В сентябре 1964 года Джеки призналась Джоан Брейден, что вспоминает тот день, когда появилась на свет Каролина, как «самый счастливый в своей жизни». Впервые за время замужества Джеки одержала победу. Она родила ребенка, чтобы привязать к себе Джона и прекратить насмешки мужниной родни по поводу ее неспособности выносить дитя; Джон проявлял терпение и ублажал все ее прихоти. Кроме того, у нее теперь был дом, трехэтажный дом в Джорджтауне.
Джеки с огромным энтузиазмом взялась украшать свое жилище. Джанет Окинклосс вспоминала: «Дочь вложила в свой новый дом много любви и в первые четыре месяца как минимум трижды переделывала гостиную в нижнем этаже. Бывало, придешь и увидишь прекрасные ковры, а на следующей неделе их уже нет как нет… Однажды вечером мы ужинали вместе, а Джон вернулся домой очень поздно, когда мы уже поели. Ему принесли ужин на подносе. В то время вся комната была бежевой: стены перекрасили около недели назад, всю мягкую мебель перетянули тканью бежевого цвета, на диване лежал ковер из шерсти ламы… короче говоря, всё – ковры, шторы, обивка – в приятных бежевых тонах. Я знала, что это обошлось чертовски недешево. И, помнится, Джон спросил: “Миссис Окинклосс, вам не кажется, что мы узники бежевого?”»
Но расточительность жены Джон отнюдь не приветствовал. Бетти Сполдинг рассказывала: «Помню, я стала свидетелем ссоры, когда они, как и мы, только-только поженились и Джеки швырялась деньгами направо и налево. Джек не любил тратить деньги, вечно ходил с пустым карманом и занимал у друзей… и Джекины траты доводили его до белого каления…» Джеки обычно умасливала миссис Линкольн, и та подсовывала чеки на убранство дома среди прочих финансовых бумаг, чтобы Джек ничего не заметил.
Те ковры, которые упомянула Джанет, были типичным примером. Билл Уолтон вспоминал: «Помню два дорогущих ковра, которые Джеки в рассрочку приобрела для джорджтаунского дома. Она потихоньку месяц за месяцем гасила эту рассрочку, потому что не хотела, чтобы Джек узнал, сколько они стоили. Ведь он был от них конечно же в восторге. Со временем он выяснил, в какую сумму обошлась покупка, но они ему нравились…» Как и Ли, Джеки любила все самое лучшее – и в одежде, и в отделке дома. Она понимала, что вышла замуж за очень богатого человека, который не умеет распоряжаться деньгами. И совершенно правильно решила, что должна обеспечить амбициозному сенатору тот антураж, какой ее состоятельные друзья полагали необходимым, и придать дому изыск, которого домам Кеннеди явно недоставало. Теперь Джеки пользовалась в клане бо́льшим авторитетом, четко знала, чего хочет, и была решительно настроена получить желаемое. Бетти Сполдинг вспоминала: «Думаю, после рождения Каролины она наконец осознала себя личностью. Новая Жаклин разительно отличалась от той Джеки у бассейна, которая ушла дуться в сторонке…»
Джон начал ценить старания Джеки изменить его жизнь, поставить его на одну ступеньку с представителями «станового хребта» американского общества и с европейскими друзьями, увести от принятого у Кеннеди провинциального образа жизни. Билл Уолтон рассказывал: «Джек всегда ужасно гордился своим домом в Джорджтауне и был в восторге от того, как Джеки все там устроила. Он во многом был аскетичен, но многому научился у жены и вполне отдавал себе в этом отчет. Понимаете, раньше Джек просто не обращал внимания на домá, мог жить где угодно. Но с годами он стал присматриваться, сравнивать разные дома, оценивать жилища других людей. Научился замечать буквально все. Особенно по части женских нарядов был настоящим докой…»
Джеки сумела изменить и отношение мужа к собственному его гардеробу: неряшливый конгрессмен превратился в утонченного сенатора. «Он стал щеголем и аккуратистом, в хорошем смысле слова, – вспоминал Уолтон, – и его гардероб постепенно увеличился. Со временем Джек [сделался] знатоком мужской моды, постоянно критиковал мою одежду, давал советы. Помню, как-то раз мы вместе ужинали. Не в вечерних костюмах, просто в деловых. Вдруг Джек посмотрел на мои ноги – я был в темно-коричневых ботинках – и сказал: “Коричневые? Вечером? Никогда…” Он действительно всегда продумывал свою одежду и в вопросах моды был весьма консервативен, за исключением спортивной одежды…» Джеки, когда-то небрежно одетая девушка-репортер, отлично понимала важность превращения Золушки в принцессу: Кеннеди шлифовали для президентского поста.
