Уже около двадцати человек преодолело западную стену. Часть из них гола рукопашный бой внутри крепости, другие атаковали защитников ворот, растаскивали мешки с песком и камни, которыми они были забаррикадированы. Здесь завязалась рукопашная схватка. Максаржав, увидев Доржа, крикнул ему:

— Быстро поднимись на стену, передай нашим, чтобы все силы бросили на эти ворота. Скажи, что у нас тут большие потери.

Вскоре и Дамдинсурэн, преодолев стену, пришел на помощь атакующим.

— Скорей открывайте ворота! Сбивайте запоры! Навались! Все вместе — взяли!

Ворота не поддавались. Снаружи на ворота навалилось множество людей, по ним били тяжелым бревном. И вот наконец створки подались и медленно, со скрипом разошлись. Со всех сторон в них ринулись цирики. Максаржав, отстреливавшийся из-за мешков с песком, поднялся во весь рост, наблюдая за последними минутами штурма.

Большую воронку, зиявшую в стене после взрыва, штурмующие вскоре превратили в сквозной пролом, и в этот пролом тоже хлынули цирики. В крепости было немало убитых — и китайцев, и монголов. В сумятице боя Максаржав не мог отыскать ни одного из полковых командиров. Вокруг творилось что-то невообразимое — треск ружейных выстрелов, огонь и дым, вопли, крики «ура». Лишь одному китайцу удалось вырваться из крепости. Оставшихся в живых защитников Казенного городка взяли в плен. Какого-то китайца схватили как раз в тот момент, когда он, сияв с убитого цирика дэли, пытался натянуть его на себя.

Цирики окружили Максаржава.

— Теперь наша задача — взять амбаня! — обратился Максаржав к бойцам.

Он направился к резиденции китайского наместника, следом за ним двинулись цирики. Амбань вышел навстречу им сам, в окружении чиновников. У всех на головах были белые повязки, в руках они держали белые флаги, свидетельствующие о капитуляции.

— Надо будет оставить их пока здесь, позаботьтесь только о надежной охране, — сказал Максаржав шедшему рядом с ним Доржу.

— Ну что, господин амбань, — обратился он к маньчжурскому наместнику, — все случилось именно так, как вам в свое время было сказано. Правда, следует признать, мы немного задержались. По просьбе российского консула мы сохраним вам жизнь, по меня сейчас интересуют долговые книги. Подать их сюда!

Один из китайских чиновников бросился выполнять приказание и вскоре вернулся с охапкой долговых книг.

— Сжечь все это немедленно! — распорядился Максаржав, и цирики без промедления исполнили его приказ. — Возьмите у пленных ключи от тюрьмы. Выпустить всех, кроме воров. А этих, — Максаржав указал на амбаня и его чиновников, — содержать в резиденции под усиленной охраной! В самом здании ничего не трогать! Да найдите-ка Дамдинсурэна. Где он, что с ним? Немедленно разузнать! Все трофейное оружие собрать и сложить в каком-нибудь доме.

Вскоре подошел Дамдинсурэн.

— Здравствуйте, — поздоровался он со всеми. — Надо бы собрать да построить войско. И пусть коноводы пригонят коней.

Взошло солнце. В крепости не прекращалась суета, каждый разыскивал свое подразделение, цирики приводили в порядок одежду и амуницию, искали товарищей среди убитых и раненых, горевали, если находили их мертвыми, и радовались, если видели живыми. Казенный городок и весь Кобдо были полностью в руках монгольских цириков. Однако многим отцам и матерям предстояло оплакивать сыновей, отдавших жизнь в этом сражении.

Пленные китайцы целый день убирали трупы. Между крепостью и Торговым городком до позднего вечера сновали цирики. Максаржав отдал приказ: всем бойцам покинуть город, разбить лагерь возле реки, провести перекличку и представить точные данные о личном составе.

Амбаня было решено передать на границе русским властям, которые отправят его на родину.

С того дня среди цириков стала популярной песня, слова которой сочинил Дамдинсурэн:

Для Максаржава в новом лагере поставили небольшую палатку, где он расположился по-походному. «Уже осень наступила, а цирики одеты лишь в легкие летние халаты-тэрлики и живут в холодных палатках» — эта мысль не давала Максаржаву покоя. А раз у солдат нет теплого жилья, неудобно и ему, командующему, жить в юрте.

