мачеха стояла на своем: «Гроші украв Тарас». Последний продолжал отнекиваться; тогда
ему связали руки и ноги и розгами, щедро посыпавшимися из рук его дяди, думали
вынудить признание... От боли Шевченко принял преступление на себя, но когда его
развязали и спросили, куда же он девал украденные деньги, маленький мученик отвечал, что
он закопал их там-то в саду; когда ему приказали указать место определеннее, Шевченко
снова отперся, и пытка снова началась... Но ничего больше не добились, и бедный пасынок
брошен был чуть не замертво. Между тем, солдата удовлетворить было необходимо, для
чего и продали юбку покойной матери. Настоящий вор открылся уже гораздо позже.
Случай этот нельзя не признать уважительной причиной той ненависти, которую Тарас
Григорьевич питал к своим сведенным братьям, а отчасти и к дяде, нелюбовь к которому
сохранил он до смерти.
Вскоре за этим событием Тарас Григорьевич был отдан отцом к мещанину Губскому на
выучку. Грамота ему далась: букварь Шевченко выучил очень скоро; только Губский никак
не мог справиться с своим учеником, чтоб унять его от проказ. Шевченко то и дело уходил
от своего учителя и всегда, бывало, напроказничает при этом. Отец тоже напрасно старался
унять его... и умирая (1825 г.) высказал, между прочим, замечательное пророчество насчет
будущности сына: «Синові Тарасу із мого хозяйства нічого не треба; він не буде абияким
чоловіком: з його буде або щось дуже добре, або велике ледащо; для його моє наслідство
22
або нічого не буде значить, або нічого не поможе». Слова эти очень знаменательны, чтоб
видеть в них одну случайность; жаль только, что память родных Тараса Григорьевича не
сохранила данных, которые привели отца к такому заключению.
После смерти отца Шевченко отдан был в школу к сельскому дьяку Бугорскому, где
выучил часослов и псалтырь. Потом перешел он к священнику Нестеровскому, у которого
выучился писать, и затем почему-то снова возвратился к Бугорскому. Вероятно, об этом
наставнике вспоминает Шевченко и в «Письме» своем к редактору «Народного чтения» и в
рассказе «Княгиня». /24/
У Бугорского, как и Губского, Шевченко, по преданию, учился хорошо, но учитель никак
не мог помириться с его непосидчивостью, чему впрочем и сам бывал причиною по своей
непомерной с ним строгости. Тарас очень часто бросал школу и обыкновенно в это время
скитался по разным пустырям. Любимым убежищем его в таких случаях был сад
односелянина Шевченков — Жениха. Здесь, в калиновом кустарнике, беглый школяр
устроил себе уютное убежище от школьной розги: очистив площадку и высыпав ее песком,
он сложил себе из дерну нечто вроде постели и уединялся сюда, когда становилось ему не
под силу терпеть школьные муки *. В этом убежище Шевченко оставался иногда по
нескольку дней при помощи своих сестер, которые снабжали его в таких случаях съестным
и вообще покрывали проказы брата, чтоб избавить его от лишних пинков дьяка и мачехи **.
Как проводил время Шевченко у Жениха в калине, об этом сохранилось у него
воспоминание в «Послании к А. О. Козачковскому»:
Давно те діялось. Ще в школі,
Таки в учителя-дяка,
Гарненько вкраду п’ятака —
Бо я було трохи не голе
Таке убоге — та й куплю
Паперу аркуш. I зроблю
Маленьку книжечку. — Хрестами
І візерунками з квітками
Кругом листочки обведу
Та й списую Сковороду
Або Три царіє; со дари ***.
Та сам собі у бур’яні,
Щоб не почув хто, не побачив,
Виспівую та плачу...
В это же время Шевченко перестал стричься, стал носить волосы в кружок, как у
больших; сам сшил себе шапку вроде конфедератки и всеми этими «странностями» обращал
на себя внимание не только товарищей своих, но и старших...
Подобными же странностями, вероятно, вызвал Шевченко у отца и тот предсмертный
приговор его, который сообщен выше.
