– Как она может улыбаться?

– Талли кое-что знает о разбитом сердце – не забывай об этом. Она всю жизнь прятала свою боль. Я помню, как впервые увидела ее. Я шла через улицу Светлячков к ее дому, потому что она подружилась с Кейт, и мне хотелось узнать ее поближе. В старом обшарпанном доме я познакомилась с ее матерью, тогда она выбрала себе имя Облачко. Хотя «познакомилась» – это явное преувеличение. Облачко лежала навзничь на диване, с горкой марихуаны на животе. Она попыталась сесть, а когда у нее ничего не вышло, сказала: «Черт, я совсем обкурилась», – и снова плюхнулась на спину. Я посмотрела на Талли – ей тогда было лет четырнадцать – и увидела на ее лице печать стыда, которая остается с человеком на всю жизнь.

– У вас самой был отец алкоголик, но вы же это преодолели.

– Я влюбилась и нарожала детей. У меня есть семья. Талли считает, что ее может любить только Кейт. Сомневаюсь, что она успела осознать потерю, но, когда она все поймет, это будет ужасно.

Талли вставила в проигрыватель компакт-диск и включила музыку. Из динамиков зазвучала песня «Рожденный жить на воле» [3].

Люди, собравшиеся в гостиной, отошли от нее; вид у них был оскорбленный.

– Кто хочет выпить? – спросила Талли.

Джонни понимал, что должен ее остановить, но не мог себя заставить подойти к ней. Не теперь. При взгляде на Талли он каждый раз думал: «Кейт умерла», и рана вновь начинала кровоточить. Отвернувшись, он пошел наверх к детям.

Подъем по лестнице отнял у него все силы.

У двери в комнату близнецов Джонни остановился, собираясь с духом.

Ты сможешь.

Он сможет. Обязан. Его дети только что узнали, что жизнь бывает несправедлива, а смерть разбивает сердца и семьи. Его обязанность – все им объяснить, сплотить их вокруг себя и исцелить.

Набрав полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, он открыл дверь.

В глаза ему бросились постели – незастеленные, смятые; покрывала с сюжетами из «Звездных войн» лежат перекрученными грудами. Темно-синие стены – Кейт сама раскрасила их, нарисовав облака, звезды и луну, – были украшены рисунками мальчиков и плакатами с любимыми киногероями. На комоде гордо выстроились футбольные кубки и золотистая бейсбольная бита.

Бад, тесть Джонни, сидел в большом кресле, в котором обычно помещались оба мальчика, когда играли в видеоигры, а Шон, младший брат Кейт, спал на кровати Уильяма.

Мара сидела на ковре перед телевизором, Лукас рядом с ней. Уильям забился в угол и смотрел мультфильм, скрестив руки на груди; вид у него был сердитый.

– Привет, – тихо сказал Джонни и закрыл за собой дверь.

– Папа! – Лукас вскочил, и Джонни подхватил его на руки и крепко прижал к себе.

Бад неуклюже выбрался из мягкого кресла и встал. Он выглядел каким-то помятым в своем вышедшем из моды черном костюме с белой рубашкой и широким галстуком из полиэстера. За последние несколько недель на его бледном лице со старческими пигментными пятнами явно прибавилось морщин. Глаза под кустистыми седыми бровями смотрели печально.

– Я вас оставлю, – сказал он, подошел к кровати и потряс Шона за плечо. – Просыпайся.

Шон вздрогнул и резко сел. Он выглядел растерянным, но когда увидел Джонни, то все понял.

– Да, конечно, – пробормотал он и вслед за отцом вышел из комнаты.

Джонни слышал, как за его спиной щелкнул замок закрывшейся двери. На экране супергерои в ярких костюмах бежали по джунглям. Лукас выскользнул из рук отца и встал рядом.

Джонни смотрел на убитых горем детей, а они на него. Их реакция на смерть матери была такой же разной, как и они сами. Лукас, самый ранимый из всех, совсем растерялся из-за ухода мамы, и не мог понять, куда именно она ушла. Его брат-близнец Уильям был не так уязвим и в жизни опирался на силу и привычный порядок вещей. Потеря матери обескуражила и испугала его. А бояться он не любил и поэтому злился.

