– Входи. – Корлат снова оказался рядом. – О тебе позаботятся. Я вскоре присоединюсь к тебе.

При ее приближении часовой откинул прямоугольник золотистого шелка, служивший громадному шатру дверью. Воин стоял навытяжку с такой почтительностью, словно она была желанным гостем, а может, и королевой собственной страны. Это позабавило ее. Похоже, люди горного короля отлично вышколены. Она улыбнулась караульному, входя внутрь, и в награду получила испуганный взгляд. «По крайней мере, не все они непроницаемы», – подумалось ей. Так мог бы выглядеть один из младших офицеров Дэдхема.

Наконец-то ей удалось встретиться хоть с кем-то глазами, и это утешало.

А почетный часовой у двери, которому по долгу службы полагалось выказывать почтение всякому, кому милостью короля дозволялось войти в королевский шатер, говорил себе: «Она идет и улыбается, словно высокородная дама у себя дома, а не пленница». И это после путешествия, из которого даже старый Фаран, созданный не из плоти, а из железа, вернулся несколько утомленным. Будет о чем рассказать друзьям после дежурства. Тут рассуждения его застопорились, поскольку ни он сам, ни остальные не знали точно, почему ее сделали пленницей или невольной гостьей, – такова была воля короля.

Харри благоговейно оглядывала внутреннее убранство шатра. Снаружи в лагере преобладали белые, серые и бежевые тона, тусклые, как песок и кусты вокруг. Только черно-белое знамя над королевским шатром да пояса некоторых мужчин оживляли картину. Внутри же шатер – наверняка Корлатов собственный – представлял собой взрыв цвета. По стенам висели гобелены, а между ними золотые и серебряные цепи, филигранной работы шары и жезлы, яркие эмалевые медальоны, некоторые размером со щит. Толстые мягкие коврики устилали пол в три или четыре слоя, причем каждый из них роскошью был достоин лежать у подножия трона, а поверх разбросаны десятки подушек. Имелись резные и инкрустированные сундуки и шкатулки из ароматного красного, белого и черного дерева. Самые большие стояли у стен. Светильники свисали на коротких цепях с четырех резных стропил. Они пересекали белый потолок и сходились в центре у стройной наборной колонны, снаружи переходившей в шпиль, на котором развевалось знамя. Такие же колонны стояли по четырем углам шатра, а еще четыре подпирали стропила на полпути к центру. И от каждой колонны отходила короткая рука, державшая в сложенной чашечкой резной ладони лампу. Все светильники горели, и буйство насыщенных цветов, форм и текстур было окутано золотым сиянием, не имевшим ничего общего с медленно набирающим силу утренним светом снаружи.

Харри как завороженная смотрела на центр крыши, глубоко впечатленная простотой устройства походного дома. Ее познания о шатрах и палатках сводились к историям об их островной армейской разновидности, включавшей в себя веревки, холст, протечки во время дождя и много ругани… Легкий шум за спиной вернул Харри к реальности горского лагеря. Она обернулась – встревоженно, но все же не слишком. В белостенной комнате присутствовала элегантность и… ну, наверное, человечность, попытайся она подобрать слово… которая позволила ей расслабиться, даже вопреки ее собственному здравому смыслу.

В шатер вошли четверо мужчин в белых одеяниях. Они внесли, держа за расположенные по краям ручки, громадную серебряную чашу. «Целая ванна», – подумала Харри. Емкость имела широкое основание и слегка расходящиеся бока. Игра света на узорчатых металлических стенках не позволяла разглядеть изображение.

Мужчины поставили громадную чашу в одном из углов шатра, повернулись и гуськом направились к выходу. И каждый, проходя мимо неуверенно стоявшей в центре Харри, кланялся. От их учтивости ей стало неловко, и пришлось напрячь волю, чтоб не шарахнуться. Она стояла, опустив руки по швам, но ладони, невидимые под длинными широкими рукавами потрепанного халата, медленно сжимались в кулаки.

Пока четверо проходили перед ней по пути наружу, вошли еще несколько, с серебряными кувшинами на плечах. Кувшины, как она установила, когда принесшие опорожнили их в серебряную ванну, были наполнены горячей водой. Ни капли не пролилось мимо, и снова каждый поклонился ей, выходя. Она пыталась прикинуть, сколько народу задействовано в ношении воды. Одновременно в шатре находились не больше трех-четырех человек, однако, как только один кувшин опорожнялся, стоявший следом выливал свой.

