понсия. Потому что не здешняя. Она издалека. И те мужчины, которые были с ней, тоже из пришлых. Здешние на это не способны.
Бернарда. Да, но они не прочь поглазеть и почесать языки. Для них это потеха – пальчики оближешь.
Понсия. Они еще много чего рассказывали.
Бернарда (с опаской, оглядываясь по сторонам). Что же, к примеру?
Понсия. Стыдно пересказывать.
Бернарда. И моя дочь все это слышала?
Понсия. Ясное дело!
Бернарда. В своих теток пошла; эти дуры дебелые так и млели, когда их улещал какой-нибудь враль. Сколько нужно мучений принять, сколько сил потратить, чтобы приучить детей вести себя как положено и не очень-то вольничать!
Понсия. Да ведь у тебя дочери уже на выданье! Они еще мало с тобой воюют. Ангустиас, должно, далеко за тридцать.
Бернарда. Тридцать девять исполнилось.
Понсия. Ну вот. А у нее до сих пор нет жениха…
Бернарда (в ярости). Ни у кого из них нет, и не надо! Обойдутся и без женихов.
Понсия. Я это не в обиду тебе сказала.
Бернарда. Тут во всей округе не сыщешь человека, который мог бы к ним подступиться. Здешние мужчины им не пара. Что же ты хочешь, чтобы я выдала их за каких-нибудь батраков?
Понсия. Тебе бы надо попытать счастья в другом селении.
Бернарда. Ну да, продать их на сторону!
Понсия. Нет, Бернарда, просто перебраться в другое место… Правда, в другом месте они считались бы бедными.
Бернарда. Прикуси свой ехидный язык!
Понсия. Вот и поговори с тобой! Мы свои люди или нет?
Бернарда. Нет. Ты мне служишь, а я тебе плачу, вот и все.
Служанка (входя). Пришел дон Артуро насчет раздела наследства.
Бернарда. Иду. (Служанке.) Ты начинай белить стены и патио. (Понсии.) А ты убери в сундук все вещи покойного.
Понсия. Кое-что можно бы отдать бедным.
Бернарда. Ничего они не получат! Ни единой пуговицы! Даже платка, которым мы прикрывали ему лицо. (Медленно выходит, в дверях оборачивается и смотрит на служанок.)
Служанки выходят вслед за ней.
Входят Амелия и Мартирио.
Амелия. Ты приняла лекарство?
Мартирио. Да что от него толку?
Амелия. Однако же ты его приняла.
Мартирио. Я все делаю как заведенная.
Амелия. С тех пор как приехал новый доктор, ты вроде приободрилась.
Мартирио. Я чувствую себя все так же.
Амелия. Ты обратила внимание, что Аделаида не была на похоронах?
Мартирио. Я так и знала, что она не придет. Ее жених не позволяет ей выйти за порог. Раньше она была веселая, а теперь совсем сникла, даже не попудрится.
Амелия. Уж и не знаешь, что лучше, иметь жениха или нет.
Мартирио. Все одно.
Амелия. А все из-за этих пересудов, житья от них нет. Аделаиде, должно быть, туго пришлось.
Мартирио. Она боится нашу мать. Только мать и знает, что за плечами у ее отца и откуда у него земли. Всякий раз, как они встретятся, она ей этим колет глаза. Отец Аделаиды убил на Кубе одного человека, чтобы жениться на его вдове. Потом, уже здесь, он ее бросил и сошелся с другой, у которой была дочь, а потом спутался с этой девушкой, матерью Аделаиды, и, когда вторая жена сошла с ума и умерла, женился на ней.
Амелия. А почему же этого подлеца не засадили в тюрьму?
Мартирио. Потому что мужчины в таких делах покрывают друг друга и никто не хочет донести на него.
Амелия. Но ведь Аделаида ни в чем не виновата.
Мартирио. Не виновата. Но такие истории повторяются. И вообще, я вижу, все на свете повторяется, то-то и ужасно. И ей на роду написано то же самое, что ее матери и бабке, которые обе были женами того, кто ее породил.