А Мара, шестнадцатилетняя красавица Мара, которой все всегда давалось легко, за год болезни матери замкнулась, стала сдержанной и тихой, как будто думала, что если совсем не будет издавать звуков, нарушать сложившееся равновесие, то сможет защититься от неизбежного. Джонни видел, как она переживает из-за того, что ссорилась с Кейт до ее болезни.

В глазах детей читалась одна и та же мольба. Они ждали, что он склеит осколки их распавшегося мира, облегчит непосильную боль.

Но Кейт была душой и сердцем семьи, тем цементом, который скреплял их. Она всегда знала, что сказать. А любые его слова будут ложью. Как они могут исцелиться? Станет ли им когда-нибудь легче? В чем найдут они утешение, продолжая жить без матери?

Вдруг Мара встала с пола и выпрямилась – с грацией, недоступной большинству девочек. В своей скорби она была похожа на сильфиду – бледная, почти бесплотная, в сером платье, с длинными черными волосами и почти прозрачной кожей. Джонни слышал, каким неровным было ее дыхание, словно она заставляла себя вдыхать воздух новой жизни.

– Я уложу мальчиков спать. – Мара протянула руку Лукасу. – Вставай, мелкота. Я почитаю вам сказку.

– Так она хочет нас успокоить, – сказал Уильям, поджав губы. Мрачное и печальное лицо мальчика казалось взрослым.

– Потом будет легче, – сказал Джонни, ненавидя себя за слабость.

– Правда? – спросил Уильям. – А как?

– Да, папа, – поднял голову Лукас. – Как?

Джонни посмотрел на Мару, которая выглядела такой холодной и бледной, как будто была высечена изо льда.

– Сон помогает, – глухо сказала она.

Джонни был бесконечно благодарен ей. Он понимал, что все делает неправильно, что не справляется, что именно он должен поддерживать их, а не наоборот, но внутри у него была пустота. Одна лишь пустота. Завтра, наверное, станет легче. И он все исправит.

Но увидев печаль и разочарование в глазах детей, он понял, что они не верят ему.

Прости, Кейти!

– Спокойной ночи! – Голос его звучал хрипло.

Лукас посмотрел на него:

– Я тебя люблю, папа.

Джонни медленно опустился на колени и раскрыл объятия. Сыновья бросились к нему, и он крепко прижал их к себе.

– Я тоже вас люблю.

Он смотрел поверх их голов на Мару, которую, похоже, не тронули его слова. Она стояла, выпрямившись во весь рост и расправив плечи.

– Мара?

– Не беспокойся, – тихо произнесла она.

– Мы обещали маме быть сильными. Вместе.

– Да. – Ее нижняя губа задрожала. – Знаю.

– Мы справимся, – сказал он, чувствуя, как дрожит его голос.

– Да. Обязательно справимся. – Мара вздохнула и посмотрела на братьев. – Пошли, мальчики. Пора готовиться ко сну.

Джонни понимал, что должен остаться, утешить Мару, но не находил слов.

Он поступил как трус – вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Потом спустился по лестнице и, не обращая ни на кого внимания, стал проталкиваться к выходу. В прихожей он схватил куртку и вышел.

Стемнело, но звезд на небе не было. Их скрывали облака. Прохладный ветерок налетел на деревья, растущие на границе участка, и их толстые сучья раскачивались, словно в танце.

В ветвях над его головой на веревках были подвешены стеклянные банки с черными камешками и свечами внутри. Сколько ночей они с Кейт просидели под тиарой из огоньков, слушая, как волны бьются о берег, и разговаривая обо всем на свете!

Джонни ухватился за перила крыльца, боясь упасть.

– Привет!

Услышав голос Талли, он удивился и одновременно почувствовал раздражение. Ему хотелось побыть одному.

– Ты не стал со мной танцевать, – сказала Талли, приближаясь к нему. Она завернулась в синее шерстяное одеяло, края которого волочились по земле у ее босых ног.

– Должно быть, это перерыв, – сказал Джонни, поворачиваясь к ней.

– Что ты имеешь в виду?

Джонни почувствовал запах текилы. Интересно, насколько она пьяна?

– Шоу Талли Харт с ней самой в главной роли. Видимо, сейчас перерыв в твоем шоу?

– Кейт хотела, чтобы сегодня было весело. – Талли отшатнулась от него, она дрожала.