— Спускайся! — ласково предложил я. — Конечно, спускайся…

Филимон сначала протестующее каркнул, но, заметив, что я тянусь к дубине, замолчал. Однако и от взгляда Гаврилы мои намерения не ускользнули.

— Адик! — встревожился он. — Ты это… не дури… Я ведь святую воду не Всю израсходовал… Если что, могу и плескануть! Вряд ли тебе это понравится!

Мне это вполне определенно не понравится… Как, впрочем, и Филимону — заслышав о святой воде, он зашипел и стал отползать подальше к краю полянки.

— Спускаюсь! — заявил Гаврила. — Если что — склянка у меня наготове!

И чем я мог ему возразить?! Вот так моя миролюбивая натура и загнала меня самого в угол! Был бы потверже, никогда не допустил бы, чтобы обыкновенный человек, детина неразумный, фактически захватил меня в рабство! Без его помощи как перенестись домой? Пусть и плохо там, а всё же родина…

Зажав склянку в зубах, Гаврила сполз вниз по стволу и стал на ноги.

— Бу-бу… — сказал, он не вынимая емкости изо рта.

Признаться, не смог совладать с искушением. А как же? Господин Крылов Иван Андреевич народиться не успел, следовательно, в этом временно-пространственном периоде историю о сыре, глупой птице и чертовски хитрой лисе никто еще не знает…

— Что-что? — переспросил я.

— Привет, — повторил детина, роняя склянку на траву.

С душераздирающим воем Филимон кинулся вперед. Я подхватил дубину, сделал шаг по направлению к Гавриле и… остановился. Ровно секунду во мне боролись две стихии: бесовская натура жаждала мести и крови, а мягкость моя будто шептала: «Да ладно тебе! Ему сейчас и от Филимона порядочно достанется…»

После секундного колебания я всё-таки решил — пара лишних синяков такому верзиле не повредит! — но всё уже было кончено.

Филимон, хоть и старался изо всех сил, не успел доскакать до Гаврилы сантиметров примерно двадцать. Отрок с удивительным для его габаритов проворством сиганул в сторону, не забыв схватить и метнуть в противника склянку со святой водой.

Склянка разбилась о правый рог беса. Мгновенно окутавшись черным дымом, обожженный с головы до ног Филимон истошно завизжал и, теряя по дороге перья, ринулся прочь…

Клянусь лавой преисподней, меня чуть не стошнило! Первый раз видел святую воду в действии — раньше лишь много раз слышал страшные рассказы об этом чудовищном препарате… Говорят, бес, получивший порцию такой «водички», долгое время валяется в горячечном бреду, ничего не соображает, связно изъясняться может дня через три, а ходить — через неделю, и то — только под себя… В особо тяжелых случаях и летальный исход не исключен — достаточно вспомнить того же несчастного Франциска…

— Он первый начал! — крикнул Гаврила, пятясь от меня с поднятой дубиной в руках. — Я же защищался!

«С другой стороны, — подумал я, — заклятие, которое Филимон сам на себя наложил, теперь снимется само собой…»

И правда — в ту же минуту откуда-то из лесной чащи донеслось протяжное:

— Ка-а-ар! Поймаю — убью!!! Начальству пожалуюсь! Флинта натравлю!

Оклемался, значит, Филимон, язык обрел. Гаврила стукнулся спиной о ствол дуба. Дальше пятиться ему было некуда.

— Ну? — осведомился я, поигрывая дубиной. — Что делать будем дальше?

Сын воеводы ничего на это не ответил. Не отрываясь, он смотрел на корягу в моих руках.

— Ежели ты меня, батюшка, убьешь, — проговорил он, — то я тебя назад отправить не смогу…

Дотумкал, сукин сын!.. Наши разговоры с Филимоном, наверное, подслушал… Может, именно поэтому и распоясался… Беса святой водой окатил! Меня сейчас шантажирует!.. Хитер, гад! А с виду такой себе простоватый…

— Убивать тебя и не собираюсь, — сообщил я.

— А что собираешься? — обеспокоился Гаврила.

— Поучить маленько. Как вот папаша твой давеча… Снимай штаны!

Детина поджал губы. Затем повернулся и рывком сдернул с себя портки, приняв соответствующую позу.

— Бей! — прогудел он. — Всё, что хочешь, делай — только помоги Оксану заполучить!

