Латвия, балансировавшая между СССР и Германией, к 1933 г. сделала выбор в пользу последней. Характерно, что даже ЦК Латвийской социал-демократической партии еще в декабре 1928 г. опубликовал консолидированное мнение, гласившее, что «если выбирать между советской властью и фашизмом, то лучше выбрать фашизм»14. Лидер Крестьянского союза К. Улманис, посетивший Германию осенью 1933 г., был принят Гитлером в Берлине. 15 мая 1934 г. фракция Улманиса попыталась провести в Сейме законопроект об изменении государственного устройства. Когда он провалился, Крестьянский союз уже в ночь на 16 мая совершил государственный переворот: кризис стал удобным предлогом для ультрарадикальных действий (примечательно, что весной 1919 г. Временное правительство Латвии было низложено немцами, а Рига осаждена частями немецкого добровольческого корпуса). Переворот произошел при поддержке армии и военизированной организации «Айзсарги». Новое правительство возглавил сам Улманис. «Айзсарги» (охранники) были созданы Улманисом еще в 1919 г., и по сути позднее явились аналогом штурмовых отрядов НСДАП. Эта организация строилась по военно-территориальному принципу, охватывала все уезды Латвии и в 1940 г. насчитывала до 40 тысяч членов. «Айзсарги» служили основным резервом регулярной армии. Помимо них поддержку Улманису оказала профашистская организация «Перконкруст» и национал-социалистическое движение латвийских немцев. Первая «образцово-показательная» акция правительства Улманиса была проведена в Риге: на центральных площадях латвийской столицы жгли книги, объявленные запрещенными.
С первых же часов своего существования кабинет Улманиса объявил в стране военное положение сроком на 6 месяцев. Срок этот многократно продлевался, растянувшись на 6 лет. 31 декабря 1935 г. правительство Улманиса приняло решение закрыть все иностранные общества на территории Латвии (все политические партии и организации в связи с военным положением, разумеется, были уже запрещены). Однако этот запрет никак не затрагивал объединения прибалтийских немцев, постоянно проживавших в Латвии. Активно работали «Орден балтийского братства», «Движенцы» и «Система», распространявшие свое влияние на молодежь. Они устраивали нелегальные собрания под видом «пивных вечеров» и «благотворительных балов», а также проводили военное обучение под прикрытием «обществ туризма и спорта». В них существовала жесткая военная дисциплина, практиковались стажировки в Германии, во время которых перенимался опыт нацистских штурмовых отрядов. В 1939 г. в Риге насчитывалось более 60 обществ прибалтийских немцев, которым разрешалось заниматься производственной и внешнеэкономической деятельностью вместе с партнерами из рейха. В 1939 г. лояльность Латвии к странам гитлеровской коалиции стала приобретать все более четкие формы: например, Латвия первой признала оккупацию Абиссинии фашистской Италией, а затем 7 июня 1939 г. заключила договор о ненападении с Германией15. За шесть лет правления Улманиса новая конституция в Латвии так и не появилась.
Так же, как и в Литве и Эстонии, правительство Улманиса сразу взяло под контроль прессу и ввело жесткую цензуру. Эти функции были возложены на Министерство общественных дел.
Усиливалось и влияние государства на экономику. Это сказалось прежде всего на расширении в этой сфере государственного сектора. В Литве, где основу экономики составляло сельское хозяйство, этот процесс был не так заметен и протекал в «мягких» формах, тогда как в Латвии можно было вполне говорить об «огосударствлении» как целенаправленной политике16.
