Рос Гилпатрик услышал известие по радио и тоже позвонил Джеки; она попросила его приехать. Стас Радзивилл первым же рейсом вылетел в Нью-Йорк. Гилпатрик связался с Томом Уотсоном из ABM и договорился насчет его частного самолета, а затем вместе с Джеки отправился в аэропорт ждать Стаса. Джеки в отчаянии шептала: «Нет, этого не может быть. Не может быть. Скажите мне, что это неправда». В Лос-Анджелесе их встретил Чак Сполдинг. Джеки спросила: «Как Бобби? Говори прямо!» Чак ответил: «Он умирает».
Двое из ближайшего окружения Бобби – Ричард Гудвин и Тед Соренсен – в момент выстрела находились несколькими этажами выше, в номере той же гостиницы. «Той ночью, когда убили Бобби, – вспоминал Гудвин, – мы были в том же лос-анджелесском отеле. Я собирался вместе с Бобби спуститься вниз, но меня задержал телефонный звонок, а потом из коридора послышались крики, я побежал в комнату и увидел на экране телевизора, что происходит внизу, и они там все говорили, что сенатор скорее всего… и я вдруг понял, что Бобби мертв. Поднял голову и увидел напротив Теда Соренсена. Жуткая ситуация – мы оба знали, что Бобби мертв, знали, хотя никто этого еще не говорил. И нам обоим суждено второй раз пройти…»
На самом деле сердце Бобби еще билось, хотя не было надежды, что, если выживет, он сможет остаться полноценным человеком. Формально он прожил на системе жизнеобеспечения до 1.44 следующего дня, 6 июня. «Именно Джеки отключила аппараты, – рассказывал Ричард Гудвин, – остальным не хватило духу. Бедняга Бобби лежал там, его грудь поднималась и опускалась, благодаря аппаратам тело жило, но мозг уже умер, а врачи не решались выдернуть вилку из розетки. От Этель вообще не было толку, она лежала на кровати и стонала. Тедди молился, стоя на коленях. Наконец пришла Джеки и велела докторам отключить аппараты. Поставила точку».
На борту президентского самолета, который доставил тело Бобби в Нью-Йорк, Джеки сохраняла самообладание, спокойно обсуждала с Этель детали похорон. Заупокойная служба состоялась в соборе Святого Патрика. Леди Бёрд Джонсон вспоминала, что вдоль нью-йоркских улиц стояли люди, молча, неподвижно. Джеки, в черном, в густой вуали, как и на похоронах Джона, выглядела так, будто она вдова. Взяв за руки своих детей, она прошла по церковному проходу и заняла место в первом ряду, вместе с остальными Кеннеди. Увидев ее, президент Джонсон встал, и все собравшиеся последовали его примеру. Появление Этель с детьми такого внимания не привлекло. После службы Леди Бёрд оказалась перед Джеки: «Я назвала ее по имени и протянула руку, а она посмотрела на меня словно бы издалека, будто я призрак. Я пробормотала соболезнования и пошла дальше… в замешательстве». Позднее, вспоминая этот эпизод, Леди Бёрд сказала: «Наверное, ей давали успокоительное…»
В похоронной процессии к Арлингтонскому кладбищу Джеки снова напоминала мраморную статую, как в 1963-м. Репортер Пит Хамилл писал, что она «как бы заледенела». Его спутница, Ширли Маклейн, вспоминала: «В процессии шли две женщины – миссис Этель Кеннеди и миссис Жаклин Кеннеди, Джеки шла первой, очень царственная, как умеет она одна, с потрясающим чувством собственного достоинства…» Только в начале десятого вечера кортеж добрался до места упокоения, поблизости от могилы Джона на Арлингтонском холме. В руках сотен собравшихся горели поминальные свечи, когда сначала вдова с детьми, затем сестры Бобби с детьми и, наконец, Джеки по очереди преклонили колени и поцеловали гроб. Вся эта сцена до боли напоминала похороны Джона Кеннеди, только сейчас над Арлингтонским кладбищем светила огромная летняя луна».
Однако никакие успокоительные не могли заглушить боль надолго. Если после смерти мужа Джеки первые четыре дня еще как-то удавалось держать себя под контролем, то сейчас ее охватила паника, к которой примешивалась скорбь потери. Когда погиб Джон, рядом был Бобби, а теперь и он ушел навсегда. Рос Гилпатрик увиделся с Джеки вскоре после ее возвращения в Нью-Йорк и пришел в ужас: «После смерти Бобби у нее словно бы помутился рассудок. Она казалась крайне возбужденной, выбитой из колеи. То и дело называла Бобби мужем, раздавала приказы так, словно все еще была первой леди. Одну трагедию она еще смогла пережить, но не две». Этель, носившая под сердцем их с Бобби последнего ребенка, утешала себя тем, что муж в раю вместе с Джоном, Джо-младшим и Кэтлин; у Джеки смерть вызывала только протест.
