«Брату Варфоломею Шевченко на заочное знакомство» *.

* Эту книгу «порядочные» люди у меня «зачитали».

Прочитав книгу, я мало что в ней понял, потому что совершенно не знал истории

Украины; я только плакал, читая о страданиях украинского народа да о притеснениях от

евреев и поляков, из-за чего и возникла гайдаматчина. Больше всего мне понравилась

интродукция:

Все йде, все минає — і краю немае...

Я дал прочитать «Гайдамаков» моему хорошему другу (покойному ныне) Якову

Чоповскому, жившему тогда в Звенигородке. Возвращая мне книжку, он попросил меня

разъяснить, о чем в ней речь и что к чему. . Я написал Тарасу, советуя ему не выступать с

такими произведениями; это письмо он отдал Виктору Забеле. Думаю, что это было именно

так, потому что Забела, приехав в Киев, когда мы хоронили Тараса, показал мне это письмо.

Кажется, в 1844 г. Тарас снова приехал в Кирилловку — и прямо ко мне; меня не было дома;

расспросив, где я, Тарас пришел ко мне в главную контору имения Энгельгардта. Войдя в

комнату, где я сидел, Тарас обнял меня, поцеловал и сказал: «Вот тебе и родственник». В то

время мы на самом деле породнились, его брат Осип женился на моей сестре.

Тарас приглашал меня к себе в дом брата Никиты, но, как назло, в то время у меня была

какая-то работа в конторе и я, чтобы оставить ее, должен был спросить разрешения у своего

«начальства». Я не осмелился, а Тарасу было некогда ждать, и он уехал из Кирилловки, так

и не повидавшись больше со мной.

Вскоре, в 1845 году, Тарас снова побывал в Кирилловке, и на этот раз мне

посчастливилось побеседовать с ним. Произошло это накануне престольного праздника

кирилловской церкви, то есть накануне дня Ивана Богослова (26 сентября). Церковный

староста Игнат Бондаренко пригласил нас к себе на мед. День стоял теплый; ясный; у

старосты было многолюдно, и мы, усевшись в саду под яблоней, пустили по кругу мед (про

этот мед Тарас впоследствии вспоминал в одном из своих писем). В это время у старосты

гостил какой-то слепой лирник; Тарас стал просить, чтобы тот спел песни, и начал сам

подпевать ему. Лирник заиграл «казачка»; Тарас подбил женщин и девчат, и пошел пляс!

Как-то раз гуляли мы с Тарасом по саду: он стал декламировать «За горами гори,

хмарами повить..» Я слушал, затаив дыхание, волосы у меня встали дыбом. Я посоветовал

ему, чтобы не слишком «заходив він у хмари». Тарас стал показывать мне какие-то портреты

и говорил, что все это его друзья, что все они договорились трудиться на благо народного

просвещения. Эта работа должна была идти так: каждый из них, соответственно своим

доходам, назначал, какую сумму он будет вкладывать в общественную кассу. Кассой

управляла выборная администрация. Касса должна была расти за счет вкладов и за счет

процентов, и когда станет достаточно велика, тогда из нее будут выдавать тем бедным

людям, которые, окончив гимназию, не имеют возможности идти в университет. Тот, кто /31/

брал это воспомоществование, должен был, окончив университет, служить шесть лет

учителем в селе. Оплату сельским учителям надеялись выхлопотать у казны и господ-

помещиков, а если эта плата будет слишком мала, добавлять из кассы. Я спросил Тараса:

29

каким образом можно будет добиться, чтобы правительство дало разрешение на устройство

школ в селах? Тарас ответил мне, что это сладится очень просто: в казачьих и казенных

селах правительство не запретит, а в помещичьих надо уговорить панов. Тарас добавил, что

мысль об устройстве на Украине хороших сельских школ родилась у него еще тогда, когда

он был в кирилловской школе.

