На следующее утро я почувствовала себя странно. Голова кружилась, щеки горели, и хотя горло прошло, а пустой живот урчал, меня не интересовали ни мамины вафли с черникой, ни фруктовый салат со взбитыми сливками домашнего приготовления.
— Съешь что-нибудь, Ариадна, — попросила мама.
Она стояла у кухонного стола в фартуке «Поцелуйте повара», с улыбкой на лице. Папа сидел напротив меня, уткнувшись в «Ньюсдэй», и то и дело подносил пустую вилку от тарелки с вафлей ко рту. Я сказала маме, что не голодна, но лучше бы промолчала. Она расстроилась. Еще бы! Встал человек ни свет ни заря, чтобы приготовить мне первый в учебном году завтрак. Самый важный за весь день прием пищи!
— Ты, часом, не заболела? — всполошилась она. — Ты очень бледная.
Бледной я была всегда, но сейчас я действительно заболела. Тем не менее я не желала показываться врачу, который примется тыкать в меня иглами и разливать мою кровь по стеклянным пробиркам.
— Просто я волнуюсь, — сказала я.
Я не знала, откуда возникла эта мысль. Похоже, в моем теле поселился смышленый дух, который знал, что отвечать.
— Разумеется, — согласилась мама. — Я тоже волнуюсь. Все-таки это последний учебный год, и колледж уже не за горами.
В то утро я не думала о колледже. Я ехала в метро одна, изнемогая от усталости. Мои мысли были о Блейке, особенно когда я заметила в другом конце коридора расплывчатый силуэт Саммер.
Она болтала со стайкой девочек, смеялась, и я подумала, что она смеется надо мной, рассказывает своим подружкам о чокнутой Ари Митчелл, страдающей опасным недугом — лимеренцией, и решившей, что любит парня, с которым ни разу не спала.
Но я хотела с ним переспать. Я думала о Блейке весь день, на классном часу и математическом анализе, и когда читала свежеотпечатанный учебный план. Я думала о нем в метро на обратном пути в Бруклин. Дорога от станции до дома в этот день была такой длинной — я сомневалась, что дойду.
Дома я без сил упала на кровать. Папа ушел на работу, а мама — на педсовет, который обычно длился часами. Я проснулась в такой тишине, что было слышно, как в морозильнике кубики льда падают в пластмассовый контейнер. Усталость сменило нечто вроде ошалелости и легкого головокружения.
Я встала, дошла до ванной и увидела в зеркале свое отражение, — никакой бледности. Щеки разрумянились. Наверное, у меня поднялась температура. Однако я не чувствовала себя больной. Выглядела я довольно симпатично и решила немного освежиться и съездить на Манхэттен, в «Эллис и Хаммел». Вот Блейк удивится!
Стоя под душем, я строила планы. Намылила голову и смотрела, как капли воды стекают по ввалившемуся от голода животу. Ничего, поем позже где-нибудь в городе вместе с Блейком. Потом мы поедем в дорогой отель или в пентхаус, если мистера Эллиса не будет дома. И я дам Блейку то, чего он так хочет. Теперь я могу это сделать, потому что анализы у него отрицательные и он любит меня, а значит, все в порядке.
Час спустя я вышла из дому. Небо затянули облака, резкий ветер трепал мне волосы, а на лице святой Анны отразилась необычайная умиротворенность. Я прошла мимо нее, проехала на метро до Манхэттена и к пяти часам добралась до Эмпайр-стейт-билдинг — как раз когда толпа людей хлынула из вестибюля на улицу. Недалеко от входа был припаркован фургон Тины.
Она меня не заметила, потому что занималась погрузкой термосов. Зато Саммер посмотрела сквозь меня, будто я пустое место и она никогда не дружила со мной ни в начальной школе, ни в средней, никогда не ходила на мои дни рождения. Я сделала вид, что мне все равно. Развернулась и зашла в лифт, стараясь выкинуть из головы Саммер и думать о Блейке.
Я спросила о нем у жующего жвачку администратора за стойкой, и тот указал на конференц-зал со стеклянными дверями. Там у длинного полированного стола стояли Блейк, мистер Эллис и еще несколько мужчин. Мистер Эллис то и дело похлопывал Блейка по плечу, шутливо трепал его по затылку, словно Блейк — это наградной кубок или призовая лошадь, которой он хочет похвастаться.
