В помещении стоит несколько раскладушек. Мы валимся на них, расстегиваем шинели и тут же погружаемся в сон.

Когда мы просыпаемся, на улице уже ясный день. Мы поднимаемся на свинцовых ногах. Вокруг царит суматоха. Туда-сюда снуют офицеры, в соседнее помещение то и дело забегают вестовые. За дверью — командный пункт нашей боевой группы. В уши бьет хор голосов. Рядом с лейтенантом Фрике стоит офицер пожарной охраны — дородный мужчина с серебряным шитьем на мундире — и о чем-то оживленно с ним беседует. Затем они оба подходят к нам. Мы стоим усталые и безучастные. Нам сообщают, что мы на день переходим под начало пожарных[100]. Пожарный говорит нам, что фюрер распорядился, чтобы завод «Дойче Индустри Верке», на котором собирают танки и штурмовые орудия, защищали от русских до последней пули и последнего бойца. Завод может перейти в руки врагу только как груда развалин поверх наших мертвых тел.

Мы берем винтовки. Пожарный в начищенных до блеска сапогах и увешанной медалями голубой форме берет на себя обязанности командира, и мы выходим из помещения. Мы медленно поднимаемся по ступенькам и выходим наверх, в окружающий мир, и шагаем вдоль мертвых фабричных проходов. В цехах ни души, помещения смотрят на мир выбитыми окнами. Полусобранные танки и орудия высятся посреди огромных цехов, словно мамонты, на фоне которых люди кажутся карликами. Наши шаги тяжело отдаются по бетонному полу, от стен отскакивает звенящее эхо. Пол усеян обертками от хлеба и шоколада, словно цветными новогодними конфетти самых разных форм и цветов. На огромных каштанах в ожидании тепла набухли почки. На помятом газоне среди деревьев валяются брошенные тачки и поломанные ящики.

Мы открываем ворота, ведущие на улицу. Они скрипят на петлях и нехотя открываются. Наш отряд делится на две части. Часть берет под свое начало какой-то шарфюрер СС, другие уходят с пожарным. Нам надо занять берег реки и защищать от неприятеля мост[101].

Те, кто ушли вместе с шарфюрером СС, исчезают в переулке, мы же идем к мосту. На улице валяются обломки кирпичной кладки окружающих зданий — большая часть их стен разрушена до первого этажа. С остатков стен свисают электропровода, они также лежат кольцами на дороге. Проезжую часть и тротуар покрывает толстый ковер битого стекла. Посреди руин высится чудом уцелевшее здание. Даже не верится, что такое возможно, — ведь соседние дома превращены в груды битого кирпича. Улицы пусты, на них ни души, если не считать нас. Мы медленно бредем среди руин, затем сворачиваем в переулок. Большинство домов здесь, за редким исключением, сохранилось. Мы поворачиваем налево и подходим к набережной Хафеля. В асфальте вдоль набережной вырыты щели-бомбоубежища, даже рядом с разрушенными зданиями. Хафель медленно течет вдаль, словно что-то нашептывая.

Мы останавливаемся под мостом. Мне приказано здесь остаться, потому что я единственный, у кого винтовка. Я должен наблюдать за мостом, который нависает над нами и ведет на другой берег. Сажусь на ступеньки, что ведут наверх, и гляжу на противоположный берег. Впереди меня забор из проволочной сетки отделяет набережную от реки. На ее поверхности танцуют гребешки пены и серо-зеленые волны. Слева в реке лежит снесенная артобстрелом эстакада моста — скорее всего городской железной дороги. На другом берегу в ярком утреннем свете угрожающе высится серая громада ратуши Шпандау. Улица, что тянется перед зданиями, словно вымерла.

Серый бетонный куб бункера торчит посреди золотого песка между улицей и рекой. Рядом с ним стоят несколько человек. Время от времени раздается лошадиное ржание — это какая-нибудь бесхозная лошадь забрела полакомиться свежей весенней листвой деревьев на берегу реки. Справа от моста почти вплотную к берегу стоят дома. Из открытых окон свисают белые полотнища и слегка колышутся на ветру. От сгоревшего жилого дома тянется тонкое облако дыма. После нескольких сот метров река исчезает за поворотом между жилыми домами и кирпичными корпусами завода «Дойче Индустри Верке».

