Одной из самых больших удач Джеки стала покупка для издательства прав на публикацию в США нобелевского лауреата, египетского писателя Нагиба Махфуза. Она читала его произведения по-французски. Кроме того, она заново открыла чернокожую писательницу Дороти Уэст, старейшую из живых участников Гарлемского ренессанса. Уэст было под девяносто, когда Джеки познакомилась с ней на Мартас-Винъярде. Уэст поселилась на Мартас-Винъярде в доме престарелых, построенном богатыми чернокожими бостонцами, и вела колонку в Vineyard Gazette, которую читала и Джеки. В 1950-х годах Уэст заключила контракт на роман, но так его и не закончила; в начале 1990-х ее друг-адвокат посоветовал завершить начатое. Скотт Мойерс рассказывал: «Просто потому, что Джеки была знаменита и жила на Мартас-Винъярде, а о других редакторах, кроме нее, Уэст не слыхала, она послала ей первые шестьдесят страниц и краткое содержание нового романа, а также экземпляр первого. Отправила почтой в Doubleday. Я вскрыл бандероль, а там – второй роман этой исторической фигуры, после сорока лет молчания… Но в процессе работы у Дороти возникали проблемы, так что Джеки летом ездила глянуть, как идут дела. Если бы не ее еженедельные визиты, Уэст не закончила бы книгу, а так “Свадьба” (The Wedding) стала классикой…»

График у Джеки менялся редко: она приезжала утром по вторникам, средам и четвергам, обедала прямо на рабочем месте морковкой, сельдереем и сандвичами, которые приносила из дома. «Я всегда разговаривал с ней по понедельникам и пятницам, – вспоминал Мойерс, – отправлял ей бумаги с курьером домой, когда она работала дома. Она не слишком заботилась о том, что на ней надето. Если предстояла встреча или что-нибудь в этом роде, надевала деловой костюм, причем один и тот же много раз подряд: черная брючная пара и белая шелковая блузка в полоску… Больше всего мне запомнился ее невероятный энтузиазм, то, с каким жаром она охотилась за книгами, как впервые брала готовую книгу в руки. Когда все получалось, она смеялась, звонко, как девчонка, и потирала руки. В ней не было ни малейшего жеманства, только естественность. Джеки ползала на коленях, раскладывала фотографии, чтобы их рассмотреть, и никого не стеснялась…»

Брюс Трейси, старший редактор из «штурмовой группы Онассис» (по выражению Стива Рубина), который работал с Джеки над иллюстрированными изданиями, подчеркивал: «Очень важно, что она работала по-настоящему профессионально… Мне кажется, многие думали, это была синекура, а всю работу за нее делали другие, но это далеко не так. Каждая книга, которую она редактировала и издавала, от корки до корки была ее детищем… Ей действительно нравился сам процесс работы над книгой, она по-матерински опекала своих коллег, а если мы работали над каким-то важным проектом и не разбирались в предмете, для нее было чрезвычайно важно, чтобы мы учились. И я бесконечно благодарен ей, потому что такая работа сводила меня с людьми и замыслами, я имею в виду не только заметных личностей, каких она привлекала, я говорю о ее искренней увлеченности делом».

Кроме того, Трейси вспоминал, что Джеки всегда сама звонила по телефону, всегда сама встречала посетителей, никогда не перепоручала это помощникам, как поступают в Штатах многие важные шишки.