Дума о темноте нашего народа и о необходимости просвещения давно уже засела и у

меня в голове; слова Тараса меня очень обрадовали, но мне показалось, что, заботясь о

народном образовании, Тарасу все же не следует издавать такие произведения, как «За

горами гори». Тарас задумался; долго ходил по саду, опустив голову, и до самого вечера я не

добился от него ни слова, кроме «нет» или «наверно так». Придя вечером в хату, он сел

возле стола и оперся на свою толстую палку (которую ему кто-то прислал с Кавказа). Долго

сидел молча, пока моя жена не спросила:

— Почему вы, Тарас Григорьевич, такой грустный? Может быть, вам что-нибудь не

нравится?

— Нет, сестра, — ответил он. — Так!.. многое у меня в голове. Тут следует добавить,

что Тарас обладал необычайной силой слова: начнет, бывало, что-нибудь рассказывать, все

слушают его молча, будто проповедника.

Из Кирилловки Тарас поехал в Киев...

Тарас не любил рассказывать о своем прошлом, я, заметив это, внимательно следил,

чтобы, потакая своему любопытству, не доставлять ему душевное беспокойство

расспросами. Однако прошлое Тараса меня очень занимало. Бывало, как встретимся (а

встречались до его ссылки мы очень редко), я сразу начинаю рассказывать ему о своем

прошлом. Как-то раз я ему рассказал, что желание учиться и знать заставляло меня гнуться

перед каждым, у кого можно было получить книгу. «Да, братец, да, — ответил мне Тарас, —

и я сначала знался и дружил со сторожами, а потом с самыми младшими школярами, пока

боком-скоком не протиснулся в святыню науки!.. Зато уж, как я сдал экзамен, так такого

натворил, что теперь и вспомнить стыдно! Сдал я экзамен, да как начал гулять, так

опомнился только, когда моей гульбе два месяца пробило!.. Продрал глаза как-то утром,

лежу и думаю: что теперь делать? Чу! Хозяйка вошла и говорит: «Тарас Григорьевич! Нечем

дальше воевать! Вы задолжали за два месяца за квартиру, еду и прачку! Или давайте деньги,

или я уж и не знаю, что с вами делать!» Только ушла хозяйка, приходят приказчики, один за

другим, и все за деньгами: «Пожалуйте, говорят, по счетцу-с». — «Что же делать? — думаю;

беру «счетец» и говорю: — Хорошо! Оставьте счета, я посмотрю и пришлю деньги». А сам

думаю: «Когда же я их пришлю и где возьму деньги?» Только я это подумал, как приходит

ко мне Полевой и говорит, что он хочет издать «Двенадцать русских полководцев» и чтобы я

нарисовал их портреты. Я обрадовался, думаю, правду люди говорят: «Голый — ох, а за

голым — бог». Договорились мы с Полевым, он дал мне задаток, эти деньги и помогли мне

выбраться из переплета. С тех пор я поклялся, что буду платить хозяйке каждый /32/ месяц

вперед, потому как хорошо знал, что деньги у меня в кармане никогда не задерживаются».

После отъезда Тараса из Кирилловки в Киев я долго не получал от него никаких

известий и нескоро услышал, что Тараса и кое-кого из его знакомых выслали куда-то далеко,

но куда, за что и как? — об этом я никак не мог дознаться. Ходили всякие слухи: один

рассказывал другому, каждый по-своему, каждый украдкой; однако, честно говоря, никто

ничего наверняка не знал.

Однажды сижу я за своей работой в кирилловской конторе, слышу звонок; смотрю,

почтовые лошади и повозка; с повозки слез какой-то немолодой офицер, гусар, и пошел к

главному управляющему. Немного погодя приезжий гусар и главный управляющий пошли в

сад и через сад прямо к моему жилищу. . там произвели обыск... Что они искали, я и до сих

пор не знаю, потом уже главный управляющий говорил мне, что тот гусар — его сосед по

имению в Белой Руси и хороший его знакомый и что от него он узнал, будто Тараса и правда

30

выслали за то, что он хотел стать гетманом Малороссии... Надо сказать, что и управляющий

и гусар были поляками.

Шло время. Ни я, ни братья Тараса ничего о нем не знали; не ведали даже, где нам

узнать о нем, где получить его адрес... Все напрасно; соберемся, бывало, погрустим,

расскажем друг другу, что ничего не знаем, на том и кончается. Правда, в Киев и в другие