Я ударил один раз по массивной заднице. Просто так, для интереса: думал, что Гаврила немедленно заверещит и, путаясь в портках, кинется спасаться в чащу, громогласно прося прощения… Ничуть не бывало! Он лишь застонал через прикушенную губу, и я, конечно, опустил дубинку. Ну не изверг!.. Не могу просто так человека мордовать (хотя для этого способа наказания слово «мордовать» не очень-то подходит!). Вот Филимон — тот воспользовался бы ситуацией, ух как бы воспользовался!..

— Ладно, — сказал я, — одевайся… Хватит с тебя. Пойдем отсюда… Но запомни на будущее — больше никакой самодеятельности! Во всём слушайся меня, и только меня! Если еще что-нибудь подобное выкинешь, завоевывать Оксану будешь сам. Понятно?

— Ферштейн! — расцвел Гаврила.

Он быстро натянул портки и, завязывая поддерживающий шнурок, поинтересовался:

— А что дальше делать-то будем? Куда пойдем? Что делать? Ясно что: Оксану приваживать! По возможности, сторонясь опасного богатыря Георгия. Для меня это — единственный выход из данного временно-пространственного периода. Потерявший магическую силу Филимон вряд ли сможет теперь чем-то помочь — в смысле отправки в родную контору…

Куда пойдем — вот это действительно вопрос! К Заманихе возвращаться не стоит: вряд ли она простит Гавриле предательский плевок, лишивший ее чувств. Да и меня она, кажется, не очень жалует… На людях нам показываться опасно… Где бы найти такое место— спокойное и безлюдное? Чтобы еще и комфорт присутствовал — хотя бы относительный… Устал я, надо бы силы восстановить для дальнейшей деятельности.

Ага, придумал!

— Веди к мельнику! — скомандовал я.

— К Феде? — удивился Гаврила. — А зачем?

— Отдохнем у него, — пояснил я. — С мыслями и с силами соберемся… Или ты к Заманихе хочешь?

Воеводин сын отрицательно помотал головой.

— Или к папаше своему за очередной порцией отцовской любви?

— Не-эт.

— Ну так веди!

— Это… — заколебался Гаврила. — У него же…

— Р-разговорчики! — отрезал я. — Место там тихое, безлюдное и безопасное… Где еще, как не у мельника, живущего по традиции на отшибе и пользующегося у местного населения дурной славой, отдохнуть можно?.. Делай, что говорю, и точка!

— Как скажешь… — вздохнул Гаврила и зашагал через полянку.

* * *

— …Выходи, гад! — орали опричники, суетясь вокруг мельницы. — Выходи, не то дверь сломаем!

— А ты утверждал, что место здесь тихое, безлюдное и безопасное! — сказал я.

— Это не я говорил, а ты! — обиделся Гаврила. — Я, между прочим, пытался отсоветовать, но ты меня и слушать не хотел!

— После всего, что ты натворил, уж лучше не огрызайся! — парировал я.

Парировать-то парировал, и что с того? Здесь, в глуши, на лесной опушке, у мельницы, склонившейся к небыстрой речке, казалось бы, вообще никого не должно было быть. Ан, нет — опричники, изображая из себя донкихотов, штурмуют дверь мельницы, орут и размахивают саблями!.. И нам с Гаврилой остается только прятаться в тени деревьев…

— Здесь, конечно, тихо всегда… — проговорил еще воеводин сын. — Но ежели в округе волнение, а виновных найти сложно, опричники сюда и тянутся… Мельника наказывают.

— За что? — удивился я.

— Как за что? — в свою очередь удивился Гаврила. — Мельник же! Если мельник, значит, с нечистой силой знается! Испокон веку так… Вот я — нашумел у вдовы и смылся. Опричникам меня не достать, да и батюшка мой наверняка сунул им сколько-нибудь, чтобы не очень искали. А наказать-то кого-нибудь примерно надо! Федю и накажут.

— Здорово, — покрутил я головой. — Прикольные у вас обычаи. Один на всех козел отпущения…

— Он, кстати, точно козел! — оживился Гаврила. — Мужики зерно привезут на помол, а он сверх меры себе отсыплет и так отговаривается, что ничем его не проймешь! Говорят, не только с нечистой силой знается, а еще и с разбойниками, лихими людьми. Они награбленное добро ему везут, а он скупает… И еще говорят… — понизив голос, детина приблизил свои губы к моему уху, — …что к нему церковные воры заходят! Которые церкви святые обворовывают! Вот уж сволочи — почище бесов! Извини, Адик… Нехристи, отступники!