Максаржав полулежал на двойном войлочном коврике, а Ядамсурэн записывал то, что он диктовал ему: «...благодаря самоотверженным и бесстрашным действиям трехтысячного войска халхасцев, урянхайцев, дюрбетов, казахов и других народностей Западного края ненавистные оккупанты — амбань и его войско — разбиты наголову, город Кобдо отныне свободен. В бою мужество и героизм были проявлены гуном Дамдинсу-рэпом, Лувсаном из Урянхайского края, Парчином дюрбетским и многими другими, о чем с почтением доношу и прошу достойно наградить этих людей. Что касается амбаня, то он и китайские чиновники с женами и детьми выдворены из страны через русскую границу. Настоящим извещаю, что после непродолжительной побывки у родных намереваюсь прибыть в Великий Хурэ и лично доложить обо всем...»

Окончив диктовать, Максаржав вызвал Доржа.

— Скачи с этим донесением в столицу и возвращайся с ответом. Возьми подорожную и выезжай без промедления. — И, повернувшись к Того, спросил: — Ты приготовил хадаки, как я велел?

— Приготовил.

— Завтра мы будем награждать цириков, возвращающихся домой. А что-то я давно не вижу Го-гуна...

— Его нет.

— Как нет? Что-нибудь случилось?

— Он вернулся к себе, в свое кочевье. Погрузил на лошадей трофеи и уехал.

Максаржава охватил гнев.

— Ну и пройдоха! Видно, давно решил бежать, спасать свою шкуру!

На другой день Максаржав и Дамдинсурэн вручали награды уезжающим цирикам: отличившиеся в сражении получили хадак или плитку чая. Некоторым выдали деньги. И всем крепко-накрепко наказали: если возникнет надобность, по первому зову, без промедления вернуться на военную службу.

— Того из Намнан-ульского хошуна, — выкликнул писарь, читавший список награжденных. Но никто не вышел из строя.

— Того, подойди сюда!

— Я? Это меня вызывают? — удивился Того.

— Конечно, тебя, — строго ответил Дамдинсурэн. — Ведь это ты в числе первых забрался на крепостную степу и вступил в рукопашную схватку с врагом. Ты храбро сражался. Вот тебе награда! — И Дамдинсурэн вручил Того отрез шелка на дэли, поясной нож и кресало, отделанные серебром. Принимая награды, Того благоговейно опустился на колени, затем встал и, внезапно смутившись, убежал в палатку.

Через несколько дней вернулся гонец из столицы. Вести он привез добрые: Максаржаву был пожалован наследственный титул тушэ-гуна и звание Хатан-Батор. Такой же титул получил и Дамдинсурэн вместе со званием Манлай-Батор[Различные степени воинского отличия: Хатан-Батор — могучий герой; Маплай-Батор — выдающийся герой.]. Звания батора и других наград были удостоены еще несколько человек. Когда вновь назначенный правитель Кобдо Наван огласил этот указ, раздались крики «ура». Правда, многих удивило, что самую высокую награду получил почему-то лама Дамбий-Жанцан, выдававший себя за сына Тумурсаны, внука Амарсаны[Амарсана — предводитель антиманьчжурского движения в Западной Монголии в XVIII в.]. Во время сражения этот Дамбий-Жанцан появлялся то тут, то там, но подвигов его никто не видел, этот «герой» был мастером, скорее, по части пьянства. Однако указом богдо-гэгэпа он был провозглашен «преисполненным драгоценной веры нойоном-хутухтой и ханом премудрости», и ему была пожалована печать с этим витиеватым титулом.

Прославленный борец за свободу и независимость Монголии — Амарсана после разгрома антиманьчжурского освободительного движения нашел убежище в России, где и умер от какой-то болезни, однако в народе возникла легенда о том, что потомок Амарсаны вернется в родные края на белом коне и освободит Монголию от маньчжурского ига. Этой легендой а воспользовался авантюрист Дамбий-Жанцан из Долнура, что находится на территории Китая. Этот проходимец промышлял разбоем, несколько раз менял имя и однажды прибыл в Монголию, ведя за собой двух верблюдов. Прежде чем появиться перед людьми, он подстрелил в степи волка, положил его в определенное место, а потом отправился в ближайший аил. «Вам грозит страшная беда! Но я постараюсь ее отвратить, — заявил он хозяевам и выстрелил вверх — в тоно, а потом сказал: — Пойдите на запад от юрты да посмотрите, что там лежит».