Лорд Харлек, близкий друг обоих Кеннеди, считал, что Джеки лишь высвободила у мужа врожденный вкус: «Думаю, он от природы обладал отменным вкусом, ему нравилось все самое лучшее, но в определенных областях его семья не гналась за изысканным стилем… Пока не женился на Джеки, Джон понятия не имел, как следует обставить комнату, не видел разницы между красивым и уродливым интерьером, не разбирался ни в кухне, ни в винах… Наверное, Джеки пришлось нелегко на первых порах, ведь все, кто ранее, да и позднее вошел в семью Кеннеди, просто плыли по течению, а она нет… Она не захотела плыть по течению. У нее были свои стандарты, и у себя в доме она неукоснительно ими руководствовалась. Это касалось воспитания детей, хорошей кухни, красивой мебели – дом был выше похвал! Сначала Джек очень раздражался по этому поводу. Понимаете, он из тех, кто счастлив простеньким стейком и мороженым… Мебель его вообще не волновала. Помню, однажды Джеки купила французские стулья восемнадцатого века или вроде того. “Никак не возьму в толк, зачем тратить столько денег? – сказал Джек. – Стул есть стул, мне вполне годится тот, на котором я сижу. К чему вся эта мишура?!” Но со временем он стал ценить хороший вкус касательно мебели и прочего и в конце концов по-настоящему заинтересовался. Думаю, брак с Джеки круто изменил его жизнь, привнес в нее удовольствия, о которых он раньше понятия не имел».
В Джорджтауне Кеннеди вели скорее неформальную светскую жизнь, ходили в кино, встречались с узким кругом друзей, устраивали ужины на восемь-двенадцать персон, когда Джеку удавалось выкроить свободный вечер. Оба они предпочитали дружеские разговоры, шутки и – по крайней мере, Джек – серьезные политические дискуссии в кругу друзей помпезным дипломатическим ужинам в Вашингтоне и закрытым клубным вечеринкам вроде Танцкласса – бала для избранных, который проходил трижды в год и на который мужчины допускались только при белых бабочках и во фраках, а дамы исключительно в вечерних туалетах. Билл Уолтон вспоминал, как однажды встретил там Джека: «Он явно был не в своей тарелке, поскольку не любил подобных увеселений», а что до танцев, то «он как бы расхаживал по залу, толкая перед собой партнершу. Большей же частью сидел на диване в углу и с кем-нибудь горячо что-то обсуждал». Нередко Кеннеди встречались с Бартлеттами; Джек любил играть с Чарли в триктрак, поскольку легко побеждал. Но прежде всего ему нравилось разговаривать с другом. «Джек вообще был мастер поговорить, – писал Уолтон, – любил играть словами, обожал пикировки: реплики так и летали в воздухе от собеседника к собеседнику, словно мячик для пинг-понга, пока кто-нибудь не промахивался. Джек блистал за домашними ужинами, тщательно отбирал гостей и сам играл первую скрипку – шутил, подначивал, смеялся». Лем Биллингс, который был, так сказать, постоянным гостем в доме Кеннеди, часто становился мишенью его шуточек.
Джону нравился и острый язык Бена Брэдли, который тогда работал политическим обозревателем в вашингтонском бюро Newsweek, а позднее в Washington Post, и его красавица-жена Тони Пинчот (они жили по соседству). Джон любил журналистов, не в пример Джеки, относившейся к ним с подозрением. Он наслаждался их остроумной находчивостью, грубоватой речью и ощущением, что он в курсе событий, к тому же он любил сплетни – политические, светские, сексуальные.
Еще одним журналистом, или скорее политическим комментатором, был в их кругу Джозеф (Джо) Олсоп. Олсоп отличался от мачо Брэдли, человек утонченный, большой знаток антиквариата и изысканных интерьеров, друг важных англосаксонских дам, устроитель приемов, славившихся изысканной кухней, винами и беседой. Вдобавок один из самых влиятельных и прекрасно осведомленных журналистов того времени. Джо давно приметил в Джоне Кеннеди потенциального президента и в 1958-м сообщил об этом Кэтрин (Кей) Грэм, чем немало ее удивил. Муж Кэтрин, Фил, был сторонником Линдона Джонсона и, как издатель Washington Post, одной из влиятельнейших фигур на вашингтонской сцене. Впервые встретившись с Джоном за обедом, который Олсоп давал весной 1958 года, Фил был удивлен его врожденным политическим чутьем и хладнокровно-рациональной манерой, в какой тот обрисовал свое будущее. На замечание Грэма, что он слишком молод для президентской гонки, Джек ответил: «Ладно, Фил, я все-таки буду участвовать в выборах и вот почему. Во-первых, я считаю себя не менее подходящим, чем любой из кандидатов, кроме Линдона Джонсона. Во-вторых, если я не выставлю свою кандидатуру, то следующий президент займет пост на восемь лет и во многом решит, кто станет его преемником. В-третьих, если я не стану баллотироваться, мне придется остаться в сенате минимум еще на восемь лет, и я закончу карьеру посредственным сенатором и никчемным кандидатом». Кей Грэм записала: «Меня его слова искренне впечатлили, и каждый раз, когда мы встречались с сенатором Кеннеди, он восхищал меня все больше».