Удивительно тихо. Ни единый выстрел не нарушает тишины, что окутывает дома и развалины. Иногда, прижимаясь к стене, семенит куда-то одинокий прохожий и исчезает в переулке, или же, нагруженный баулами и тюками, спешит в бомбоубежище. Узкая тропка, протянувшаяся под мостом в том месте, где он отгорожен от реки решеткой, вся изрыта, и в земле устроены два окопа. Поверх одного лежит старая деревянная дверь, вокруг разбросаны камни.

Я поднимаюсь и подхожу к решетке, наблюдая за тем, как темный поток катит свои журчащие волны. Мои мысли тотчас уносятся прочь вместе с ними. В такие моменты забываешь, что ты на войне. Никакой перестрелки на улицах, ярко светит солнце, одни лишь руины напоминают о том, что это все же война. После нескольких дней страданий и смерти такой миг тишины и умиротворения воспринимается как дар божий. Увы, в любой момент он может взорваться грохотом орудий, извергающих на нас всю ярость разрушения.

Мост изогнулся надо мной и тянется к другому берегу. Под ним протянулись водопроводные и газовые трубы, а также электрические кабели толщиной в руку. Иногда, негромко хлопая крыльями, над водой низко пролетает чайка.

Неожиданно тишину этого божественного весеннего утра нарушает звук выстрела. Я кидаюсь на землю, оттягиваю в сторону дверь и скатываюсь в окоп. После чего осторожно поднимаю голову и смотрю на противоположный берег. Грохочет новый выстрел, и пуля впивается в мост. Из окна в башне ратуши высовывается человеческая фигура, однако, не успев толком показаться, исчезает внутри. Я осторожно достаю из окопа штурмовую винтовку, кладу ее на сетку забора, устанавливаю расстояние и переключаю на автоматический режим стрельбы. Затем беру на прицел окно, жду и, когда фигура появляется вновь, жму на спусковой крючок. Фигура исчезает. Я по-прежнему держу окно на прицеле и жду. Пока никаких звуков и никакого движения, и я позволяю себе расслабиться. Вылезаю из окопа и задвигаю на место дверь.

Вновь все тихо — так тихо, что с трудом верится, что среди этих развалин все еще есть живые люди. Неожиданно я вспоминаю про своих товарищей. Их нигде не видно. Неужели я снова один, а они уже перешли на другую позицию? Или, может, они забыли про меня? Я осторожно поднимаюсь по ступенькам моста. Прямо посреди улицы стоит пулемет, рядом с ним никого. Вокруг ни одной живой души. Впрочем, нет, кажется, на мосту виднеется пара знакомых армейских ботинок. Я иду к ним. Солдат на мгновение поднимает на меня глаза, однако затем снова переводит взгляд на противоположный берег. Я спрашиваю его, не видел ли он моих товарищей, которые шли вместе с пожарным. Он говорит, что не видел. По его словам, он тут на мосту один и ему дано задание сдерживать любые попытки неприятеля перебраться на этот берег.

Через мост торопливо переходит мужчина в гражданской одежде и останавливается рядом с нами. Русские мирных жителей не останавливают, и они могут свободно переходить с берега на берег. Стреляют только в солдат. По словам мужчины, в домах на том берегу русских еще нет. Вражеские подразделения, включая женские батальоны, удерживают только ратушу и здания рядом с железнодорожным мостом.

У заграждения на дальнем конце моста появляется солдат и перебежками перебирается на нашу сторону. Время от времени, ведя за собой ребенка, по мосту проходит нагруженная сумками женщина, чтобы тотчас юркнуть или в переулок, или в одно из бомбоубежищ, устроенных рядом с мостом на обоих берегах реки. На том, что на нашей стороне, яркой белой краской написан пропагандистский лозунг. В угловом доме на той стороне — кстати, его верхний этаж сгорел — балкон навис над улицей, словно вот-вот обрушится. На ветру, со звоном ударяясь о стену, раскачивается облупившаяся жестяная вывеска пивной. Огромная площадь, ведущая к мосту, словно вымерла, окруженная со всех сторон руинами. Руины — символ нашего времени. И лишь два чудом уцелевших здания одиноко высятся над грудами битого кирпича.