Амелия. Боже ты мой!
Мартирио. Лучше уж никогда не видеть мужчин. Я их с детства боялась. Когда я была маленькой, я видела, как они во дворе запрягают быков и взваливают на плечи мешки с зерном, слышала, как они кричат и топают ножищами, и всегда мне было страшно подумать, что я вырасту – вдруг меня обнимет кто-нибудь из них. Но бог меня создал хилой и некрасивой, и они даже не смотрят в мою сторону.
Амелия. Не скажи! Энрике Уманас поглядывал на тебя, ты ему нравилась.
Мартирио. Выдумки! Как-то раз я до утра простояла в одной рубашке у окна, потому что он через дочь своего батрака передал мне, что придет, а сам не пришел. Все это была одна болтовня. Потом он женился на другой, она была побогаче меня.
Амелия. А страшна как черт!
Мартирио. Ну и что ж, что страшна! На это им наплевать! Им бы только чтоб была земля и скотина да чтобы ты обхаживала их и, как собака, ползала перед ними на брюхе.
Амелия. Ах!
Входит Магдалена.
Магдалена. Что вы делаете?
Мартирио. Ничего.
Амелия. А ты?
Магдалена. Да так, прошлась по комнатам. Ноги размять. Посмотрела на бабушкины вышивки по канве, на пуделька и на негра, который борется со львом, – как он нам нравился, когда мы были маленькие! Тогда жилось веселее. Свадьбу справляли десять дней, и пересудов не было. А теперь все на тонкую ногу, невесты надевают белую фату, как городские, и вино пьют бутылочное, но нас так и точит – что люди скажут.
Мартирио. Кто его знает, что тогда было!
Амелия (Магдалене). У тебя развязались шнурки на ботинке.
Магдалена. Ну и пусть!
Амелия. Наступишь – упадешь и убьешься.
Магдалена. Одной меньше будет!
Мартирио. А где Адела?
Магдалена. А! Она надела зеленое платье, которое сшила себе ко дню рожденья, вышла на скотный двор и давай кричать: «Курочки, курочки, посмотрите на меня». Я чуть со смеху не покатилась!
Амелия. Если бы мама ее увидела!
Магдалена. Бедняжка! Она у нас самая младшая и еще на что-то надеется. Я бы много дала, чтобы она была счастлива.
Пауза. Через сцену проходит Ангустиас с полотенцами в руках.
Ангустиас. Который час?
Магдалена. Должно быть, уже двенадцать.
Ангустиас. Неужели?
Амелия. Около того.
Ангустиас выходит.
Магдалена (многозначительно). Вы уже все знаете? (Показывает вслед Ангустиас.)
Амелия. Нет.
Магдалена. Рассказывай!
Мартирио. Не знаю, про что ты говоришь…
Магдалена. Обе знаете лучше меня. Вы вечно шушукаетесь между собой, а другим ни гуту. Про Пепе Римлянина, вот про что!
Мартирио. Ах!
Магдалена. Вот тебе и «ах»! Об этом уже судачат в селении. Пепе Римлянин женится на Ангустиас. Вчера вечером он крутился возле нашего дома и, наверное, скоро пришлет свата.
Мартирио. Я очень рада. Он хороший парень.
Амелия. Я тоже. Ангустиас хорошая девушка.
Магдалена. Лжете. Ни капельки вы не рады.
Мартирио. Магдалена! Что ты говоришь!
Магдалена. Если бы ему полюбилась сама Ангустиас, Ангустиас как женщина, я была бы рада, но он зарится на ее деньги. Хотя Ангустиас наша сестра, что греха таить, она старая, хворая и всегда была плоше всех нас. Она и в двадцать-то лет была похожа на пугало, а уж теперь, когда ей сорок, нечего и говорить!
Мартирио. Мало ли что. Счастье приваливает тому, кто его меньше всего ожидает.
