Виктор молчит.
— Тебе за них попало, да?
— Ты откуда знаешь?
— Слыхал.
— А… попало, да, — подтверждает Виктор.
— Не робей: ничего не будет, — говорит Тушнов ободрительным и свойским тоном. — Меня вот директор исключить совсем грозился, а потом ничего не было.
— За что же тебя?
— Да тут… — Махнув рукой, Тушнов медлит. — По морде одному дал…
— Алёшке, что ли?
— Ему. — Тушнов смущён. — Слышь, Виктор, я ему не сильно дал… Стихи прочти, а? — предлагает он решительно.
— Какие?
— Те, что на конкурсе читал.
— Тебе прочесть? — переспрашивает Виктор с откровенным удивлением.
— А то кому же?
— Что ж…
Виктор ждёт, пока мимо прогромыхает трамвай, потом начинает читать — приглушённо и словно бы видя всё время себя и Тушнова со стороны.
— Я б так не смог, — твёрдо и сокрушённо говорит Васька, дослушав до конца. — У тебя получается.
— Понятно было?
— Ясно — понятно. — Тушнов немного обижен. — «Мне без тебя так трудно жить…» А от нас, например, отец ушёл, как я родился, сразу. Матери, когда из роддома выходила, дали мыла два куска: туалетного, хорошего, в обёртке, она говорила, и хозяйственного большой кусок. Она их берегла. Тогда всего не хватало. И вот приходит раз домой, захотела постирать — нету мыла. Она к отцу: «Ты взял?» Он говорит: «Я». Оказалось, он оба куска на базаре загнал. Деньги проел. Есть очень хотел: год неурожайный был, голодно. Мать ему и сказала: «Ты ещё пока ничего в дом не принёс, а из дому тащишь. Пошёл ты, говорит, не нужен мне такой». И погнала его из комнаты: она тогда в вашем доме истопницей работала, комната её была. Он и ушёл…
— Вот как…
— А ты спрашиваешь: «Понятно?»
— Это просто у меня такая привычка.
— А…
Потом они прощаются, и Виктор медленно бредёт домой. Он сознаёт, что Василий стихов не понял, но всё-таки не остался к ним равнодушным. Откровенность его, конечно, была ответной, это главное…
Справа от Виктора идут парень и девушка. Она что-то говорит быстро и оживлённо, а он слушает зачарованно и отрешённо, как слушают только музыку, но не речи.
И Виктор думает о том, что, наверно, выглядел бы точно так же, если б шёл рядом с Инной…
…На следующее утро к Громадам, едва Виктор встал, явился Старков. Он крепко взял Виктора за руку и молча, ничего не объясняя, повёл за собой. Они сбежали по лестнице, пошли быстрым шагом по улице, свернули на другую улицу, а Старков всё шёл, и Виктор решительно не понимал, куда он его ведёт, к кому и зачем. Он думал только, что, наверно, где-нибудь их ждут ребята, которым пришла в голову какая-то затея: может быть, поехать на пароходике по Москве-реке, может быть, махнуть в кино на утренний сеанс.
Но вдруг на малолюдном тротуаре, не у кино и не на набережной, Женька отпустил руку Виктора и повернул его за плечи к стене дома, возле которой никто не стоял; на ней висел только стенд с газетой.
— Ну? — спросил Виктор, недоумевая.
Старков с силой подтолкнул его к стенду, почти притиснув носом к стеклу.
И тут произошло чудо: Виктор увидел свои имя и фамилию, напечатанные типографским шрифтом. Он почувствовал такое же изумление, как много лет назад в скверике, когда буквы, которые он уже знал порознь (отец выводил их палочкой на песке), внезапно сложились в слово. Секунду назад это был набор букв, и что-то произошло — и он превратился в слово…
Под своими именем и фамилией Виктор прочёл свои стихи. Те самые, что вчера вечером слушал Тушнов, те, которые обсуждали на конкурсе. Они показались Виктору знакомыми и, странно, в чём-то иными, чем раньше, хотя были напечатаны слово в слово.
Постояв возле этого стенда, Виктор с Женькой побежали к киоску, догадавшись, что газету можно купить. Но комсомольская газета была уже распродана. Потом они шли по бульварам и, переходя от стенда к стенду, убеждались, что стихи Виктора есть повсюду, где висит комсомольская газета.
Возле одного из стендов Виктор увидел Инну Петрову. Несомненно, она читала его стихи. Сейчас же он подумал, что для одного дня это, пожалуй, слишком много счастья. Вообще в один день достаётся иногда, оказывается, больше счастья, чем ты можешь пережить, точно так же, как за один день случается иногда больше бед, чем ты в состоянии пересилить…
Виктор крадущейся походкой подошёл сзади к Инне и негромко произнёс возле её уха:
— Тебе посвящается…
Она обернулась и переспросила:
— Что, что? А, Громада, Женька…
Либо она не разобрала, что Виктор сказал, либо не поняла, к чему его слова относятся.
— Ты что читала? — спросил Старков.
— «Из зала суда», — ответила она. — Знаешь, я никогда не слыхала про такое хитрое мошенничество. Представляешь, оказывается…
Значит, она читала не его стихи… Ну и что же!.. Минуту назад его счастье было огромным и безоблачным, но каким-то нереальным. А теперь, слегка омрачённое, оно стало зато несомненной, надёжной явью. Инна стремительно повернулась к газете, — должно быть, Женька ей сказал про его стихи, — а Виктор, перестав воспринимать происшедшее как чудо, наконец спросил:
— Между прочим, Жень, как стихи очутились в газете?
Этого вопроса Старков ждал раньше.
— Отнёс Рома Анфёров. Да, собственно, мы с ним вместе ходили… А идея была его.
— Его?
Виктор взглянул на улыбающегося Старкова, и ему захотелось написать стихи о дружбе. Неожиданно он вспомнил, что это как раз советовала Люда Семёнова, и весело рассмеялся — впервые за эти дни…