* Ирина Григорьевна, рассказывая нам об этом, прибавила: «Натерпівся-таки Тарас у тій школі, товкли
його там, як його гамана; часом не витерпе та що скаже, то все йому єсть...»
** К сестрам Тарас Григорьевич питал особенную любовь: они были его единственными друзьями
детства; с товарищами своими Шевченко, по преданию, не любил водиться и ни к одному из них не
привязывался, как бывает у детей; даже с братьями-детьми он был довольно холоден. Вся его детская
привязанность сосредоточивалась на сестрах. Старшая из них, Катерина Григорьевна, была нянькою
поэта и заменяла ему, насколько могла, умершую мать. Она умерла в первую холеру (1830). Самые
нежные отношения к меньшей сестре, Ирине Григорьевне, Шевченко сохранил до самой смерти.
Приезжая на родину, он обыкновенно останавливался у нее и при этом любил беседовать с ней, как он ее
выкупит, как она с детьми будут вольными, как он устроит ее жизнь. Особенно много на этот мотив
23
говорил Шевченко в последний свой приезд на родину, в 1859 г.; но смерть не дала ему исполнить
задушевных его желаний.
*** Вирша, сочинение киевских бурсаков, которую они распевали на рождественских праздниках. /25/
Никита Григорьевич, старший брат поэта, попробовал было приучать его к хозяйству, но
все попытки были напрасны: Тарасу Григорьевичу скоро наскучали эти занятия, и он, не
задумываясь, бросал волов в поле и уходил бродить на свободе.
Так прошло детство Тараса Григорьевича. Мы видим, что маленький Шевченко со
многим не мирился в окружавшей его среде и заметно выделялся из круга своих
сверстников; все это нужно приписать особенной впечатлительности его природы, которая
не изменяла ему до самой смерти. С отроческих лет Тарас Григорьевич выказывал уже
замечательную пытливость ума; с особенным вниманием прислушивался он, как его дед и
отец поведут, бывало, в праздник какой беседу о старине. Отец Тараса Григорьевича был
грамотный и для своей среды довольно начитанный; беседа его отличалась религиозным
характером: он любил пересказывать жития святых и разных подвижников благочестия.
Другого характера была беседа деда, живого свидетеля Коліївщини *; все герои этого
кровавого эпизода украинской истории были хорошо ему известны, и о них-то любил он по
праздничным вечерам повествовать детям и внукам.
* Дед Тараса Григорьевича умер в 40-х годах, имея от роду до 115 лет.
Рассказы деда и отца, бесспорно, имели большое влияние на развитие творческого дара
нашего поэта и не могли не отразиться впоследствии на его произведениях. В эпилоге к
«Гайдамакам» говорит об этом сам поэт:
Бувало, в неділю, закривши мінею,
По чарці з сусідом випивши тієї,
Батько діда просить, щоб той розказав
Про Коліївщину, як колись бувало,
Як Залізняк, Гонта ляхів покарав.
Столітнії очі, як зорі, сіяли,
А слово за словом сміялось, лилось:
Як ляхи конали, як Сміла горіла.
Сусіди од страху, од жалю німіли.
І мені, малому, не раз довелось
За титаря плакать. І ніхто не бачив,
Що мала дитина у куточку плаче.
Спасибо, дідусю, що ти заховав
В голові столітній ту славу козачу:
Я її онукам тепер розказав...
Кроме рассказов деда, в создании «Гайдамак» имело участие, как можно думать, и
путешествие маленького Шевченка в Мотронинский монастырь. Об этом путешествии
покойный поэт рассказывал Ивану Максимовичу Сошенку. В Мотронинский монастырь
Шевченко ходил с сестрами на прощу. Монастырь этот замечателен тем, что в цвинтар его
положено много коліїв, как гласят о том каменные плиты, находящиеся на некоторых из
могил. Маленький Шевченко, в это время уже грамотный, прочитывал могильные надписи,
удовлетворяя тем любопытство как свое собственное, так и других богомольцев, меж