Однако существовал один могущественный человек, к которому Джеки могла обратиться, – Аристотель Онассис. Как писал Ричард Гудвин, смерть Бобби подвела жирную черту под жизнью Джеки в Америке. «Смерть Бобби, – говорил Уильям ванден Хьювел, близкий друг и политический соратник Бобби, – создала чудовищный вакуум, такого не было даже после гибели Джона. Тогда Роберт Кеннеди возглавил семью, стал опорой для Джеки и детей. Его же смерть отняла у всех жизненно важную часть существования; тот год выдался вообще очень жестоким: убийство Мартина Лютера Кинга, через два месяца убийство Бобби, массовые беспорядки. Думаю, Джеки очень тревожилась о безопасности детей. Онассис был чрезвычайно влиятельным человеком и при его баснословном богатстве мог обеспечить ей то, чего не могло обеспечить почти ни одно правительство, – уединенное прибежище, причем вдали от Штатов». Ею двигал инстинкт самосохранения, как тогда в Далласе, когда она после убийства Джона протянула руку Клинту Хиллу. Джеки уже обдумывала, как и всегда в ключевые периоды своей жизни, не перейти ли ей на другой уровень. Она готовилась оставить Кеннеди с их опасным наследием и разбитыми мечтами, как некогда ради них отвернулась от всех Бувье.
Онассис, конечно, не упустил неожиданную возможность, которую предоставила ему гибель Бобби, главного препятствия на пути к браку с Джеки, и вылетел в Штаты, чтобы быть рядом с нею. В июне она приехала с ним в Хайаннис-Порт; Роуз уже встречалась с Онассисом во время зарубежных поездок, в Париже и на юге Франции. Хотя она не подозревала о его намерениях относительно невестки, но не разделяла резкой антипатии Бобби: «Мне он нравился. Приятный, интересный человек, можно сказать, харизматичный». Спустя три месяца Джеки по телефону сообщила свекрови, что собирается за Онассиса замуж, и та ее благословила. В свое время, когда ее дочь Кэтлин вышла за протестанта, а потом хотела связать свою жизнь с разведенным, религиозная Роуз грозила отлучить ее от дома, а сейчас, хотя Онассис был православным и разведенным, даже бровью не повела, чего не скажешь об остальной родне.
Джеки отвезла Онассиса в Хаммерсмит, чтобы представить Окинклоссам. В рафинированном Ньюпорте он выглядел белой вороной. Мать считала его вульгарным, правда, не в последнюю очередь из-за того, что как-то раз, когда еще крутил роман с Ли, он якобы нагрубил ей. Джанет сказали, что ее дочь находится в таком-то номере такого-то парижского отеля, и она поднялась наверх, но застала там только Онассиса в халате. «Где моя дочь?» – спросила Джанет. «Она только что ушла, мадам», – ответил Онассис.
Одна из подруг Джанет вспоминала: «Думаю, весть о предстоящей свадьбе [Джеки] с Онассисом разбила ей сердце. Мы слушали после обеда лекцию, когда Джанет позвали к телефону. Она ушла, а через некоторое время вернулась, землисто-бледная. Звонила Джеки, сказала, что через два дня выходит за Онассиса и хочет, чтобы мать приехала на свадьбу на какой-то там остров. Мы спросили: “Джанет, а в чем проблема?” И она ответила: “Это не смертельно, но все равно трагедия”. Мне кажется, она была просто убита, как любая мать в таких обстоятельствах, поскольку чувствами там и не пахло».
Не меньше расстроился еще один человек – Андре Мейер. Мнение Джанет об Онассисе почти наверняка подпортил его роман с Ли и неджентльменское поведение в первую их встречу. Но Мейер знал Онассиса намного лучше: «Он обладал большим обаянием и большим умом. Большим умом. Но, что ни говори, деликатным его не назовешь – грубый, неотесанный. Вдобавок репутация – история с Каллас и прочее». Онассис позвонил Мейеру как финансовому консультанту Джеки и хвастливо сообщил: «Она в меня влюблена». Мейер, обиженный, расстроенный, но все равно озабоченный благополучием своей «девочки», пытался уговорить Джеки, чтобы она позволила ему выторговать для нее выгодный брачный контракт, но Джеки отказалась. Трумэну Капоте Джеки говорила, что все разговоры о брачном контракте вранье: «Я ничего такого с Ари не подписывала. Знаю, у греков это давняя традиция, но я не могла. Не хотела торговать собой».