Всего несколько минут приглушенных шагов и плеска льющейся воды, и ванна наполнилась. Иссяк и поток людей. На миг Харри осталась одна, наблюдая, как поблескивает поверхность воды и успокаивается рябь. Тут уж она разглядела узор, поняла, что это просто петли, и рассмеялась. В конце концов, она же в походном лагере. И тут четверо мужчин вошли все вместе, выстроились в ряд и уставились на нее, а она уставилась на них. Словно конюхи, подумалось ей, перед диким жеребцом, чей характер непредсказуем. Скорее всего, это были те же, кто принес ванну. Заметила она кое-что другое, ускользнувшее от ее взора в постоянном потоке людей и кувшинов: каждый из мужчин имел на лбу между бровями маленькую белую отметину, похожую на шрам.

Затем ее внимание привлекли полотенца, лежавшие на плечах троих из мужчин. И тут четвертый выступил вперед и движением столь же стремительным, сколь и учтивым, снял с ее плеч горский плащ. Девушка и ахнуть не успела, а он уже сложил одеяние и повесил себе на руку. Тут она резко развернулась и отпрянула. Мужчина явно удивился. Он очень мягко положил плащ на деревянный сундук и жестом указал на ванну.

Хоть кланяться не стал, уже легче, а то она наверняка подпрыгнула бы испуганным кроликом. Ей в этом жесте чудилась неприятная угодливость. Но в то же время поклон вроде бы подразумевал ее главенство. Недостаток угодливости, таким образом, тревожил, поскольку эти мужчины без труда поймут, что она ни в малейшей степени не чувствует себя хозяйкой положения.

Они еще с минуту смотрели друг на друга. «Неужто они ждут, чтобы искупать меня?» – недоверчиво подумала Харри и краем глаза заметила, что остальные трое теперь стоят за ванной. Одно из полотенец, будучи развернуто, обнаружило халат с плетеным золотым шнуром на поясе.

Снявший с нее плащ протянул руки и положил ладони на пояс ее халата. Тут Харри разозлилась. Последние два дня одно унижение следовало за другим, пусть и в самой вежливой форме. Она предпочитала не думать о них слишком долго, в расчете сохранить остатки самоуважения и мужества. Но что ей даже не позволено искупаться без стражи, что от нее ждут послушного подчинения указаниям четырех человек – мужчин! – как… как… Воображение предпочло покинуть ее здесь, далеко от дома, в еле сдерживаемом ужасе перед неизвестностью и пленом. Она в ярости отшвырнула пальцы вежливого слуги и гневно произнесла:

– Нет! Благодарю, но нет.

«Их тут достаточно, чтобы поставить меня на голову, если они решат форсировать вопрос, – подумала она. – Но помогать им я не собираюсь».

При звуках ее голоса золотой шелк пошел рябью, и в свете ламп появилась новая фигура. Корлат стоял за пологом с целью посмотреть, как себя поведет его Чужая. Теперь он вошел в шатер, произнес два-три слова, и мужчины тут же оставили их. Выходя, каждый поклонился, сначала ей, а потом своему королю. Частичка разума Харри, отказывавшаяся капитулировать под гнетом кошмара, отметила равную глубину и продолжительность поклонов. И та же частичка имела нахальство счесть это странным.

Когда четверо вышли, повисла новая пауза, только на сей раз перед Харри стоял король. Если она откроет рот, то вряд ли сумеет остановиться. Однако Харри не до конца забыла, что находится на милости незнакомцев, поэтому прикусила язык и сердито уставилась на Корлата. Почему все это происходит? Частица ее сознания, отпускавшая комментарии по поводу равенства поклонов, теперь отметила, что ярость предпочтительнее страха, поэтому уж лучше дать волю гневу.

Корлат, по всей видимости, уже искупался. Его черные волосы были мокры, и даже загорелая кожа стала на несколько оттенков светлее. Длинное золотое одеяние, стоявшее колом от замысловатой вышивки, открывало спереди свободную, кремового оттенка рубаху, спадавшую почти до сандалий на его ногах. Дома Харри приняла бы подобный наряд за ночную сорочку под странного вида халатом. Хотя кто же носит поверх ночной сорочки алый кушак? Но здесь костюм выглядел очень официально. Главное – не забывать смотреть сердито, а то можно впасть в благоговение. А затем неизбежно испугаться.