Интересы большинства граждан балтийских стран были связаны с сельским хозяйством: в промышленности было занято немногим более 20 % населения Эстонии, 14,8 % – Латвии и 6 % – Литвы (данные 1934 г.)17. Процесс «огосударствления» частично затронул и эту сферу: так, при проведении земельной реформы в Латвии государство заявило свои претензии на значительную долю собственности. Однако доминантой аграрной реформы – а в Латвии она растянулась на 17 лет, с 1920 по 1937 г., – была ликвидация безземельного и малоземельного крестьянства. Столь же радикальной была аграрная реформа в Эстонии. В первую очередь в процессе национализации земли были существенно урезаны владения балтийских немцев и других крупных собственников. В результате и в Латвии, и в Эстонии этот вопрос во многом потерял свою остроту. Например, в Латвии безземельные крестьяне составляли в 1920 г. 61,2 % сельских жителей, а после завершения аграрной реформы в 1937 г. – только 18 %18. Теперь главной проблемой латышских и эстонских крестьян стала не земля, а налоги, поскольку многие хозяйства находились в долговой кабале: в 1930 г. долг латышских крестьян различным финансовым учреждениям составлял 277,3 млн лат19. Однако, несмотря на налоговые и частично земельные проблемы, аграрный вопрос – в том виде, в каком его использовали коммунисты для привлечения на свою сторону крестьянства, – в Латвии и Эстонии не существовал. В Литве ситуация складывалась по-другому. Там земельная реформа затронула только поместья крупных землевладельцев, имеющих 80 га и более20.
Помимо установления авторитарной власти, президенты балтийских стран постепенно обрастали и соответствующей идеологической атрибутикой, примеривая на себя титул «вождя нации». Первым это сделал Сметона21. Латышская пресса охотно называла Улманиса «величайшим деятелем Европы» и «дважды гением»22. А Пятс и вовсе без эвфемизмов отвечал на вопрос о своей «избранности»: «Говорят, что я плохой президент и т. д. Но я не могу уйти, потому что нет никого, кто бы мог занять мое место»23.
Между тем режимы во всех трех государствах не чувствовали себя спокойно. Причем, угроза исходила от главных союзников власти – военных.
В Литве после декабря 1926 г. и до 1940 г. было несколько попыток переворотов24. До 1929 г. А. Сметона вынужден был делить власть с другой влиятельной фигурой – А. Волдемарасом, за которым стояли правые, а потом и откровенно профашистские силы. Даже после отставки с поста главы правительства Волдемарас сохранил свое влияние среди оппозиционных Сметоне сил, особенно среди военных.
Не смог избежать конфликта с военными и латвийский лидер К. Улманис, который отправил в отставку военного министра и своего заместителя Я. Балодиса. Это случилось в марте 1940 г.25
Авторитарный стиль управления воспринимался многими политическими лидерами этих стран – не только самими диктаторами, но и их конкурентами – как гарантия сохранения государственной независимости. Однако у авторитарных режимов есть «природные» особенности, которые неизбежно сближают их с советской моделью, и в этом смысле могут рассматриваться как «предпосылки» советизации26. Коммунистам «нигде не пришлось бороться с демократическо-парламентскими порядками, а нужно было всего лишь заменить авторитарных руководителей коммунистическими функционерами, в то время как склонность авторитарных режимов к государственному контролю за экономикой служила благоприятной предпосылкой для быстрого внедрения коммунистического планового хозяйства»27. Во многом советская военная экспансия, быстро и беспрепятственно проведенная советизация, прошедшая при разноплановом активном содействии значительного количества местных функционеров, и в итоге потеря балтийскими государствами независимости являлась следствием их внутреннего кризиса28. Хотя, разумеется, эти существенные обстоятельства, в отличие от внешнеполитических, не являются превалирующими.
С одной стороны, утрата странами Балтии независимости была следствием общеевропейского международного политического кризиса, порожденного Мюнхенским сговором, пактом Молотова – Риббентропа, грамотной пропагандой и, с другой стороны, отсутствием реалистичной и независимой внешней политики балтийских элит в 1939–1940 гг., а также авторитарным содержанием внутренней политики29. Индифферентность, с которой и обыватели, и правящие элиты Литвы, Латвии и Эстонии отнеслись к действиям Советского Союза, говорит о несформированной еще в молодых государствах (два из которых впервые в своей истории обрели самостоятельность в 1919 г.) способности ценить независимость и отстаивать ее. Ни в коей мере не умаляя катастрофического для Балтии значения пакта Молотова – Риббентропа, этот фактор не стоит сбрасывать со счетов, тем более, что он снова более чем внятно проявился уже год с небольшим спустя – во время германской оккупации (речь об этом периоде пойдет в следующей главе).