Джеки часто упрекали, что она не использовала свое огромное политическое и общественное влияние на поприще благотворительности. Бесконечные комитеты и благотворительные акции, в которых участвовали богатые нью-йоркские дамы, были не для нее. Однако она прекрасно сознавала, что ее влияние куда действеннее, если пускать его в ход бережливо. Не обладая «общественной совестью», она предоставляла другим решать мировые проблемы. Занималась тем, что ее интересовало, а это было связано исключительно с Нью-Йорком. Единственной общественно-благотворительной организацией, в деятельности которой она долгое время участвовала, был бруклинский центр Бедфорд-Стайвесант, учрежденный Бобби Кеннеди и по этой причине пользовавшийся ее поддержкой. Этот район Центрального Бруклина с населением 450 тысяч человек (из них 84 процента – чернокожие, 12 процентов – пуэрториканцы) был крупнейшим цветным гетто после чикагского Саутсайда, по отзывам современников, куда более депрессивным, чем Гарлем. 4 февраля 1966 года Бобби встретился там с лидерами местной негритянской общины и ощутил всю силу их гнева. В результате было принято решение о сотрудничестве общины, которая будет предлагать свои программы, и представителей деловых кругов, которые будут привлекать инвестиции и оказывать помощь в администрировании. Идея заключалась в самопомощи, без привлечения федеральных денег (хотя фонды первоначально выделило правительство). К 1978 году центр, как выразился один из экспертов, добился «скромных успехов, каковые в контексте стольких неудач можно считать значительными»; он существует до сих пор, под несколько иным названием, в совет директоров входят Этель Кеннеди и ее сын Роберт-младший, оба они регулярно присутствуют на совещаниях. Джеки сотрудничала с отделом искусств, где ее прежде всего интересовала мастерская, изготовлявшая ткани ручной работы; эту мастерскую, основанную в 1969 году, нередко называли «детищем Джеки Онассис». Мастерская стала частью большого проекта, когда Джеки нашла для местных ремесленников возможность зарабатывать деньги. Вдохновением стала Африка с ее яркими красками и самобытными узорами. Джеки использовала эти ткани в оформлении своей нью-йоркской гостиной и пригласила фотографа из известного журнала по дизайну интерьеров, после чего в ноябре 1971-го снимки появились в журнале вместе со статьей «Сила искусства. Ткани Бедфорд-Стайвесанта».

В 1974-м в Бруклинском музее состоялась выставка текстиля с показом дизайнерской одежды Полины Триже. 29 ноября Джеки устроила выставку в Метрополитен-музее. При этом она старалась не наступать на пятки Этель Кеннеди и попросила одного из кураторов выставки, чтобы Этель приехала первой и была встречена как можно торжественнее, ведь в конечном счете идея центра принадлежала Бобби. Сама Джеки сидела дома и ждала звонка, чтобы приехать в музей после триумфального появления Этель. План был довольно сложный, но, как сказала Джеки, нужно было учесть все нюансы.

«Если отрывать людей от того, что подпитывает их духовно, что-то внутри у них умирает, – говорила Джеки в 1984 году. – Будущее Нью-Йорка туманно, если пропадут ориентиры, значимые для его жителей, их детей и внуков». Она яростно боролась за «свой город», за Центральный Манхэттен, который знала и любила всю жизнь. Ее обвиняли в элитарности, и вполне справедливо, поскольку она сосредоточивалась на нескольких квадратных километрах, которые и были ее миром. Возможно, величайшим ее достижением стала кампания за прекращение строительства пятидесятидевятиэтажного здания над вокзалом Гранд-Сентрал. Старый вокзал Пенсильвания-Стейшн успели снести.

В 1975 году, прочитав об угрозе зданию Гранд-Сентрал, Джеки присоединилась к группе активистов Муниципального художественного общества (МХО), которое в 1960-х безуспешно пыталось отстоять Пенсильвания-Стейшн. С ее помощью были созданы Градостроительно-плановая комиссия и Комиссия по охране памятников. По мнению общественности, решающую роль в сражениях 1970-х за Гранд-Сентрал сыграла именно Джеки. В феврале она написала страстно-красноречивое письмо мэру Абрахаму Биму, убеждая его передумать: «Не жестоко ли обрекать наш город на медленную смерть, лишая его памятников, которыми мы гордимся, ведь в конце концов не останется следа от его истории и красоты, способных вдохновить наших детей? Если они не найдут вдохновения в прошлом нашего города, то где найдут силы бороться за его будущее?»

В 1978-м, через три года после того, как к ним присоединилась Джеки, МХО выиграло двадцатилетнюю войну: по решению Верховного суда Гранд-Сентрал получил статус исторического памятника; и, как пишет советник Джеки по вопросам охраны муниципальных памятников Фредерик Пейперт, победа в Верховном суде не состоялась бы без участия Джеки.

Для самой Джеки битва за Гранд-Сентрал стала продолжением битвы за площадь Лафайет и сохранение исторических зданий Вашингтона, которую они с мужем вели в 1960-х годах. Вместе со знаменитым архитектором Филипом Джонсоном она возглавила кампанию по спасению Левер-Хауса, двадцатичетырехэтажного здания из голубого стекла на Парк-авеню, построенного тридцать один год назад, – застройщики намеревались возвести на его месте сорокаэтажную башню. Она сумела заручиться мощной поддержкой мэра Коха и лично нью-йоркского инспектора Харрисона Дж. Голдина, чьи голоса могли оказаться решающими для присвоения зданию статуса памятника… Позднее мэр говорил, что «склонялся» именно к такой позиции.