Блейк увидел меня. Он помахал рукой и отошел от отца. Затем мы стояли у дверей в конференц-зале, мистер Эллис подливал гостям в бокалы спиртное. Я слышала, как они говорили что-то о «клубе джентльменов», и все засмеялись, когда мистер Эллис произнес: «Ведь среди нас все джентльмены?»
— Что ты тут делаешь? — спросил Блейк.
Он был рад меня видеть. Темный костюм оттенял глаза, делая их еще синее, и от одного лишь звука его голоса по моему телу пробежала теплая волна.
— Я подумала, мы… — начала я, но так и не закончила.
«Я подумала, не провести ли нам немного времени вместе? Не сходить ли нам на романтический ужин? Не заняться ли нам страстным сексом в твоей квартире?»
Ничего из этого я не сказала, потому что неожиданно рядом с нами возник мистер Эллис, а с ним и другие мужчины. «Подружка моего мальчика» — так он представил меня гостям.
— Ари… — Он запнулся и беспомощно посмотрел на Блейка.
— Митчелл, папа, — подсказал Блейк. — Ари Митчелл.
Я так и знала. Он не запомнил мою фамилию. И звание «подружки Блейка» тоже нисколько не подняло мою самооценку. Подружка, интрижка… Почему все, что так много значит в жизни, нужно обязательно втиснуть в оболочку из пустых слов?
— Разумеется. — Мистер Эллис расплылся в обворожительной улыбке. — Прости, Ари. Мне скоро стукнет пятьдесят, пора вплотную заняться тренировкой памяти.
Все рассмеялись. Каково же было мое разочарование, когда мистер Эллис вновь схватил сына, потрепал волосы и попросил долго не задерживаться — он с гостями будет ждать его в вестибюле.
— Куда вы едете?
Блейк явно чувствовал себя неловко, и дело было не только в костюме.
— Ужинать в «Дельмонико». А потом в бар.
Я скрестила руки на груди.
— Что за бар? — спросила я, мигом представив место с вульгарными, на все готовыми девушками в стрингах, которые будут елозить у него на коленях, чтобы получить двадцатидолларовую купюру.
— Это бизнес, Ари. Мне самому эти места до лампочки. Отец водит туда своих клиентов. Я должен идти с ним. Понимаешь?
Понимать я не хотела. Однако кивнула, и он обнял меня. Сказал, что я горячая, мне необходимо показаться врачу и ни в коем случае нельзя возвращаться домой одной на метро. А потом велел администратору вызвать машину. Мы спустились в вестибюль, где я оставила его с мистером Эллисом и умчалась вдаль от своих чудесных планов.
На следующий день я заснула на классном часу. Учительница постучала мне по плечу, я подняла голову и увидела, что на меня смотрит весь класс. В медпункте меня спросили, не принимаю ли я наркотики. Забавно! Я и сигареты-то ни разу в жизни не курила, и не пила, а уж где достать наркотики, и подавно не знала. Разве что у нас в подвале в джинсах «Джордаш» у Эвелин осталась заначка марихуаны.
Медсестра вызвала маму, а та отвезла меня к врачу. Эксфузионист перетянул мне руку выше локтя резиновым жгутом. Я отвернулась, пока он семь раз загонял мне иглу — искал вену. Когда я вновь посмотрела на него, он успел наполнить кровью множество пробирок. И как только мне удалось остаться в живых!
Впрочем, живой я была лишь наполовину. Меня одолевали слабость и боль в мышцах. Врач сказал, что пока не придут результаты анализов, он полностью не уверен, но считает, что скорее всего у меня мононуклеоз.
— Ты прекрасно знаешь, откуда у тебя эта зараза, — заявила мама по дороге во Флэтбуш.
— Откуда? — спросила я.
— От Блейка. Откуда же еще?
Ну конечно! Я ощущала ее буравящий взгляд, когда врач объяснял, что мононуклеозом часто болеют подростки, вступившие в интимные отношения.
— Блейк здоров, — возразила я. — Это не от него.
— Ему и не нужно быть больным, Ариадна. Ты не слышала, что сказал доктор? У некоторых людей — носителей вируса — симптомы не проявляются. Ты разве не слышала?
